Применительно к сфере эмоций это направление обращалось к тем переменным, к которым вообще были безразличны физиологически ориентированные объяснения ее явлений, будь то периферические теории или центральные. . Пронизывающее весь исторический путь психологии противоборство каузальности и спиритуализма выступало здесь в новом ракурсе. Специфика эмоциональных переживаний человека, существа социально-исторического, изначально погруженного в мир культурных ценностей, попала, как убедительно показал Выготский, в тенета иррационалистической философии и была там мистифицирована, отъединена от реальных практических связей человеческой личности с предметной действительностью, от ее включенности в материальное и духовное производство, с развитием которого развивается и личность, богатство ее чувств. Поэтому, хотя, казалось бы, культурологическая ориентация в понимании этих феноменов, представленная В. Дильтеем, М. Шелером и другими, должна была бы импонировать Выготскому, сосредоточенному на критике натурализма, механицизма, дуализма, он отвергает ее с такой же решительностью, как и попытки вывести эмоции из реакций сосудов, функций таламуса или выразительных движений, напоминающих человеку о том, что он выходец из обезьяньего стада.

Органично усвоив историко-материалистический взгляд на человеческое сознание, Выготский различил за культурологической концепцией Дильтея, Шелера и других все тот же спиритуалистический подход, преодолевая который психология утверждала применительно к своим реалиям принципы, позволяющие придать познанию смысл научного. Более того, Выготский (сопоставляя такой подход к эмоциональным процессам с механистическим) показывает, что оба, при видимой противоположности, в действительности дополняют друг друга, а точнее, являются неразлучными спутниками. Так, Шелер, ставя целью описать самостоятельные смысловые законы высших эмоциональных актов и функций («логику сердца» — по Г. Л отце), рассматривает их в качестве параллельных причинным психофизическим зависимостям чувств от телесных процессов. Различие же высших и низших эмоций в механистической концепции Джемса, в свою очередь, совпадало с членением, которое проводил феноменолог Шелер.

Оба, казалось бы, полярных воззрения имеют общий корень, каковым, согласно Выготскому, и служит картезианское учение о страстях. Оно—дитя научной революции XVII в., расшатав до основания средневековую модель человека и обеспечив прогресс познания, погрузило через два с лишним века новую, обретшую эмпирически-лабораторные контуры психологию в трясину глубокого кризиса.

340

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Л. С. Выготский показал, что историческая рефлексия, обращая взор к давно изжившим себя представлениям (что может быть архаичнее декартовой гипотезы о животных духах, колеблющих мозговую железу!), обнажает благодаря раскрытию методологической инфраструктуры этих представлений источник современных коллизий. Она способна соотнести современность с исканиями прежних веков лишь потому, что сквозь конкретные воззрения и гипотезы проникает в глубь их категориальных схем, связующих седую старину с передним краем науки. Выготский был мастером такого проникновенного анализа. Методология науки и ее история теснейшим образом сопрягались в его мышлении. Методология рассматривалась как исторически обусловленная форма организации знания, история — как реализация в необратимом времени, в сменяющихся от эпохи к эпохе пластах конкретных событий, устойчивых методологических регулятивов познавательного процесса.

Историко-методологический анализ призван, согласно Выготскому, не только проследить зависимость актуально совершающихся в науке событий от ее «генетических» корней. Вскрывая закономерности развития науки, этот анализ обращен к будущему. Вместе с тем он позволяет оценить созданное в прошлые эпохи не только с точки зрения влияний, приведших к кризисным явлениям, но также и поисков решений, которые противостояли этим влияниям, однако не получили, несмотря на свою перспективность, развития из-за доминирования иных, антагонистических по отношению к ним идейных сил.

