Рассматривая запечатленную в рукописи «Орудие и знак...» культурно-историческую концепцию Выготского в ее генезисе, мы видим, что, отражая надинднвидуальные потребности развития психологии, эта концепция родилась благодаря своеобразию индивидуальной научной биографии ее автора. Его занятия физиологией и эстетикой отразили влияние А. А. Потебни, субъективно-идеалистическому пониманию трудов которого (со стороны потебнианцев) структуралисты (с ними одно время сблизился Выготский) противопоставили антипсихологизм—установку, отъединявшую продукт культуры от деятельности по его созданию, требовавшую рассматривать этот продукт как организованный по особым законам, ничего общего с психологией не имеющим. Они не видели иной возможности трактовать процессы сознания, как с точки зрения традиционной психологии, замыкавшей их в границах внутреннего мира субъекта.

На отличный от традиционного путь выводило павловское учение, в понятиях которого поведение получило строго объективное объяснение. Это учение, подобно структурализму, отвергло обращение к внутреннему субъективному плану жизнедеятельности. Но если структурализм сосредоточился на продукте как объективном творении, конструируемом на независимых от чьих бы то ни было деяний основаниях, то Павлов изучал процессы и механизмы. Они относились к биологически обусловленному поведению, а не взаимодействию личности с миром культуры. Тем не менее, поскольку они касались реальных живых актов, а не отрешенных от деятельности ее результатов, в которых процессы их порождения

332

ПОСЛЕСЛОВИЕ

не выявляются, павловское учение послужило для Выготского опорным пунктом в преодолении им своих ранних психологических установок. Вместе с тем само по себе это учение не могло стать рычагом построения психологии (поскольку субъективное оказывалось простирающимся «по ту сторону» поведения). Пройдя школу Потебни, а затем Павлова, Выготский, обратившись к марксистскому объяснению филогенеза сознания, нашел такой рычаг. Орудия-знаки представля-_ют собой независимые от индивида культурные ценности. В этом их принципиальное отличие от раздражителей-сигналов, служащих, согласно Павлову, регуляторами ответных реакций. Но эти культурные знаки не особые, чуждые всему субъективному сущности, какими они выступают в структуралистских концепциях. Они непрерывно работают в сознании общающегося с другими людьми субъекта, созидая сложную архитектонику психических функций.

Мы видим, таким образом, что преобразования, произведенные в психологии Выготским, стали возможны только в идейной атмосфере отечественной науки. В среде, где рос талант Выготского, объективно, независимо от силы этого таланта, циркулировали идеи, представлявшие различные линии развития научной мысли. Это русская филология, учение об условных рефлексах и вошедшая в сознание советских ученых под влиянием практики построения нового общества марксистская концепция человека. Воззрения Выготского следует рассматривать в динамике. Они развивались по спирали — от культурологических, структуралистских установок, ставших сильным противоядием от субъективно-идеалистической картины душевной жизни, к естественнонаучному пониманию механизмов этой жизни, разработанному Павловым. Затем был утвержден принцип культурно-исторической детерминации порождений человеческого сознания, но на основаниях, выявленных марксизмом, что и позволило создать новый вариант объективной психологии. Направления, сложившиеся за пределами психологии как самостоятельной науки (прогрессивная филология и эстетика, учение о высшей нервной деятельности, историко-материалистическая теория общества) переплавились в творчестве Выготского в концепцию высших психических функций, эмпирическим референтом которой стало исследование развития детской психики.

Марксово объяснение филогенеза сознания Выготский применил, как уже отмечалось, к анализу детерминант его онтогенеза. Но в филогенезе знаковые системы возникают и изменяются в горниле общественно-исторической практики, ядро которой составляет труд. В отношении же раннего детства производительный труд не может рассматриваться как детерминанта развития. Тем не менее реальные _< практические действия ребенка приобретают, согласно Выготскому, значение «величайшего генетического момента», когда они соединяются с применением символических знаков. В дальнейшем некоторые советские психологи в критических замечаниях в адрес культурно-исторической теории сделали упор на том, что ее отличает тенденция понимать социальное лишь как взаимодействие сознаний (ребенка и взрослого) — вне материальной практики *. Но тем самым они упустили из виду, что центральным для Выготского являлся вопрос о зарождении индивидуального сознания (высших психических функций), о переходе к тому уникально человеческому типу регуляции поведения, который складывается в первые годы жизни ребенка, когда о «материальной практике» в смысле общественного производства и речи быть не может. Что же касается первичных форм практических действий («практического интеллекта»), то Выготский не только включал процессы манипулирования ребенка внешними объектами в разряд самых существенных для его умственного развития факторов, но и раскрыл качественное отличие этих процессов от «орудийных» действий высших животных.

Нет оснований, как мы полагаем, зачислять Выготского в разряд сторонников формулы «социальность без материального», которой следовала французская социально-психологическая школа, несомненно оказавшая на него влияние, в частности в связи с включением Выготским в объяснение генезиса человеческой психики принципа социодетерминизма (отсюда и идея интериоризации).

Понимая общение как символическую деятельность, он считал ее орудием речевой знак, представляющий собой феномен культуры, стало быть, нечто независимое не только от индивидуального сознания, но и от прямых контактов последнего с другими сознаниями. Отнесенность к культуре (языку, искусству,

* См., в частности: Психологическая наука в СССР. М., 1960, т. 1, с. 433 и др.

333

ПОСЛЕСЛОВИЕ

науке и другим ее формам) в качестве системы ценностей, создаваемой обществом, но не растворимой в процессах коммуникаций между его членами, позволяла строить изучение сознания на началах историзма. Культурные знаки (символы) и записанные в них способы операций (подобно тому как орудие не физическая вещь, а материальный «сгусток» совершаемых общественным человеком трудовых операций) внедряются, согласно Выготскому, в сознание «извне», «вращиваются» в него. Но они привносят с собой не только опыт межличностных контактов. Благодаря им индивид становится сопричастным великому миру культуры*. Еще более необоснованными, чем упреки в игнорировании Выготским практических форм взаимосвязи индивида с предметной средой, следует признать утверждения, будто он рассматривал психические процессы как отражение физиологических процессов в мозгу.

Вся суть культурно-исторической концепции сводится к выявлению внешних по отношению к телесному субстрату детерминант, преобразующих его в носителя высших психических функций в качестве чисто человеческих регуляторов деятельности. Конечно, подобно любой другой теории, культурно-историческая концепция—детище своего времени. Но судить о ней следует по тому новому, что она внесла сравнительно с прежним уровнем знаний, по сдвигам, произведенным ею в общем категориальном аппарате психологической мысли, по ее влиянию на последующее развитие науки. Подходя с такими критериями к вкладу Выготского, мы имеем основания полагать, что к нему восходит разработка тех объяснительных принципов, которые направляли усилия последующих поколений советских психологов.

Ш

Незавершенный труд Л. С. Выготского о психофизиологии эмоций следует рассматривать в контексте общих идейных исканий автора. Их смысл определялся задачей построения нового учения о психике человека как целостного и развивающегося существа во всей полноте его жизни. К этому учению Выготский продвигался шаг за шагом. Движение его мысли было устремлено к тому, чтобы охватить все многообразие психических проявлений в единой картине, методологический остов которой составляли принципы детерминизма, развития и системности. Они издавна направляли психологическое познание, придавая ему достоинство научного. Но их содержание менялось от одной эпохи к другой, преобразуя как теоретический состав представлений о жизнедеятельности, так и ее эмпирическое исследование.