— Полный вперед! — приложив губы к раструбу голосового телеграфа, командует отсюда дядя Миша тихо, но зычно, и «Нырок» взбивает за собой снежный ком воды.

— Куда спешите? — заинтересованно кричат с соседнего сейнера.

И дядя Миша, подперев ладонью собственный голос, неожиданно отвечает на все море:

— Америку догоняем!

И снова тянется день, который сам себе очень нравится и никак не хочет кончаться.

Ван Ваныч заходит к Зиночке и просит связать его с берегом.

— У аппарата Кайранский, — доносится голос Гены. — Как успехи?

Ван Ваныч сдержанно объясняет ему ситуацию и спрашивает, что снимать. Гена молчит минутку, а Ван Ваныч срывается:

— Кайранский!

— Дайте подумать, — усмехается Гена. — Я только Гена, а не гений.

Подумав, он предлагает снять несколько сценок культурного досуга.

— Алло! — вибрирует в трубке его голос. — Посадите за шахматы жениха и бригадира. Это сюжетная деталь.

Предложение нравится Алику, и он сгоняет с трюмной крышки отсталых рыбаков, которые так заколачивают «козла», что в соседних морях русалки вздрагивают, и высыпает на сухие доски шахматные фигуры: у механика нашлись, к счастью. Механик с «Нырка» ездил даже, оказывается, на районный турнир.

— Прекрасно, прекрасно, — говорит Ван Ваныч, подражая Горбову.

Алик сам расставляет фигуры, но… выяснилось, что ни Кирюха, ни дядя Миша ни разу в жизни в шахматы не играли, а дядя Миша, тот просто и понятия не имеет, куда что двигать.

— Дайте слово, что вы научите играть бригадира, чтобы не было липы, — налетает Алик на механика. — Даете? Ну вот… А вам стыдно, дядя Миша. Сели. Для кино хватит всего два хода. Пешку на две клетки вперед. Потом конь… Вот так. По букве «г». И думайте. Думать можно сколько угодно. Сели.

— А мне все равно! — говорит Кирюха, тоже садится к доске и делает первый ход пешкой, будто ставит печать в центр доски.

Рыбаки сгрудились за их спинами, как любители. (Это называется постановка кадра.) Дядя Миша долго думает. Трещит аппарат.

— Ваш ход! — напоминает Алик.

Но дядя Миша все думает. Желваки на его скулах вздулись булыжниками и катаются. Он берет доску за углы, встает, подносит к лееру и ссыпает фигуры в воду. Они медленно опускаются в подводное царство — пешки, офицеры, королевы и короли.

Сима прижимает свой аппарат к груди и смиренно спрашивает Алика:

— На что фокус наводить?

И тут… тут выпрыгивает из радиорубки Зиночка, долгая и тонкая, как антенна, счастливая, точно ее поцеловали, и звонко выпаливает:

— Саенко в небе!

Самолета еще не видно, но все уже говорят с ним по радио. «Гогочут, как гуси», по выражению Горбова. Он на всякий шум говорит: «Как гуси».

— Витя, Витя!

— Дай рыбу!

— Витя! Рыбу!

А где он ее возьмет? Он только мычит в ответ что-то невнятное.

Еще час, и ясный шар солнца уже так низко, что его закрывает силуэт одиноко проходящего вдали сейнера. Это «Ястреб». Ничего и ему не дал Саенко.

Сашка все еще стоит на капитанском мостике. Он закрывает глаза и видит Тоню. А когда открывает — перед ним темнеющая вода. Море густеет.

Гул самолета возникает за спиной, и Сашка оглядывается. Поначалу ему хочется рвануться к трапу, ему кажется, что Витя Саенко летит с вестью о найденной рыбе. Но будь это так, Марконя уже прибежал бы на мостик с радиограммой.

И Сашка трет кулаками глаза и опять смотрит в небо и слабо машет знакомому и незнакомому Вите рукой.

Маленький самолет приближается, покачиваясь с крыла на крыло. Что бы это значило? Сашка перестает вертеть вскинутой рукой и видит, как летчик отодвигает прозрачный колпак, тоже вытягивает из кабины руку и тоже машет ею. Прощается? Нет, он снижается и делает круг над сейнером, он так близко, что виден тросик антенны, — малиновый в закатном луче, и вдруг от руки Саенко отделяется что-то и летит вниз. Вымпел! Саенко выглядывает из кабины, свесив голову набок, и голова его наполовину перетянута чем-то белым. Как у раненого.