Такая ориентация определила центральное для всего исследования Выготского положение о том, что, наряду с декартовским учением о страстях, заведшим психологию в круговорот безысходных противоречий, XVII в. выработал другое учение, потенциал которого остался неиспользованным, хотя именно оно позволило бы перестроить современную психологическую теорию на началах, избавляющих от этих противоречий, от расщепления эмоций на низшие и высшие, от подведения одних под законы природы, других под законы духа, от противоположения каузальности, телеологии, объяснения описанию и т. д. Такое антикартезианское направление создал, согласно Выготскому, Спиноза.

Обоснование этого вывода требовало тщательно рассмотреть характер отношений между учениями двух великих философов с такой же настойчивостью и последовательностью, с какой Выготский доказывал единую картезианскую генеалогию двух лишь по видимости несовместимых теорий—висцеральной (периферической) теории эмоций, с одной стороны, феноменологической (интенциональ-ной)—с другой. Он противопоставляет методологическому стержню этих теорий линию, намеченную Спинозой, как ведущую изучение человеческих побуждений и переживаний в принципиально новое русло.

•Если в «Трактате о Страстях души» Декарта Выготский усматривал источник современного психологического кризиса, то в «Этике» Спинозы—идеи, позволяющие преодолеть весь комплекс дуалистических версий об отношении психики и ее телесного субстрата, интеллектуального и аффективного (мотивационного), «высших» и «низших» форм эмоционального поведения, непроизвольного и произвольного. Выготский завершил лишь ту часть предпринятого им исследования, которая предусматривала выяснение методологической роли картезианской схемы в построении новейших конкретно-научных представлений.

О том, что с этой схемой несопоставима позиция Спинозы, Выготский не упускает случая напомнить читателю. Он подвергает решительной критике историков философии, трактующих Спинозу как преемника Декарта. В полемике с ними Выготский преувеличивает спиритуалистическую и недооценивает детерминистскую направленность декартова учения о страстях души.

Выготский говорит об «августинизме» Декарта. Верно, что интроспективное понятие о сознании зародилось в недрах религиозной метафизики—в трудах Плотина и Августина. У Декарта же оно очищается от религиозной интерпретации и становится «светским». Согласно плотино-августиновской концепции, человек использует явления своего сознания, чтобы вступить в контакт со всевышним как единственной неколебимой реальностью. У Декарта же единственным бесспорным объектом интроспекции становится ее собственная мысль. Можно сомневаться во всем — естественном или сверхъестественном, однако никакой скепсис не может устоять перед суждением «я мыслю», из которого неумолимо следует, что существует и носитель этого суждения — мыслящий субъект.

341

ПОСЛЕСЛОВИЕ

Только человек новой формации мог придать индивидуальному сознанию столь независимый высокий статус. Этот социально-философский аспект Выготский оставил без внимания, сосредоточившись на раскрытии разящих противоречий в декартовой психологической концепции. Выготский считал, что ее облик определяют механицизм и дуализм, что детерминизм Декарта в трактовке страстей души исчерпывается моделью механически работающего неодушевленного тела (ведь из организации действий организма как природного тела участие души начисто изымалось). В противовес этому следует подчеркнуть, что определенная категория страстей, а именно те, которые по современной терминологии носят имя эмоций, вовсе не полагалась Декартом безразличной для активной регуляции человеческого поведения.

Согласно Декарту, под влиянием эмоций организм устремляется к тому, что для него полезно, либо уклоняется от вредных для него внешних воздействий. Декарт соединил понятие об эмоции с идеей самосохранения живого тела, которая, как мы увидим, имела принципиальное значение и для Спинозы. Самосохранение не реализуется автоматически. Оно обеспечивается аппаратом эмоций, выполняющих своего рода сигнальную функцию. Безотносительно к способности мыслить (рефлексировать) о пользе и вреде, эмоции в качестве порождаемых (неодушевленных) телом человека состояний ориентируют его в окружающем мире, направляя к одним объектам, отвращая от других, соответственно потребности в самосохране^ нии. Тем самым в декартовой концепции эмоций зарождались представления, разрывающие сетку механодетерминистских категорий не с высоты вторгавшейся в нее извне бесплотной и субстанциональной активности сознания, а исходя из присущих организму природных свойств.