В 70-е годы у нас на Рижской киностудии сняли фильм «Стрелы Робин Гуда» Главный герой в исполнении Бориса Хмельницкого, пожалуй, именно такой, каким мы его представляем по переводам Маршака, по «Айвенго» Скотта. Честный. Веселый. Красивый. Конечно, сильный, однако отнюдь не сверхбогатырь. Дерется на мечах, врукопашную — на то он и Робин Гуд, но это далеко не самое любимое его занятие.

— Мы ни в коем случае не хотели сочинять «вестерн», — сказал мне режиссер картины Сергей Тарасов. — Для зрителей Робин Гуд должен быть прежде всего человеком. Человеком почти обыкновенным, только лучше других.

Спустя несколько лет у нас показали телеспектакль «Художник из Шервудского леса»…

Во время гражданской войны в XVII веке Ноттингем был оплотом республиканцев, выступивших против короля и феодалов. Улочка, опоясывающая полукругом Ноттингемский замок, называется Стэндард Хилл — «Холм Знамени». На ней король Черлз Первый поднял свой штандарт и обратился к горожанам с призывом собрать войско для подавления мятежа. Однако лишь несколько человек встало под знамя монарха.

По зеленым холмам и долам графства Ноттингемшир шагала промышленная революция В середине XVIII века, когда было введено машинное производство, подмастерье Нед Лудд разрушил свой вязальный станок Его примеру последовали другие доведенные до отчаяния рабочие. Центром движения луддитов, по наивности считавших причиной всех бед машины, а не хозяев, стал Ноттингемшир.

Я был в Ньюстед-Эбби — имении, принадлежавшем семье Байрона.

Когда гулял по живописному парку, осматривал средневековый замок, из памяти не выходила читанная в университетские годы речь молодого Байрона в палате лордов в защиту луддитов. Сколько сарказма и гнева обрушил он на фабрикантов и помещиков, добивавшихся введения смертной казни для луддитов! «Неужели железо и кровь были когда-нибудь в состоянии залечить раны обездоленного и голодного люда?» — гневно вопрошал Байрон.

Потом в Ноттингемшире появились чартисты — прадеды нынешних тред-юнионов. В. И. Ленин писал, что это «первое широкое, действительно массовое, политически оформленное, пролетарски-революционное движение».

Ноттингем дал и первого в истории Англии депутата парламента — рабочего: им стал в 1847 году член Национальной чартистской Ассоциации Фергюс О’Коннор.

Многое повидала за свои 900 лет старая рыночная площадь, на которой когда-то торговал горшками Робин Гуд. Но столько народа, как в феврале 1920 года, тут еще не собиралось. Тридцать тысяч человек участвовало в митинге, осудившем интервенцию Антанты против Советской России…

А знаете, чем еще известен Ноттингем? Мастерами кожаного мяча, которые не раз побеждали на первенстве Великобритании.

Самого знаменитого из них мне удалось разыскать с превеликим трудом.

В Лондоне никто — ни руководители футбольной ассоциации, ни спортивные журналисты — не мог дать адрес Томми Лаутона. Единственное, что выяснил: раньше он жил где-то в районе Ноттингема.

Директор тамошнего информационного центра знал о городе вроде бы все что угодно: в какую сумму обошлось строительство гигантского торгового центра «Виктория», сколько туристов ежегодно посещают Шервудский лес, какова вместительность нового театра «Плейхауз». Но на вопрос, где найти Лаутона, развел руками:

— У нас нет сведений о нем.

Менеджер клуба «Ноттингем каунти», за который долгое время играл Томми, бросил в ответ:

— Сошедшие спортсмены меня не интересуют.

Единственной зацепкой оказалась книга адресов жителей графства Ноттингемшир. Но в ней было пять Т. Лаутонов. Пришлось поколесить по району.

Бывшего футболиста я нашел в деревушке Вудторп к северу от Ноттингема.

Звоню. Дверь открывает чуть сутулый мужчина в зеленом свитере.

— Здесь живет Томми Лаутон?

— Это я. Что вам угодно? — он выжидательно, даже с подозрением смотрит на меня.

Объясняю цель прихода. Хозяин приглашает войти и, невесело усмехнувшись, произносит:

— Одни полицейские посещают теперь мой дом. Услышав ваш звонок, я подумал, что это снова они.

