— Я напишу ей, — сказала графиня, — необходимо исполнить то, за что другой никто не возьмется! А эта… эта особа, что она будет делать?

— Моя жена? — горько отозвался молодой человек. — Бог с нею, пусть делает, что хочет, это до меня не касается.

Графиня задумалась.

— Валериан, — сказала она наконец, — это не ее вина: она жестоко страдала!

— Ну и хорошо! Я тоже буду жестоко страдать! Всякий в свой черед!.. Будете ли вы принимать ее, тетя?

— Можешь ли ты думать об этом? — воскликнула возмущенная графиня.

Выражение удовлетворенной злости пробежало по лицу молодого человека.

— Тетя, еще милость! — голос молодого графа дрогнул. — Удостойте меня своим присутствием при сегодняшнем бракосочетании!.. У меня нет матери, сестра далеко… Это не радость, а траур для нашего дома, в тяжелое время надо помогать друг другу!

— Хорошо, — сказала графиня, — я буду в церкви! Ты тотчас же после…

Валериан ответил наклонением головы.

— Бедное дитя!.. Так молод! Разорение! Сибирь!..

— Резов предполагает, что оттуда возвращаются, — сказал Валериан, чтобы успокоить тетку.

— О, этот отовсюду вернется! Вечно выйдет сухим из воды!

— Однако в данном случае он попался, он и его покровители! — сказал с улыбкой Валериан.

— Так и должно быть! Если бы княгиня не сунулась в это дело со своим язычком, все шло бы своим чередом, и вы не подверглись бы столь строгому наказанию!

Государь, желая, чтобы возмездие было по возможности торжественнее, приказал роскошно осветить полковую церковь.

Громадный ковер был разостлан от входа до аналоя, предназначенного для чтения святого Евангелия. Все люстры были зажжены, и все офицеры полка в полной парадной форме ожидали приезда обрученных.

Со стороны жениха присланная из дворца фрейлина изображала государыню, а генерал свиты его величества — государя со стороны невесты.

Все было назначено заранее для совершения блестящего брачного церемониала и если бы не слышавшийся с улицы звон бубенчиков у лошадей, предназначенных везти ссыльных, можно было подумать, что здесь происходит бракосочетание лиц высшего круга.

Резов и Собакин были назначены шаферами к жениху.

Сестра Резова приехала из любопытства, мать Собакина — чтобы лишний раз увидеть сына перед ссылкой.

Грецки вошел в сопровождении своей тетки и фрейлины, назначенной ему в посаженные матери. Певчие запели концерт громогласно, и Валериан, побледнев от стыда и злости, встал на свое место впереди товарищей.

Едва окончился стих, как тишина воцарилась в церкви… Присутствующих, подстрекаемых любопытством, оказалось более, чем было места в церкви. Все шептались, глядя на Грецки, и с нетерпением ожидали приезда невесты…

Вдруг произошло движение в толпе… Молчание вновь воцарилось, и певчие огласили своды концертом.

Раиса, под руку с генералом, опустив голову, медленно подвигалась вперед. Она была одета в кашемировое платье белого цвета, единственно употребляемого при венчании, тем более, что еще не кончился траур.

Длинная белая вуаль закрывала ее стан, гибкий и изящный. Вместо флёрдоранжа, означающего невинность, головку ее украшала гирлянда из белых, едва распустившихся роз, что обычно употреблялось при венчании вдовы… Да и как могло бы быть иначе? Что такое была Раиса?! Не замужняя, не вдова и не девушка!..

Она подвигалась медленно, как бы нехотя. Тяжесть полученного ею возмездия давила ее: она знала, что в этой толпе большинство ненавидело ее! Она чувствовала, что многие из присутствующих, видя одержанную ею победу, готовы завидовать ей, и вместе с тем она сознавала, что становится противной и ненавистной в глазах своего будущего мужа.

«Если это к тому же не он, — думала она, — то как же он должен меня ненавидеть! Как я должна быть ему противна!».

Она приблизилась к аналою. Грецки подвинулся вперед, и генерал вручил ему ледяную руку Раисы.

