Увлеченный своей идеей, Головкин не замечал все время той явной насмешки, которая сквозила во всех словах, обращенных к нему Баскаковым. Ему казалось, что громадная сумма, которой он хотел ослепить этого мелкого чиновника берг-коллегии, заставит того забыть не только о дуэли, но и о княгине Трубецкой, и вдруг он услышал эту фразу, которая поразила его, точно удар грома.

— Но позвольте, — воскликнул он, — тогда о дуэли не может быть и речи.

— Вы так думаете? А мне кажется как раз наоборот: только о дуэли и должна быть между нами речь. Я достаточно наслушался ваших глупых предложений, и единственный ответ, который я могу дать, — это поехать домой и ждать моих секундантов.

Головкин понял, что он одурачен; кровь волной прихлынула к его лицу, и злобные огоньки забегали в его глазах.

— Берегитесь, сударь! — воскликнул он хриплым голосом.

— Беречься? Чего? Что вы меня убьете? Поверьте, что у вас гораздо больше шансов быть убитым мною, чем отделаться от меня.

— Берегитесь, сударь! — снова крикнул уже угрожающим тоном Головкин и чуть не опрометью выбежал из квартиры Баскакова.

Он не слышал раскатов звонкого смеха, который послал ему вдогонку Василий Григорьевич, но он и без того трепетал весь от злобы; эта злоба положительно туманила его мозг, перехватывала его дыхание.

— Погоди, щенок! — скрежеща зубами, шипел он. — Слишком много чести, чтоб я стал драться с тобой на дуэли!.. Я сумею отделаться от тебя и без этого. Ты слишком много возомнил о себе, а в этой ставке я совсем не хочу рисковать своей головой, когда могу выиграть игру без всякого риска.

Приехав домой, он чуть не бегом вошел в свой кабинет и тотчас же приказал крикнуть к нему казачка и послал его в тайную канцелярию за Барсуковым.

Барсуков не замедлил явиться. Головкин платил щедро, а Сергей Сергеевич любил угождать щедрым плательщикам.

— Ну, сударь, — встретил Барсукова Александр Иванович, когда тот переступил порог его кабинета, — видишь, как скоро ты мне понадобился.

Хитрый шпион улыбнулся и проговорил:

— Як вашим услугам, ваше сиятельство.

— Помнишь, о чем мы с тобой говорили?

— Помню. Я никогда ничего не забываю.

— И можешь это дело устроить? — впиваясь в сыщика загоревшимся взглядом и многозначительно подчеркивая свои слова, спросил Головкин.

— Того человека убрать?

— Да, да!

— Конечно, могу, никакого труда даже нет. Так прикажете убрать?

Легкая тень раздумья пробежала по лицу Головкина, но злая улыбка, искривившая его губы, тотчас же прогнала ее, и он резко отозвался:

— Убирай!

Лицо Барсукова вспыхнуло от удовольствия, он молча поклонился и тотчас скрылся за дверью. Судьба Баскакова была решена.

Баскаков в тот же самый день, или, вернее, в тот же вечер, когда у него был Головкин, не откладывая дела в долгий ящик, отправился к Лихареву, чтоб просить его быть своим секундантом. Лихарева он дома не застал, а его лакей Федор заявил ему, что барин уехал к господину Левашеву.

— А ты не знаешь, когда он вернется? — спросил Василий Григорьевич.

— Не могу знать, а только, должно быть, поздно, потому как, ежели они к Дмитрию Петровичу отъезжают, так всегда говорят: «Ты меня, Федор, не жди и свету нигде не зажигай!»

Василий Григорьевич постоял несколько минут молча, раздумывая, отправиться ли ему сейчас к Левашеву, чтобы там увидеть Антона Петровича, или же переждать до завтра. Ему казалось, что он сделает большую неловкость, если явится нежданным гостем в дом своего противника, которого он ранил, но, с другой стороны, его почему-то потянуло к Левашевым. Хотя он еще не виделся с Дмитрием Петровичем, но убедился из слов Лихарева, что молодой человек, так неудачно скрестивший с ним шпагу на Царицыном лугу, будет безусловно рад познакомиться с ним, и теперь у него мелькнула мысль, что предлог для этого знакомства самый удачный, что не будет никакой неловкости, если он сейчас явится в дом Левашевых; успокоенный этим соображением, он отправился на Фонтанку.