Комната, где мы разговариваем, маленькая и темная, вся ее обстановка — стол да стулья. Стены совершенно голые.

— Раньше квартира выглядела по-другому, — замечает жена Лаутона — Особенно украшали ее спортивные призы. На стенах висели медали, на полках и в серванте стояли кубки. Все пришлось продать: и призы и мебель.

Что же случилось с человеком, которого пресса награждала самыми звучными титулами: «Король английского футбола», «Великий Томми», «Чудо-нападающий»?

Лаутон почти тридцать лет выступал за британские клубы, двадцать три раза выходил на зеленое поле в составе национальной сборной страны, был ее капитаном. Он забил в ворота соперников свыше четырехсот мячей. О его могучем ударе, филигранной технике, прекрасных скоростных данных до сих пор ходят легенды. «Томми громил португальцев, ошеломлял итальянцев, ставил в тупик шотландцев. Он летал над полем, как бабочка, и жалил, как оса. Публика ревела от восторга, клубы сражались за него», — писала «Санди пипл».

Книги, вышедшие из-под пера центрофорварда, сразу становились бестселлерами: «Футбол — дело моей жизни», «Футбол по-лаутоновски», «20 лет в футболе».

Когда пришло время покинуть поле, Лаутон не захотел расстаться со спортом и в 1958 году стал тренером «Ноттингем каунти». Кстати, это старейшая футбольная команда страны.

— Меня уволили через одиннадцать месяцев, — рассказывает он, — Мне заявили, что я «не повысил класс игры команды». Но разве можно сделать это за такой короткий срок?! Я был возмущен до глубины души. Я сказал себе: раз английский футбол так обращается с людьми, которые отдали ему все, я порываю с ним.

Томми сменил много профессий: от служащего в страховой компании до уборщика улиц. Сбережения таяли. Однажды с острым сердечным приступом попал в больницу. Выписавшись, не смог устроиться на работу: никто не хотел брать пятидесятитрехлетнего больного человека.

— Подруги завидовали мне, когда я выходила за Томми, — говорит его жена. — Газеты дали мне имя «счастливица». Мы праздновали свадьбу четыре дня подряд. Сколько народу было на ней!

— А где же сейчас ваши друзья?

— Друзья! Вы, наверно, читали о нашем так называемом друге Роланде.

Эта история обошла английскую печать. Томми занял у своего приятеля Роланда де Ата десять фунтов стерлингов. Сумма небольшая, но даже ее Лаутон не мог отдать. Роланд, хотя он человек состоятельный, обратился в суд, требуя наказать «злостного должника». Учитывая «отягчающие вину обстоятельства» (раньше Томми попал на скамью подсудимых за неуплату налогов) Лаутона приговорили к месяцу принудительных работ.

— Я действительно взял десять фунтов, почти наверняка зная, что не смогу их вернуть. Но они были мне очень нужны, семья осталась без куска хлеба.

Лаутон на мгновение замолкает, потом отворачивается в сторону и медленно продолжает:

— Убежден, что я кончу тюрьмой. Меня засадят туда или за новую неуплату налогов, или за долги. А может быть, за нищенство. Оно представляется мне теперь единственной возможностью получить пару пенсов. Честно признаться, я в полном отчаянии. Я хотел бы открыть газ и разом покончить со всем! Давно сделал бы это, если бы не жена и сын.

Было невозможно спокойно слушать эти слова. Хотелось крикнуть: «Где же вы, болельщики, рукоплескавшие Лаутону, где вы, менеджеры клубов, получавшие благодаря ему баснословные прибыли? Почему не приходите на помощь?» Но кричать бессмысленно…

— Уже пятнадцать лет у меня нет работы. Если встречаю знакомого, то перехожу на другую сторону улицы, чтобы он не увидел, как я опустился.

Это горькое признание другого поверженного кумира — Джимми Логи, в прошлом игрока лондонского «Арсенала» и сборной Шотландии.

— Владельцы «Арсенала», — рассказывал мне Логи, — безжалостно эксплуатировали футболистов, наживаясь на нас. Когда же я стал протестовать, мне указали на дверь. Путь в футбол был отныне закрыт для меня. А на службу никто не брал, ведь я умел лишь бить по мячу.