От окрученного бинтами бойца в зеленой фуражке понтонеры услышали рассказ о пограничной заставе, которой командовал старший лейтенант Ветров. Пять суток удерживала она свой участок до подхода армейских частей. Сорок пограничников отбили все атаки румынского батальона. Иногда противнику удавалось уцепиться за левый берег Прута. Тогда пограничники штыковым ударом сбрасывали его обратно в воду. В одной из контратак Ветров был ранен, но заставу не оставил.

Хотя и нелегко было понтонерам ежедневно наводить и разводить мост, комбат использовал любую возможность для обучения слабо подготовленных запасников. С утра до вечера в небольшом заливчике, накрытом кронами деревьев, шли непрерывные тренировки по сборке различных понтонных конструкций. Слышались команды: «К сборке приступи!.. Прогоны!.. Настилка!.. Запажиливай!..»

Как-то вечером, когда по мосту пошли грузы, капитан Корнев, прижимаясь к перильному канату, собрался на правый берег. Его окликнул Тарабрин:

— В одиночку ходить ночью настоятельно не рекомендую. Опасно.

Ночью пограничники, проверяя документы у столпившихся перед мостом беженцев, задержали заведующего торговой базой. На недавно полученном и еще не взятом военкоматом на учет «пикапе» тот пытался проехать через мост. Он имел документы на эвакуацию по железной дороге, но решил уехать на «пикапе». В машине кроме имущества семьи обнаружили солидный запас сахара, масла, консервов и колбасных изделий. Продукты пограничники изъяли по акту в свою хозчасть. Завбазой с семьей отправили попутной машиной, а новенький «пикап» с шофером Башарой направили в штаб батальона. Лейтенант Соловьев, проверив документы у водителя, спросил:

— Как же вы, товарищ Башара, оказались у моста вместо ближайшего военкомата?

— «Пикап» не хотел заведующему оставлять. Он же на нем тикать собрался. Другого шофера нашел бы, а я пограничникам сам сказал, чтобы документы хорошенько проверили.

Слова Башары подтвердил сопровождавший его пограничник, и Соловьев решил, что шофера и машину можно зачислить в батальон. Обрадованный Башара пошел было к «пикапу», но старшина Тюрин завернул его к сарайчику, где было сложено имущество хозвзвода.

— Пойдем со мной, надо по форме одеться. Самого комбата возить будешь. — Пока подбирали обмундирование, ворчливо и назидательно втолковывал: — Смотри, чтобы командир наш везде поспевал и цел оставался. Случись что — с тебя спросим. Он — всему голова.

В это время раздался голос Соловьева:

— Башара! Быстро на мост. Передай капитану: в штабе получен новый документ.

Приехав в штаб, Корнев ознакомился с боевым распоряжением начальника инженерных войск армии и тут же по тревоге отправил под командой Соловьева одну понтонную роту и машину со взрывчаткой на железнодорожный мост в пятнадцати километрах вниз по течению.

Глубокой ночью в штабе батальона появился корпусной инженер: уточнить плановую таблицу переправы частей и соединений стрелкового корпуса. Оставшись один на один с капитаном, он сказал:

— Подвижные части противника глубоко вклинились на нашу территорию севернее вас. Они угрожают охватить южную группировку наших войск. Получен приказ — оставить правобережье Днестра. — Узнав о выезде на железнодорожный мост понтонной роты, добавил: — Там сейчас дивизионный инженер с саперным батальоном. Они уложили по шпалам моста дощатый настил и пропускают гужевой и автомобильный транспорт, не прекращая движения поездов.

Проводив корпусного инженера, Корнев уже перед рассветом пошел обратно на левый берег. Обратил внимание, что движение по мосту стало затихать. Посторонился, чтобы дать дорогу обгонявшему автомобилю, и встал на самый край настила. Мелькнул задний борт машины, Корнев обернулся: не идет ли следом другая? Почти вплотную за своей спиной увидел бойца. Тот отпрянул и быстро спрыгнул в понтон. Капитан подумал: «Это понтонеры проверяют крепления».

Утром мост развели. На двухкилометровом участке реки начали работать десять паромов. Корнев, уставший за ночь, пришел отдохнуть в свою палатку, натянутую около штаба. Не успел снять сапоги, как услышал:

— Товарищ капитан, разрешите войти?

— Входите.

