Стребчук всю свою жизнь был старательным. Иначе справные хозяева не наймут в сезон полевых работ. А теперь он попал в одну пару с одним из них — Таращенко, хутор которого от него в десяти верстах. И на занятиях старается Стребчук все выполнять добросовестно, то и дело подталкивает оказавшегося в голове пары Таращенко. А тот все норовит с понтонерского шага перейти на обычный. Возвращаясь за следующей парой щитов, Таращенко крепко схватил Стребчука за плечо и зашептал в ухо:

— Чого штохав мине? Тоби больше усих треба? Хай другие поспешают, може, нам ци бисови важки дошки бильше и нэ достануться?

И верно, раздалась последняя команда:

— Запажиливай!

Бойцы прижали по бокам настил колесоотбойными брусьями, вставили в гнезда перильные стойки, протянули по ним канат, и паром готов.

Начальник сборов капитан Корнев посматривает на, часы. В одном взводе норматив не выполнили, затратив десять лишних минут, в других — по пять-шесть.

Далековато еще до нужной натренированности запасникам, но при сборке паромов почти на «удочку» вытянули.

На другой день с утра взялись за наводку моста. Собрали для него паромы, и дал Корнев всему палаточному лагерю запасников двухчасовой отдых.

Бойцы отдыхают, а начальнику сборов передышки нет: сказывалась нехватка командного состава. Некоторыми взводами командовали сержанты. Часть командиров запаса местные власти по разным поводам задержали с отправкой на сборы. Штаб полка принял срочные меры: в военкоматы и райисполкомы пошли грозные запросы со ссылками на статьи инструкций и законов. По ним в последнее время стало ежедневно прибывать по нескольку командиров. Корневу надо с каждым новым командиром хотя бы немного поговорить, решить, куда его назначить.

После обеда, в назначенный час, Корнев уже стоял на первом, причаленном к берегу звене и наблюдал, как идет наводка моста. Буксирными катерами доводили паромы до якорной линии. Отсюда бойцы, используя якоря, работая веслами, должны вывести паромы на свое место в линии моста.

Прошло около часу. Наступил решающий момент: остался просвет только для последнего, замыкающего, парома. Главное — суметь точно в него войти, не задеть готовую часть моста. Иначе она может сорваться с якорей и развернется к берегу.

В этот момент к Корневу подошел какой-то незнакомый командир:

— Можно вас на минуту?

— Погодите!

Прошла минута, другая, и паром точно встал на свое место. Закреплены массивные шарнирные замки, соединяющие паромы, и можно пропускать грузы. Облегченно вздохнув, Корнев повернулся к стоящему рядом:

— Слушаю, что у вас?

Незнакомец не совсем умело приложил руку к пилотке.

— Тарабрин Николай Николаевич, звание у меня — политрук, а назначен в формируемый вами батальон уполномоченным особого отдела.

Вид у политрука был не совсем строевой. Новое обмундирование топорщилось, красная звездочка с золотой окантовкой была пришита на рукаве белой ниткой. Лицо немного скуластое. Густые черные волосы выбиваются из-под великоватой пилотки. На верхней губе поперечная, хорошо заметная морщинка. Темно-карие глаза смотрят смело и внимательно, а в глубине их светятся лукавые искорки.

Корнев представился, протянул руку:

— Надеюсь, поладим. Седьмого отдельного батальона пока еще нет, только примеряемся к его составу. — Помолчал и добавил: — Я в ваши дела вмешиваться не собираюсь. Надеюсь, и в мои, если не ударюсь в контрреволюцию, вы вмешиваться не будете. Полагающаяся вам по штату полуторка из народного хозяйства придет не скоро. Пристраивайтесь к клубной машине с кинопередвижкой, а двух стрелков подберете сами, списки в штабе.

Политрук Тарабрин удовлетворенно кивнул:

— Думаю, поладим. Не буду мешать вам сейчас. Я уже познакомился с товарищем Сорочаном, пойду к нему. Когда-то были чуть знакомы.

Подошел к концу первый месяц службы Корнева в полку. Как-то, освободившись пораньше, он зашел к начальнику штаба: знал, что Борченко часто засиживается в штабе, не торопится домой. Случалось, иногда он заглядывал к технику-лейтенанту Смолкину, который стоял на квартире у моложавой полуукраинки-полумолдаванки. У нее был патефон и много пластинок. В том числе записи песен бывшего есаула Лещенко, бежавшего в Румынию. В его песнях сквозила тоска по родным местам. Певец из есаула получился неплохой. В куче пластинок была одна с особенно грустно звучавшими словами: «Что мне жизнь пропащая сулит…» Под эту пластинку Борченко не раз выпивал стакан пуйки (самодельного местного вина) и шел домой. Сразу ложился спать, стараясь не замечать царившего кругом беспорядка.

Когда Корнев вошел в кабинет, Борченко неторопливо убирал в сейф знакомые красные панки с мобпланами.

— Ты поработать пришел? — спросил Борченко. — Кажется, уже во всем разобрался?

— Я за другим. Давай-ка съездим в совхоз: вишня поспела. