Она посмотрела на свои часы. Чуть после девяти.

Она выбралась из кровати, в своей футболке Bollards, размера XXL надетой на невелюровую пижаму, и вошла в ванную, высокую, глубокую бухту из не совсем белой плитки. Чтобы включить громадный душ, потребовались такие же усилия как и раньше. Викторианский монстр, его оригинальные краны представляли собой неуклюжие латунные узлы. Горизонтальные, четырехдюймовые никелерованные трубы с трех сторон как будь-то образовывали клетку. На трубах было удобно греть полотенца. На этом фоне, листы стекла дюймовой толщины со скошенной кромкой выглядели вполне современно. Оригинальный распылитель душа диаметром тридцать дюймов, располагался прямо над головой. Скинув футболку и пижаму, она надела одноразовую шапочку и забралась в кабину. Намылилась ручной работы мылом с маркой Корпуса, которое едва едва отдавало огурцом.

Душевую кабину она сфотографировала своим iPhone-ом. Кабина напоминала ей машину времени Герберта Уэлса. Возможно эта кабина уже существовала, когда он начал писать ту часть, которая должна была стать первым романом.

Пока вытиралась и наносила на кожу увлажняющий бальзам, слушала сквозь богато украшенную бронзовую решетку радио BBC. Ничего катастрофического, равно как и ничего сколько-нибудь хорошего, с момента, когда она последний раз слушала новости, не произошло. Банальщина, образца начала двадцать первого века, замешанная на спирали смертельного подтекста.

Она сняла шапочку для душа и покачала головой, волосы еще хранили остатки волшебной работы стилиста из салона в Селфридже. Она любила обедать в обеденном зале Селфриджа, выходя наружу через черный ход, чтобы удержаться от падения в коллективный транс шопоголизма. Хотя это было одним из ее любимых занятий в универмаге.

Гораздо сильнее она была подвержена шопоголистическим приступам в небольших магазинчиках, и с этой точки зрения Лондон был очень опасен. Взять например японские джинсы, которые она в этот момент натягивала на себя. Результат посещения местечка за углом от студии Инчмейла, неделю назад. Пустота дзэн, миски с осколками чистого, кристаллизованного индиго, как иссиня-черного стекла. Владелец, пожилая, благообразная японка одетая как в постановке «В ожидании Годо».

Сейчас ты увидишь это, — подумала она про себя. Деньги.

Когда чистила зубы, обнаружила виниловую фигурку Голубого Муравья на мраморной поверхности раковины, среди своих лосьонов и косметики. «Ты меня разочаровал», мысленно сказала она самодовольному муравью, подбоченившимуся на своих четырех лапках. Не считая нескольких ювелирных изделий, муравей был одной из немногих вещей, которая находилась с ней с момента ее первого знакомства с Хьюбертусом Бигендом. Она однажды пыталась избавиться от этого муравья, тем не менее, он все еще был с ней. Ей казалось что она оставляла его в пентхаузе Бигенда, в котором она жила в Ванкувере, но муравей оказался в ее сумке, когда она вернулась в Нью Йорк. Она смирилась с этим, однако подсознательно ощущала фигурку как инвертированный амулет. Мультяшное воплощение торговой марки Его агентства. Она стала считать муравья секретным символом ее нежелания пересекаться еще хоть когда-нибудь в деловых отношениях с Ним.

Амулет должен был удерживать своего хозяина как можно дальше от нее.

«У тебя не так уж много ликвидного имущества» — напомнила она себе булькая жидкостью для полоскания полости рта. Виноваты в этом были лопнувший пузырь дот-комов и опрометчивое вложение в бизнес по продаже виниловых пластинок. Правда произошло это задолго до того, как Бигенд нашел ее. Нельзя сказать что дела ее в настоящий момент были совсем уж плохи, но если она правильно поняла своего бухгалтера, она потеряла около пятидесяти процентов своего капитала, когда рынок пошел вниз. Хотя в настоящий момент она не делала ничего такого. Не вкладывала деньги ни в акции новых компаний, ни в донкихотские музыкальные магазины в Бруклине.

Все имеющиеся у нее вещи в настоящий момент находились в этой комнате. Если не считать упавших в цене акций и нескольких коробок с копиями Американского издания ее книги, там, в Трибека Гранд. Она выплюнула жидкость для полоскания рта в мраморную раковину.

Инчмэйл ничего не имел против Бигенда, в отличие от нее. Но Инчмэйл, как личность невыносимо яркая был одарен весьма полезной грубостью ума, этакой встроенной психической мозолью. Бигенда он находил интересным. Возможно он считал его еще и отвратительным, для Инчмэйла интересный и отвратительный были категориями обширно перекрывающимися. Хотя это вряд ли, скорее всего он полагал что Бигенд — безоговорочная аномалия. Чрезмерно богатый, опасно любопытный комбинатор, теневых структур этого мира.

Она точно знала что не существует способа, объяснить такому существу как Бигенд, что вы не хотите иметь с ним дел. От этого, его внимание к вам только возрастет и окрепнет. Кратко выразить впечатление от ее работы на Бигенда, можно было словосочетанием «перенасыщено событиями». Ее книжный проект натурально «вырос» на том, что она делала (или думала что делала) для Бигенда.

«С другой стороны,» — напомнила она себе, застегивая лифчик и натягивая футболку, — «твои уменьшившиеся почти наполовину деньги, ты получила работая на Голубого Муравья». Что было, то было. Поверх футболки натянула почти черный свитер из ангорской шерсти, длиной до бедер. Сначала натянула на голову, потом продела руки в рукава. Присела на край кровати чтобы надеть обувь. Затем вернулась в ванную, чтобы наложить косметику.

Положила в сумочку iPhone и ключ с его кисточкой.

Выйти в коридор, покинув разноплановые декоры номера. Нажать на кнопку и ждать лифт. Приблизив лицо к железной решетке, смотреть как поднимается кабина. Верх кабины занимает сложный электромеханический Тесла узел, который нифига не поделка дизайнеров, а совершенно реалистичная штука, выполняющая свое функциональное назначение. Механизмы, она всегда это отмечала с некоторым удовольствием, были слегка подернуты пыльными клочьями, единственное место, где она обнаружила пыль в Кабинете. Отсутствовали даже какие-никакие завалящие сигаретные бычки. Англичане оказались помешанными на чистоте чудовищами.

Спустилась вниз, на этаж, который над декорированным панелями фойе. Никаких следов ночного пьяного разгула. Обслуживающий персонал, успокаивающе невосприимчивый к вытянутому антуражу помещения, занимался своими утренними делами. Она пробралась в дальний угол и заняла место, за столиком для двоих, прямо под сооружением, исполненным в технике деревянной мозаики, которое изначально могло быть ружейной стойкой, а теперь несло на себе полудюжину бивней нарвала.

Девушка итальянка, не дожидаясь заказа принесла два кофейника, один побольше с кофе, второй поменьше, с подогретыми сливками и газету Таймс.

Она как раз занялась второй чашкой, не обращая внимания на газету, когда увидела голову Хьюбертуса Бигенда, подпирающую лестничный марш в самом конце длинной комнаты. Бигенд был завернут в широкое, нейтрального оттенка пальто.

В отдалении, двигаясь среди а-ля «велюровых халатов», он был словно бы одним из них, скользящим к ней через гостиную, разматывая на ходу пояс пальто, расправляя крымские лацканы и выпуская наружу костюм цвета радикально синего цвета, какого только ей доводилось видеть. Производный от ультрамарина оттенок, обычно называемый Международный Синий Кляйна. Всякий раз, когда она вновь встречалась с Бигендом, ей казалось что он стал заметно больше, хотя нельзя было сказать что он набрал хоть сколько-нибудь дополнительного веса. Просто стал больше. Она подумала что возможно он растет только когда приближается.

Двигающийся Бигенд заставлял завтракающих постояльцев Кабинета раболепно склоняться, не столько из страха быть зацепленными «хвостом» его развивающегося пальто, или опасно раскачивающимся поясом, сколько из опасения что он сметет их просто не заметив.

— Холлис, — сообщил он. — Выглядите потрясающе. — Она покраснела, как от воздушного поцелуя. Вблизи Хьюберт всегда выглядел слишком полнокровным, по меньшей мере на лишнюю кварту. Розовый как поросенок. Значительно более горячий, нежели обычный человек. Пахнущий каким-то одеколоном, как из старинной Европейской парикмахерской.