Церемония началась…

Ладан дымился, певчие оглашали церковь священными песнями, а впереди стояли два существа — одно из них горячо желало смерти другого, другое же с разбитым сердцем…

Священник приблизился к ним со словами о таинстве брака. К счастью, священник был человеколюбив и гуманен. Приняв утром клятву Раисы, он знал, что ей суждено стать супругой одного из этих молодых людей, поэтому он не говорил про сладость семьи, про счастье, ожидающее их. Он говорил им про христианские обязанности, про тернии нашей жизни, и не одна женщина, вспомнив свои тернии, украдкой уронила слезу.

— Согласны ли вы взять в жены эту особу? — спросил он у Грецки.

— Да! — ответил тот с сердцем, готовым разорваться от бессильной злобы.

— Желаете ли в мужья этого человека? — спросил священник у Раисы.

— Да! — ответила она едва слышным голосом, опустив голову и покраснев от стыда.

Священное вино было вынесено в золотом ковше: супруг обмакнул в него губы, за ним — супруга, и оба троекратно повторили этот обряд — символ вечной связи.

Священник обменял кольца, и были поданы венцы. Резов и Собакин, каждый с венцом в руке, держали их над головами молодых.

Священник, соединив их руки, трижды обвел молодых вокруг аналоя при громком пении певчих, призывавших на венчавшихся благословение Господне.

Наконец и эта обрядность кончилась, и супруги стояли перед священником. Согласно обычаю он сказал им:

— Поцелуйтесь!

Только теперь Раиса и Грецки в первый раз взглянули друг на друга, и она вздрогнула под презрительным взглядом своего мужа.

— Поцелуйтесь! — повторил священник и затем, наклоняясь к Грецки, шепнул ему на ухо: — Ради Бога, не делайте скандала!

Грецки согнул свой высокий стан и наклонился к жене. Сколько вылилось злобы и отвращения в поцелуе, едва скользнувшим по губам Раисы!

«Если бы это был он! — с тоской думала она, уничтоженная унижением и горем. — Как бы узнать правду?»

Присутствующие, приблизясь, молча поклонились новобрачным. Не было поцелуев и веселых поздравлений, ложных или от души, но всегда сопутствующих каждой свадьбе!..

Графиня холодно поклонилась своей племяннице, ответившей ей почтительным поклоном.

Поров взял под руку свою дочь, готовый защищать ее от нападений, но их не было.

Грецки, поклонясь своей жене, поблагодарил священника и в сопровождении своих товарищей удалился в соседнюю комнату. В этой комнате осужденные должны были переменить свое платье на дорожное.

Раиса с отцом остались одни посреди церкви. Уже тушили свечи, и вокруг них становилось темно. Несколько солдаток приблизилось к Раисе и с любопытством смотрели на нее.

— Отец! — простонала Раиса, — Это хуже смерти!

— Честь спасена, графиня, — сказал старый фельдшер, гордо подняв голову.

Она поглядела на него с удивлением.

— Графиня… — проронила она. — Правда, я графиня, но мое состояние и звание послало троих в Сибирь! Это ужасно!

Вдруг она встрепенулась и в волнении сказала, обращаясь к отцу:

— Папа, позвольте мне переговорить с графом! Это очень нужно! Пойдите, — обратилась она к ожидавшему лакею, — передайте графу Грецки, что я хочу с ним говорить!

— Что ты думаешь сделать? — спросил Поров, пока лакей спешил исполнить полученное приказание.

— Отец, я вас умоляю позволить мне поговорить наедине с этим человеком! Во что бы то ни стало, я должна знать… Я вас умоляю!

Поров, видя на лице дочери сильное волнение и непоколебимую уверенность, уступил и удалился в смежную с церковью залу.

Раиса подошла к алтарю, от которого ее отделял высокий иконостас, украшенный позолотой и образами.

Несколько лампад перед безмолвными и почерневшими образами там и сям бросали тусклый свет на позолоту. В конце еще горели две толстые свечи, согласно обычая пожертвованные супругами.

Боковая дверь открылась, и Раиса увидела входящего мужа. Уже одетый в дорожное платье, он держал в руках меховую шапку. Никогда еще Грецки не был так красив, и никогда лицо его не выражало такой строгой твердости.