И действительно, Левашев страшно обрадовался ему. Он дружески пожал руку Баскакова, окинул его теплым дружеским взглядом и проговорил:

— Большое вам спасибо, что зашли! Я давно уже просил Антона, чтобы он как-нибудь свел меня с вами, так как я глубоко виноват перед вами и до сих пор не извинился.

— Какие глупости! — отозвался Василий Григорьевич. — Уж вы-то, во всяком случае, ни в чем не виноваты, так как, благодаря моей шпаге, пролежали целые две недели.

— Да, да, это был ловкий удар, и он уже отчасти искупил мою вину, но все-таки простите меня за эту глупую ссору, которая, фехтуй вы хуже, могла бы окончиться очень печально для вас.

— Ну, а раз этого не случилось, — весело заметил Баскаков, — так об этом и разговаривать нечего. Вы, надеюсь, не посетуете на меня, что я так поздно заявился к вам с визитом?

— Ну, что же теперь за позднее время! И, наконец, я так рад увидеться с вами, что об этом даже говорить не стоит! — ответил Левашев.

Они уселись в том же кабинете, где в памятную ночь дуэли Василий Григорьевич разговаривал с Лихаревым. Прежде чем сесть, Баскаков бросил быстрый взгляд на портрет молодой девушки, висевший над диваном, и его охватило неодолимое желание во что бы то ни стало увидеть наяву милое личико, глядевшее на него теперь из рамки портрета и вызвавшее в нем с первой встречи чувство глубокой симпатии.

Левашев уловил его взгляд и заметил:

— Это — моя сестра. Вы с ней незнакомы, кажется? Да, я и забыл, — с добродушным смехом продолжал он, — что вам негде было с нею знакомиться.

— Вот и ошибся, друг любезный, — вмешался Лихарев, — Василий Григорьевич знаком с твоей сестренкой. Он познакомился с нею как раз в ту роковую ночь, когда ты лежал без сознания.

— Тем лучше, — воскликнул Левашев, — значит, вы встретитесь сейчас со старой знакомой. Маня должна скоро прийти сюда.

Василий Григорьевич, сам не зная почему, покраснел еще сильнее и, чтобы скрыть свое смущение, быстро заговорил, обращаясь к Лихареву:

— А ведь я только что у вас был.

Лихарев вопросительно поглядел на него.

— Какое-нибудь дело есть? — спросил он.

— Да, есть.

— Может, я вам мешаю, господа? — задал вопрос Левашев.

— О нет, нет, нисколько, — отозвался Баскаков. — Я буду даже очень рад, если и вы, Дмитрий Петрович, окажете мне ту же услугу, какую я хочу просить у Антона Петровича.

— Понимаю! — улыбнулся Лихарев. — С кем же у вас, сударь, столкновение вышло?

Василий Григорьевич развел руками.

— Да явился ко мне один господин, ни с того ни с сего нанес мне оскорбление, и я хочу вас просить быть моими секундантами.

Левашев удивленно расширил глаза.

— Да кто же господин этот? Незнакомый вам?

— До сегодняшнего дня я никогда его не видал.

— Так с какой же стати он к вам привязался?

По губам Баскакова пробежала легкая усмешка.

— Да ему, видите, не нравится, что я живу в Петербурге, ему хотелось бы, чтоб я был отсюда как можно дальше. Ну, а так как я пока не имею никакого намерения уезжать отсюда, то мы об этом заспорили, и этот спор и приходится разрешать с оружием в руках.

Лихарев зорко поглядел на молодого человека, улыбнулся в свою очередь и спросил:

— А как фамилия этого человека, которому не нравится, что вы живете в Петербурге?

— Граф Александр Иванович Головкин.

Улыбка, появившаяся на лице Лихарева, расплылась еще шире. Он встал с кресла, на котором сидел, подошел к Баскакову и, нагнувшись к нему, шепнул:

— А хотите, сударь, я вам скажу имя вашей красавицы? Ее зовут княгиня Трубецкая.

Василий Григорьевич вздрогнул и испуганно поглядел на него.

— Откуда же это вы узнали?

Антон Петрович покачал головой и рассмеялся.

— Туг большого секрета быть не может, — опять зашептал он. — Головкина считали женихом княгини, и, следовательно, если вы деретесь с ним, то, конечно, только из-за Трубецкой — в этом никакого секрета быть не может. Ведь правда?