Его оба друга молчали, пока он прогуливался.

— Допустим, что это справедливо, — продолжал он с нарастающим оживлением. — По вашему справедливо, что я, напившись в вашем обществе и встретив на улице молодую девочку, увез ее в «Красный кабачок» и за это подвергся ссылке в Сибирь и лишен всех своих имений… Но справедливо ли также и то, что эта девочка шла ночью одна, как какая-нибудь горничная, отправляющаяся на свидание с любовником, — справедливо ли то, что попалась честная девушка, дочь отставного фельдшера?.. Послушайте, разве каждый из нас не имеет десятка таких приключений без такого плохого исхода?

— Ну, далеко не таких! — заметил Собакин. — Были обольщения, но не было насилия!

Грецки, заложив руки в карманы, сначала ничего не ответил.

— Мы сделали эту прогулку сообща, — наконец промолвил он.

— Мы также последовали за тобой и сюда, — сказал Резов.

— Да, последовали!

Новое молчание… Валериан продолжал прогуливаться.

— Знаешь ли, что я думаю? — проговорил Собакин. — Мы все трое сумасшедших, но ты к тому же еще и гордец! Да, гордец, и тебя не столько оскорбляет и возмущает самая ссылка, как разорение и женитьба!

— Безусловно! — воскликнул Грецки, поворачиваясь к нему. — Как?! Я, граф Грецки, молодой, богатый, знатный, и связан с этой маленькой мещаночкой, почти что parvenu!.. [3] Я женат, но осужден умереть без потомства! А вы хотите, чтобы я преклонялся и смиренно сказал: «Я заслужил это и смиренно прошу прощения у моей жены, что принял ее за девку!..» Никогда, никогда!

Валериан, дрожа от ярости и злобы, зашагал снова по комнате.

— А я, — сказал Собакин, — рассуждаю иначе. Ты поступил с нею, как с девкой, а она оказалась честной девушкой! Ты считал ее корыстной, а она не была такой: мы имеем на это доказательство! Ты считал ее злой, а она была только оскорблена! Доказательство же, что она не желает нам зла, в особенности тебе, здесь на лицо! — добавил он, указывая на предметы, окружавшие Валериана.

Грецки бросился к этажерке, уставленной безделушками, присланными из Петербурга, и бросив их на землю, в бешенстве начал топтать их ногами так, что их осколки как брызги летели во все стороны. При этом дикие блуждающие взгляды он бросал на Собакина.

— Ты можешь разрушать вещественные доказательства, — заметил тот, не особенно смущаясь, — но добродетели ты не разрушишь! Твоя жена не parvenu и даже не мещанка, она — дворянка! Твоя жена очень красива, полна достоинства и имеет прекрасную душу. Понятно, что ты не выбрал бы ее себе в жены, но всегда можешь принять ее без малейшего стыда! И если бы я был на твоем месте, знаешь ли, что бы я сделал?

— Ты бы у нее выпросил прощение! — сказал язвительно Грецки.

— Именно! Я просил бы ее приехать, чтобы разделить ссылку! Если бы она отказала, чего я не думаю, ее же осудили бы, а если бы приняла…

— Вы были бы очень счастливы и имели бы большое потомство! — саркастически закончил за него Грецки.

— Именно так, как ты говоришь! — хладнокровно заключил Собакин.

— Я бы сделал то же самое, — заметил Резов. — Я не говорю уже о том, что чай, кушанье, приготовленное руками женщины, особенно вкусны! — мечтательно добавил он. — А одно присутствие здесь женщины, да еще такой, как твоя жена, — да ведь это было бы счастьем!..

— Очень сожалею, что я не могу доставить вам этого удовольствия, — иронически произнес Грецки, — и право, не чувствую себя настолько возвышенным, чтобы принести для вас такую жертву…

— Надеюсь, — заметил Собакин, — что со временем ты будешь благоразумнее.

— Никогда!

— Поживем, увидим…

— Никогда!

— Тогда искренне жалею тебя! — холодно произнес Собакин. — Идем, Резов, уже поздно!

Оба друга вышли из избы.

