Тем же вечером слуга Сета тайком принес мне письмо. Это письмо и стало наказанием за мои плохие мысли об Ази, а также объяснило таинственные разговоры в нашем доме. Оказывается, принадлежащее мне от рождения право на Сета было безжалостно отнято у меня и передано Ази точно так же, как это происходило с моими рождественскими подарками. Так как сейчас старшей дочерью в нашей семье стала она, то она и должна была выйти замуж за Сета.

Неужели мой грех за то, что я пожелала ей плохого, перевесил все совершенные ею грехи? Получалось, что перевесил. Ведь я согрешила против своей сестры-сироты, а все ее грехи были совершены против нее самой. Самое печальное во всем этом было то, что я никогда по-настоящему не желала ей зла, никогда по-настоящему не хотела, чтобы она болела. Неужели Бог не знает об этом?

В ту ночь мне впервые приснился кошмар, который потом с завидным постоянством преследовал меня много лет. Ночь за ночью за мной гналось стадо быков. И чем яростнее они бросались на меня, тем сильнее хлестал меня кнутом их пастух за то, что я нахожусь у них на пути. Но стоило мне побежать быстрее, как быки тоже ускоряли бег. В конце концов мне как-то удавалось добраться до боковой двери нашего дома. Я успевала переступить порог, но не могла закрыть за собой дверь, так как мешала голова быка. Между нами начиналась долгая борьба, и постепенно мои руки начинали слабеть. Глаза быка словно гипнотизировали меня и все больше напоминали глаза моей матери. Меня охватывал страх перед неизбежным нападением разъяренного животного, и я просыпалась, так и не успев увидеть конец сна. И подобное случалось почти каждую ночь.

Мы с Чанно смотрели в окно и видели, как вырывают с корнями помидоры в нашем огороде. Вместе с роскошной сочной зеленью исчезли и алые плоды — последнее, что связывало меня с Сетом. Какой же глупой я была, когда надеялась, что смогу навечно сохранить неприкосновенным огород как символ нашей с Сетом любви! Но Ази, как всегда, оказалась права. Реальность была очень далека от моих фантазий, в кино все было не так, как в жизни. Родители, даже не поговорив со мной, оборвали последнюю нить, связывающую меня с Сетом. И лишь для того, чтобы хватило места разбить огромный шатер для свадебного ужина. По словам Чанно, огород был единственным ровным местом для шатра, иначе пришлось бы рубить деревья и кусты вокруг. Для них это была просто удобная площадка, а для меня — место, где мы с Сетом поняли, что любим друг друга.

Когда в моих глазах заблестели слезы, Чанно обняла меня и в миллионный раз прижала к теплой уютной груди. Я знала, что ее любовь ко мне неизмеримо важнее, чем огород. Я чувствовала ее любовь, когда она делала мне скромные рождественские подарки взамен тех, что отдавали Ази. Конечно, она была бедной женщиной и могла подарить только дешевые бусы, скорлупки от орехов, высушенные цветы, лоскутки материи. Чанно была моей матерью не по крови, а по духу. Мы всегда понимали друг друга без слов и, главное, хотели быть похожими друг на друга. Я подражала ей в заботливости и любви, а она назвала свою младшую дочку в честь моей куклы. Но сегодня даже в ее груди не нашлось достаточно душевного тепла, чтобы осушить мои слезы.

Всего двадцать четыре часа ушло на то, чтобы превратить цветущий живой огород в место для празднования свадьбы, где невеста любила не жениха, а другого мужчину. Но особенно меня поразило, что Ази не сказала против ни слова и даже утверждала, будто в этот трудный период своей жизни отчаянно нуждается в Сете. Сейчас она совсем не была похожа на ту Ази, которую я уже успела полюбить. Но если Ази так отчаянно нуждалась в Сете, я была вынуждена отказаться от него и при этом даже не показать ей своих истинных чувств. Самое худшее для меня было еще впереди — радоваться за сестру, когда она уйдет с тем, кто был для меня самым дорогим и желанным на свете, так и не узнав всю силу моей любви к ней.

Наконец наступил торжественный день. Ази в свадебном наряде была потрясающе красива. Ее лицо излучало необычный свет. Живот, который запал во время болезни, принял прежнюю форму. Я смотрела на ее прекрасную фигуру и вспоминала, как чудесно она выглядела без одежды в тот день с Доуиндером. Вскоре и Сету суждено будет испытать то же наслаждение, которое заставило Доуиндера потерять голову и продолжать «акт», несмотря на серьезное повреждение.

Мысль о том, что мой возлюбленный будет лежать с моей сестрой, разрывала мне сердце. Из моих глаз бурным потоком лились слезы, и я никак не могла успокоиться. К счастью для меня, на свадьбах слезы — привычное зрелище и ни у кого не вызывают удивления, хотя я сама сильно сомневалась, были ли это слезы радости. Неужели все люди, которых я видела плачущими на свадьбах, действительно плакали от радости? — спрашивала я себя. Наверное, это оплакивали старые связи, разорванные для того, чтобы образовать новые. В общем, что-то похожее на химическую реакцию.

Я не в силах описать то, что произошло дальше. Мой мозг отказывается делать это. Воспоминания о свадьбе были занесены в каталог несчастий и спрятаны в самый дальний угол памяти. Надеюсь, когда-нибудь мне удастся изгнать их совсем и освободить место для более ценных и приятных мыслей.

Могу только сообщить, что через семь месяцев после свадьбы Ази и Сет подарили миру восхитительный комочек радости. Он на самом деле был комочком, завернутым в синюю фланелевую пеленку, мягкую, как кожа только что родившегося ребенка. Меня поразили размеры этого сокровища. У Чанно было девять детей, и она разбиралась в этих делах. Она объяснила мне, что дети бывают недоношенными и доношенными. Однако ребенок Ази ни капельки не был похож на недоношенного семимесячного младенца. Упругие пухлые щечки, крепкое тельце, очаровательные завитки волос, отлично работающие легкие придавали ему вид здорового полноценного ребенка.

Но разве это было возможно? Ведь Ази и Сет стали мужем и женой только семь месяцев назад. И тут у меня мелькнула мысль: вдруг оставшийся в Ази как раз девять месяцев назад кусочек Доуиндера виноват не только в ее тошноте? Создавалось впечатление, что дело обстоит именно так. И лишь сейчас настойчивые расспросы мамы о раздувшемся животе стали обретать для меня смысл.

1973 год. Я вся трепетала в предвкушении первого за последние пять лет Рождества, когда мне не придется делиться подарками с Ази. Это знаменательное событие могло произойти и в прошлое Рождество, когда сестра уже была замужем, но в последнюю минуту наши праздничные планы изменились. Дело в том, что еще неродившийся ребенок был таким же неуправляемым и неугомонным, как и сама Ази. Он так сильно бился внутри нее, что бедняжке постоянно было плохо и она все время нуждалась в поддержке родных. Таким образом, значительная часть моих подарков в очередной раз перешла к ней.

Правда, Чанно не согласилась с подобным объяснением. Она считала, что у молодых не складываются отношения. Поэтому они не пожелали отмечать свое первое Рождество, как принято, вдвоем, и решили побыть на людях. И по сей день я так и не знаю, придумала она это объяснение, чтобы утешить меня, или ее проницательные глаза заметили, что плохие гормоны Ази дают о себе знать. Но об истинном положении вещей Чанно, естественно, даже не догадывалась.

Наступила ночь. Вместе с темнотой воздух наполнился музыкой и рождественскими песнями. С кухни плыли восхитительные дразнящие ароматы, готовящие нас к роскошному пиршеству. Двадцатифутовая елка почти доставала до нашего высокого, как в храме, потолка. Ее украшала масса сделанных вручную украшений, с которыми были связаны десятки семейных историй, и почти две тысячи мерцающих лампочек. Папа всегда решительно настаивал на том, чтобы на каждый фут приходилось по сто огней. Если его радостью и гордостью являлась елка, то гордостью мамы был торт, рецепт которого она держала в тайне. Каждый год и мы и соседи пекли десятки тортов и угощали ими друг друга. Порой мне казалось, что гостей у нас бывало больше, чем в других имениях, благодаря гостеприимству мамы и ее таинственному рецепту. Для нее как образцовой хозяйки прием гостей всегда стоял на первом месте. Точно так же она ставила на первое место интересы удочеренной Ази, а не своей родной дочери.