Глава написана Сергеем Гладким по материалам и рассказам Бортникова

И. Бортников: Мне стыдно, что я попал в плен. Скажут, такой здоровый и тоже руки поднял. А ведь было все не так просто. Когда началась война, мне шел двадцать второй год. Молодой кадровый красноармеец артиллерийского полка должен был вот-вот увольняться в запас. Был я шофером на машине ЗИС. Стояли мы в военном городке на Украине. Около границы. Мы готовились выехать в лагеря на все лето. Об этом уже был объявлен приказ по нашему 344-му артиллерийскому гаубичному полку. В субботу, 21 июня, готовили боеприпасы, ремонтировались и проверяли свои машины. В общем, были в боевой готовности. Наутро построилась по тревоге и маршем поехали, куда нам приказали. И уже на второй день войны мы вступили в бой.

Помню, артиллеристы заняли огневые позиции, а я подвозил боеприпасы на батарею. Впереди виднелась редкая роща. Только я отъехал от батареи, вижу, самолеты пикируют на рощу, штук пять, бомбят ее по очереди. И хоть мы были в трех километрах от места бомбежки, осколки долетали до нас. Однако ни гаубицы, ни люди не пострадали: батарея хорошо окопалась. А потом наши пушки открыли такой огонь, что я не успевал подвозить снаряды. Так началась моя боевая жизнь.

Все лето наша часть отходила с боями. Отходили мы к Киеву. В августе под Белой Церковью командир дивизиона старший лейтенант Шамраев, как сейчас помню, собрал нас, оставшихся в живых. Сам обросший, лицо в пыли, глаза усталые, и говорит:

— Мы окружены. Матчасть взорвем, а люди должны выходить, прорываться любой ценой к своим.

Пока был бензин, ехали на грузовике по окольным дорогам — по центральным шли колонны фашистов. Потом нарвались на немцев. Снарядом разбило мою машину. Меня ранило в левую ногу. Всех раненых снесли в конюшню. Перевязали чем могли. Кто мог держать оружие, пошли на прорыв кольца окружения. Больше я своих артиллеристов не видел. Ночью дверь конюшни распахнулась, и нас, раненных, осветили немецким карманным фонарем — у них они почти у всех были.

Нас продержали голодными два дня, потом навалом погрузили на брички, запрягли в них «ходячих» и двинулись в путь. А через несколько километров 12 бричек сцепили цугом, и эту сцепку взяла на буксир автомашина. Представляете, каково было на бричках, мчавшихся по булыжной дороге, всем нам и особенно тяжелораненым?.. Стоны не прекращались до самой Винницы.

Под Винницей в большом яру был лагерь военнопленных. Пытался я тогда с товарищем бежать. Нога еще болела, а у него — артиллериста Николая — была перебинтованная рука. Нас за городом первый же патруль схватил. Бросили в карцер. Через пятнадцать дней погрузили в эшелон и повезли в Германию. В пригороде Форлингена поместили всех за колючую проволоку. Всех одели в халаты синего цвета с крашеными буквами SU на спине. Мы, помнится, их расшифровали по-своему — «сумей удрать». Там-то я и встретился с Кузнецовым.

Потом всех нас перевезли в товарных вагонах на итальянскую границу (станция Феррара). В новом лагере бараков было мало, а пленных много. От дождя и холода под крышей смогли укрыться лишь те, что прибыли первыми. Мы укладывались спать кольцами, начиная от стен барака, при этом люди, спавшие снаружи круга, мерзли больше всех, и они по очереди перебирались вовнутрь людской массы — отогреваться. Мы пользовались теплом собственных тел. Утром вокруг бараков топтались окоченевшие от холода люди. Тут же рядом лежали мертвые. Каждую ночь замерзали человек десять.

Шла весна 1943 года. Наша группа — человек четырнадцать, и среди них Андрей Бабкин, Иван Кузнецов, Павел Орлов и я — решила бежать. Наш лагерь довольно часто бомбили англичане. Однажды взрывами бомб была разворочена зона заграждения, часть вышек опрокинута, многие узники убиты. Мы в тот раз не смогли воспользоваться этим обстоятельством. Охранники быстро опомнились. Кое-кого из пленников, которые успели убежать к вокзалу, пристрелили.

