И светлой радостью своею

Ея тоски не усладят?

Она прекрасна, мать калека —

Кто будет ей руководить?

Придет пора, пора любить,

И злое сердце человека

Ея любви не пощадит.

...Невинным сном

Оксана спит, а мать слепая,

Уныло-тихо напевая,

И каждый шорох сторожит.

И если ветер, пролетая,

Упавший лист пошевелит,

Она немеет, и дрожит,

И робко к сердцу прижимает

Свое единое дитя,

Свою единую отраду,

Незрящей памятью следя

Давно минувших дней усладу

Печальной юности своей.

Она изведала людей!

И у забытой сей ограды

Они ее не пощадят;

Они готовы растерзать

Ея дряхлеющие руки...

Для их невнятен стон разлуки,

Чужда им матери любовь.

Они твердят — закон таков:

«Не должно в прахе пресмыкаться

И подаянием питаться

Прекрасной юной сироте;

И мы ее оденем златом,

Внесем в высокие палаты

И поклонимся красоте,

Раскроем мир иных видений,

Иных страстей высокий мир.

Потом... потом...» И ваш кумир,

Богиня ваших поклонений,

От фимиама упилась

И закоптела от курений;

А ваша мудрость отреклась

От обещанья; горстью злата,

Великодушно бросив ей,

Затмили блеск ея очей.

И вот она в грязи разврата,

Во славу дряхлых ваших дней,

Перед толпою черни пьяной

Пьет кубок......

И запивает сердца раны.

Не вы виновны, но она!

Вы дали все, что должно было

Наложнице презренной дать.

А сон девичий обновили,

А возратили ль благодать

Ея невинных помышлений?

Ея невинную любовь,

И радость тихих упоений,

И целомудренную кровь

Вы обновили ль? Не могли!

Но, чада грешные земли!

Вы дали ль ей восторг объятий

Родного, милого дитяти,

Кому бы, бедная, она

Себя в сей мир переливала

И тайну жизни открывала,

Сердечной грусти предана?

Развратной, бедной вашей кровью

Вы не могли ей повторить

Восторги девственной любови;

Ее пустили вы влачить

Остаток дней в мирской пустыне;

И о родном, едином сыне

Ей не придется получить

Отрадной весточки сдалека.

Чужие дети напоят

Ее в предсмертный час жестокий,

И одинокий гроб с упреком

Чужие дети понесут.

Но если ей судьба судила,

Чтобы родимая рука

Очи уснувшие закрыла,

Тесна ее тогда могила,

Постеля вечная жестка!

Ея малютка за позором

Безмолвно по миру пойдет,

И в светлый праздник у забора

Яичко красное возьмет,

И со слезами и укором

Свою родную помянет.

Осенний полдень, полдень ясный

Родимой, милой той земли,

Мои где годы расцвели,

Где так напрасно, так несчастно

В недоле бедной протекли,-

Осенний полдень, полдень ясный,

Как друга юности, любя,

Чужими звуками тебя

Позволь приветствовать, прекрасный!

Ты тот же тихий, так же милый,

Не знаешь времени,— а я!

Не то я стал, что прежде было,

И путь унылый бытия,

И ноша тяжкая моя

Меня ужасно изменили.

Я тайну жизни разгадал,

Раскрыл я сердце человека,

И не страдаю, как страдал,

И не люблю я: я калека!

Я трепет сердца навсегда

Оледенил в снегах чужбины,

И только звуки Украины

Его тревожат иногда.

Как эхо памяти невинной,

В их узнаю мою весну,

Мои унылые досуги,

И в их я таю, в их тону.

И сердца тяжкие недуги,

Как благодатною росой,

Врачую ими, и молюся,

И непритворною слезой

С моей Украиной делюся.

Но глухо все в родном краю!

Я тщетно голос подаю,

Мне эха нету из дубровы

Моей козачки чернобровой.

Там все уснуло! Пустота

Растлила сердце человека,

И я на смех покинут веком —

Я одинокий сирота!

Осенний полдень, догорая,

Поля нагие освещал,

И лист увядший, опадая,

Уныло грустное шептал

О здешней жизни человеку.

Такой порой моя калека,

Слепая нищая моя,

И дочь-красавица ея —

Она спала, а мать сидела

И тихо, грустно тихо пела,

Как пел Иосиф про свой род,

Сидя в египетской темнице.

А в поднебесье вереницей

С дубров украинской земли

На юг летели журавли.

Чему ж бы ей, как вольной птице.

Туда, где лучше, не лететь

И веселее не запеть?

Какая тайна приковала

К жилищу мрачной тишины?

Своей сердечной глубины

Она еще не открывала

Ни даже дочери своей;

Она лишь пела и грустила,

Но звуки дочерних речей

В ней радость тихую будили,

Быть может, прежних светлых дней,

Или ограда и тополи,

Что грустно шепчут меж собой,

Свидетели минувшей доли,

Или дубовый пень сухой,

Плющом увянувшим повитый,

Как будто временем забытый,

Ея свидетель? Все молчит!

Она поет, она грустит

И в глубине души рыдает,

Как будто память отпевает

О днях минувших, молодых,

О прошлых радостях святых.

И эти звуки выходили

Из сердца бедного ея,

И в этих звуках много было

Ея земного бытия.

И в сотый раз она кончала

Псалом невольничий глухой,

Поникла смуглой головой,

Вздохнула тяжко и сказала:

«Ах песня, песня, песня горя,

Ты неразлучная моя,

В моем житейском бурном море

Одна ты тихая струя!

Тебя, и день и ночь рыдая,

Я всякий час пою, пою

И в край далекий посылаю

Тебя, унылую мою!»

Но ветер буйный, легкокрылый,

Что прежде весело летал,

Теперь так тихо, так уныло,

Как будто друга потерял,

Как будто люди научили,

Чтобы не слушал он меня

И не домчал он в край далекий

Тебя, унылая моя!

Не видя вас, не зная дня

В моей печали одинокой,

Чем оскорбить я вас могла?

Что я вам сделала? Любила,

За ваши грешные дела

Творца небесного молила,

Молила, плакала... А вы

В моей тоске, в моей печали,

Как кровожаждущие львы,

Упреком сердце растерзали,

Растлили ядом мою кровь,

И за молитвы, за любовь

Мое дитя, мое родное,

Тяжелым словом понесли,

И непотребницей слепою

Меня со смехом нарекли!

Я вам простила, я забыла,

Я вашей славы не взяла,

Я подаянием кормила