Валериан, мрачный и молчаливый, едва ответив на их поклон, некоторое время простоял неподвижно, затем, бросившись на постель, зарыдал от злости.

Пока он призывал проклятия на Раису, она, сидя у окна вагона, жадно вдыхала полной грудью весенний воздух, напоенный ароматом березовых почек. Мысли ее от умерших перенеслись к сосланному.

«Если бы только это был он, — думала она, — я бы простила ему от всего сердца. Как бы полюбила его, если бы он мне признался…»

Марсова считалась одной из самых богатых помещиц-собственниц N-ской губернии…

В то время богатство помещиков определялось количеством душ, то есть крепостных людей. Марсова имела пять тысяч душ. Конечно, можно было быть и богаче, но имение, лучше содержимое и более благоустроенное — можно было встретить очень редко.

Марсов был интересный, любезный человек, но с весьма легкими нравами. Многие говорили, что это последствия образования француза-учителя, но слух этот мало вероятен.

Николай Марсов был очень общительным, любил все наслаждения жизнью: вино, карты, женщин, интриги и жизненную комедию.

Никто лучше его не мог устроить любительский спектакль: он выбирал роли одним, доставлял их другим, нанимал оркестр для всех! Он был в одно и то же время и импресарио, и режиссер, и актер! Одним словом был мастер на все руки!

Устав от рассеянной светской жизни, Николай бросался к хозяйству и делался собственником-землевладельцем, весь день курящим сигары и засыпающим за журналом. Чтобы вытащить его из этой спячки, нужна была какая-нибудь новая встряска: концерт с благотворительной целью или какой-либо пикник…

Обладая незаурядно-красивой внешностью, Марсов был любимцем дам и душой светского общества.

Про княжну Елену Грецки говорили, что она не только витала в облаках, но даже заходила и в мир звезд… Создав себе особый идеал мужчины, она влюбилась в красавца Марсова и вышла за него замуж, вознеся его в своем воображении на седьмое небо…

Через год после свадьбы Елена заметила, что звезды были только мишурой, а ее небо было похоже на большой картонный шар, употребляемые при феериях.

Марсов был милым, очаровательным человеком, но в нем не было и десятой доли того, чем наградила его княжна Елена в своих девичьих грезах и мечтах…

Он имел общее только с теми звездами, что блистали на оперном небосклоне, когда приезжали в их губернский город на гастроли.

Елена скоро увидела обломки своего счастья! Она не плакала, но хотела соединить разбитые обломки, но и это оказалось невозможным.

В пылу горячей любви Елена приписывала мужу жажду самозабвения и великодушие, Марсов же не имел ни одного из этих качеств.

Увлекшись выдающейся красотой княжны Елены, Марсов женился, но вскоре же охладел и принялся за прежний образ жизни, начав искать развлечений для себя вне дома.

Как удостоверяет хроника того времени, похождения его были многочисленны и разнообразны! Они проходили от черного цвета до мертвенно-белого, пройдя через красный фламандский, как говорили тогда… Но кто был виною всему?

Елена вначале сильно страдала, горячо оплакивая свое столь короткое счастье, но будучи женщиной с большой волей, она взяла себя в руки и всю свою любовь перенесла на своего единственного сына, удивительно похожего на отца.

Когда же Марсов, этот приятный товарищ, этот искусный антрепренер, был принесен домой мертвым, и никто не в состоянии был объяснить совершившуюся катастрофу, сильное волнение овладело жителями города, и даже далеко за пределами его…

Друзья Марсова были поражены выдержкой и самообладанием Елены: ни одного крика, ни одной слезы при виде тела мужа!.. А ведь все они знали, как горячо она любила его!..

Когда же молодому драгунскому полковнику, ухаживавшему за Еленой, были закрыты тотчас после похорон мужа двери дома, — разноречивые темные слухи поползли по городу…

Елену сравнивала с Марией Медичи, видя ее столь спокойной во время похорон, которые была очень пышными и многолюдными.

Тщетно простодушные провинциалы старались узнать что-либо: Елена оставалась гордой и спокойно-печальной, походя на царицу, лишившуюся своего царства… Только оставшись одна, она безмолвно ломала свои руки, а ее бледные губы шептали какие-то неслышные слова…