Мы заметили, что фашисты охраняли лагерь не так уж строго. Возможно, считали, что мы слишком далеко в их тылу. С внешней стороны проволочной ограды обычно расхаживали всего один-два патрульных. Этим мы и решили воспользоваться.

В ночь с субботы на воскресенье в удобном месте сделали подкоп и замаскировали его сухой травой, а на следующую ночь ушли за проволоку через этот лаз. Заранее условились не собираться большой группой вне лагеря. Близко была граница с Италией, и, конечно, нас могли быстро поймать. Чтобы сбить след, нужно было всем уходить в разных направлениях. Наша тройка — я, Иван Кузнецов и Павлик Орлов — пошла по направлению к горам. Там была в лощине железнодорожная станция. На станции огни, как будто и войны нет. А вокруг темнота… Хотя при свете луны мы все же приметили — стоит воинский эшелон. Какие-то машины, кухни и танкетки. Все покрыто брезентом. Судя по всему, эшелон должен был скоро тронуться. Охрана, как мы сообразили, — могла быть в голове, где стояли крытые вагоны, и в конце эшелона. Раздалась команда, мы перескочили через ограду и метнулись к вагонам. Забрались под брезент, которым была покрыта какая-то машина. Стало теплее. Мы залезли и прислушались. Вскоре вагоны тронулись.

Мы ехали два дня. Смотрю осторожно из-под брезента; остановились на небольшой станции. Каменные массивные постройки, непохожи на русские. Где мы? Поезд вдруг затормозил, и вижу: немецкие солдаты из охраны эшелона побежали в разные стороны. В чем дело? Но тут услышали вой сирены, а затем гул пикирующих самолетов. Ну, думаю, погибнем от своих. Страха нет, а все-таки не по себе. При следующем налете решили укрыться от бомб и мы. На меня, бежавшего по высокой луговой траве, никто не обратил внимания — за мной торопились Павел и Иван. Вдоль каменного забора мы добежали до городка. Решили передохнуть, а затем идти в первую же открытую калитку. Три дня мы не ели. Сил нет. Может быть, это уже Россия? Хотя надпись на станции, я заметил, сделана латинскими буквами. Не успел только прочитать ее. Но немцы под Киевом свои таблички с названиями сел вешали — сам видел.

Идем цепочкой. Впереди я, за мной Кузнецов Иван — мой тезка. Все мы были в оборванной одежде. Оружия нет. Кто в доме, не знаем. Но голод не тетка. Я открыл дверь. Смотрю, к нам спиной сидит у камина пожилая женщина, завернутая в платок, и вяжет что-то крючком. Я спросил: «Мамаша, что-нибудь есть перекусить? Мы пленные». Она, всплеснув, как все, русские, руками, ответила: «Заходите в дом и закройте дверь. Так теплее будет. Садитесь». — Она указала на места у стола, посмотрела на нас и пошла на кухню.

Мы обрадовались. К своим попали, это здорово. Теперь ближе к фронту.

На столе появились суп и макароны. Но ложки были тяжелые, необычные. Кружки тоже. Усаживая, старушка спокойно сказала:

— Это станция Тренто в Италии.

Мы с ложками у рта, с вытянутыми лицами так и застыли. Я подумал: «Вот тебе и Россия». Но каких чудес не бывает: попали в Италию, а встретили русскую!

— Да-да, милые земляки, — назвала она нас так с едва заметным нерусским акцентом. — Я русская.

Она, оказывается, еще в 1915 году вышла замуж за итальянца, с которым в те годы познакомилась. Я слушал и не заметил, как стол опустел, и на скатерти появилась маленькая, вырванная из итальянского учебника, карта страны. Наша землячка надела очки и карандашом показала нам дорогу не прямо на восток, а через горы, вначале к перевалам в Югославию. «А оттуда уже и Россия близко», — сказала она. А вот места, откуда мы бежали, на карте так и не нашли.

— Там югославам помогают русские, — сказала старушка. А англичане и американцы сейчас на юге Италии высадились. Уже четыре дня как открылся фронт.

Теперь нам было ясно, почему мы не доехали до России, — немцы посылали подкрепления на юг Италии.

— Но в горах трудно, — предупредила нас старушка. — Там весной лежит еще снег — заносы и почти нет дорог.

Нам ничего другого не оставалось делать, как отблагодарить хозяйку за хлеб-соль и идти дальше. Только я встал, как в окно увидел человека в форменном мундире.