— Политрук Тарабрин просит вас срочно зайти к нему! — Посыльный после быстрого бега глубоко и прерывисто дышал.

Сначала Корнев хотел сказать: «Если политруку нужен командир части, то пусть он сам к нему явится». Но он представил себе Тарабрина, простого в общении, без зазнайства. В нем угадывались и народная мудрость, и хитринка русского мужичка. Корнев решил идти, «Такой особист даром звать не будет».

Посыльный проводил кратчайшей дорогой. Обосновался политрук в сторонке от других построек, в скрытой густой зеленью маленькой хатке. Когда капитан вошел, Тарабрин сидел за грубо сколоченным столом. Тут же на длинной скамье расположился Сорочан с толстой папкой бумаг в руках. Тарабрин встал:

— Извините, но я вынужден пригласить вас с комиссаром к себе. Мое появление в штабе сейчас нежелательно. Прошу ознакомиться. — Кивнул на пухлую папку, которую Сорочан раскрыл на первой закладке. — Читайте там, где закладки.

Комбат и комиссар с тревогой и удивлением стали читать лист за листом. Это были протоколы допроса бойцов. Из них свидетельствовало, что в батальоне действуют шпионы.

— Час от часу не легче! — воскликнул Сорочан, просматривая очередной лист. — Было у меня сомнение: не орудует ли у нас вражеская сволочь?

Тарабрин вынул из подшитого в дело конверта фотографию:

— Это главарь шпионской группы. В прошлом зажиточный закарпатский хуторянин. Служил капралом в польской армии, там и был завербован немецкой разведкой. Я недавно получил о нем сведения от своего начальства.

— Вот это номер! Мы же его хвалили, благодарности перед строем объявляли! — невольно вырвалось у Корнева.

Тарабрин, улыбаясь, показал еще один снимок.

— Это и помогло. Вот фотография, когда он стоял перед строем. Он не заметил, что я снимаю его. Этот снимок и признали во фронтовой лаборатории схожим с фотографией капрала. Сегодня же арестуем его вместе с подручными. А сейчас посмотрите еще эти два листа.

Листы оказались показанием о том, что группа, организованная бывшим капралом, ставила своей целью пропаганду непобедимости немецкой армии, организацию дезертирства и устранение ведущего командного и политического состава. Следующий документ Тарабрин прочитал сам. Корнев побледнел — из протокола допроса было видно, что его сегодня ночью должен был, оглушив понтонным ломиком, спустить в воду понтонер Стребчук. Сразу вспомнился мелькнувший на мосту за спиной понтонер.

— Не верится… — с сомнением произнес он.

— Спросите арестованного, — сказал Тарабрин.

В хату под конвоем одного из водолазов вошел человек. Глядя в пол, он остановился.

— Так за что же ты меня хотел прикончить? — спросил комбат.

— А щоб вийна швыдче закинчилась та до хаты скорийше. — В тоне ответа сквозили и растерянность, и страх, и раскаяние. — Сам сэбэ загубыв, послухав вражу змеюку.

Тяжелым камнем легло на сердце капитана то, что узнал в этой маленькой хатке.

— Не расстраивайтесь, — Тарабрин положил свою ладонь на крепко сжатый кулак Корнева. — У нас в батальоне много прекрасных людей. Без них я бы ничего не узнал. Да и этот понтонер Стребчук в последний момент не решился на преступление. Он сам покаялся командиру отделения сержанту Богомолову, а тот уже давно знает, что я не «политрук при клубе». Сразу же ночью и привел Стребчука ко мне. Есть еще одно дело: нужен катерок. Надо с вами на ту сторону съездить.

Корнев с Тарабриным пошли на берег, а комиссар посадил арестованного рядом с собой. Пока капитан с политруком ездили на другую сторону Днестра, он в задушевной беседе узнал все о Стребчуке.

…В одном из горных распадков, на каменистом клочке земли, приютился небольшой хуторок Стребчуков. Замученная непосильным трудом жена да два постоянно голодных хлопца — вот и вся его семья. Земельный надел мал, зато на нем камней вдосталь, а хлеба родится чуток. Совсем голодно было бы, если бы не временные работы у справных хуторян, у которых и землицы, и скота побольше раза в три. Стребчуковское же стадо состоит всего из десятка коз, одной коровенки и тощей лошади. Выручали еще небольшие заработки на лесных порубках да сбор дикорастущих орехов.