Но рассмотреть Сашка не успевает, глаза его поймали и держат красную черточку вымпела на воде, а самолет уходит, гул мотора тише и тише. Сашка и не знает, что Саенко спешит к зубному врачу.

Ведром на длинной веревке, которым черпают из-за борта воду, чтобы драить палубу, он подхватывает вымпел с первого взмаха. Удачно! В красном поплавке — записка.

«У Синих камушков рыба, — читает Сашка. — Подошел большой косяк судов на десять. Зови всех. У меня отказала рация. Привет. Саенко».

Он читает раз, второй, третий. Вот и все. Так коротко и так много сказано. Есть рыба! Самолета уже не видно. Надо бежать в рубку и торопить все промысловые суда в квадраты 502–506, к Синим камушкам, как ласково зовут их меж собой рыбаки, потому что вокруг них вода всегда самая синяя, неправдоподобно синяя, — может, так тени падают, когда солнце бьет сбоку, что вода светится искристой синевой, а сами камни, разной высоты, пористые, щербатые, сами камни рыжие и серые в разное время дня. Сашка от этих камушков далеко и первым туда не придет.

В рубке Марконя дремлет, положив голову на рацию. Рация — штука жесткая, металлический ящик, и Марконя подсунул под щеку ладошку. Волосы у него на голове торчат ежиком, а глаза, даже закрытые, чуть-чуть навыкате.

— Очнись! — толкает его Сашка.

Марконя вздрагивает, прокашливается и сейчас же начинает кричать:

— Я — «Ястреб», я — «Ястреб». Саенко, ответь «Ястребу», Саенко, ответь Марконе, — унижается он. — Марконя слушает. Вот черт! Молчит! Все время молчит!

И вопросительно смотрит на Сашку своими телячьими глазами. До чего же у него добрые глаза!

А Сашка делает шаг — на палубу. Почему он не сказал Марконе о вымпеле? Почему не велел немедля выйти на связь с другими сейнерами? Он тихонько огибает всю палубную надстройку и останавливается у рулевой. Там стоит штурвальный Кузя Первый и косит глазами в журнал «Огонек», развернутый и приставленный перед ним к стеклу. Он не видит бригадира.

— Читаем? — хлестким голосом спрашивает его Сашка.

Кузя Первый поворачивается на голос.

— Нет. Картинки смотрим. Только.

На губах у него крошки. Мало того, что он любуется картинками, он еще и перекусывает.

— Пирожка домашнего хочешь?

— Кузя, — обрывает его Сашка, — Кузя, когда это кончится? Еще раз увижу, спишу на берег, хоть ты и Первый. Сиди в библиотеке и трескай бублики!

В самом деле — как несправедливо все еще устроено на планете! Такой флегматичный, неповоротливый, ненаблюдательный парень, ну просто баба, поперек себя шире, крутит штурвал и мечтает о пирожках, если мать забыла сунуть ему в робу сверток, как детсадовцу, а темпераментный, не будем говорить о нем других слов, братишка Кузя Второй задыхается на почте только потому, что он Второй.

— К Синим камушкам! — командует Сашка.

— Рыба? — оживает Кузя Первый и, накручивая колесо штурвала, кладет «Ястреб» вправо, пока Сашка сдавленно посылает дальнейшую команду в машинное отделение:

— Полный вперед. Рокочет море за «Ястребом».

А Сашка идет по палубе и вдруг замечает, что палуба пуста. Ни души. Повернув надраенную медную рукоять, он толкает плечом узкую дверь и свешивается с трапа в кубрик. Спят ребята. Утомились от безделья и дрыхнут. Отсыпаются наперед. Висит на столбе, подпирающем нары, гитара и чуть покачивается оттого, что «Ястреб» набирает ход.

Над палубой зашевелился воздух. Как разбуженный, «Ястреб» просит скорости. Прислонившись спиной к белой стенке, Сашка соображает, что никто не видел, как он подобрал вымпел. Никто. Ну и что из этого? Зачем он спрашивает себя об этом? Зачем?

Еще никогда Саенко не проверял, как взяли показанную им рыбу. Показал — улетел, что ему, кто и как погрузился. Всех не расспросишь… Конечно, сейчас кино… Но он уже у аэродрома. Его снимать не будут. Да и Сашка сниматься не хочет. Рыбу привезти, когда другие придут пустыми. Чтобы Тоня ахнула. Всех удивить. А там — снимут не снимут! «Вот так мы и живем, рыбаки из маленького поселка Аю».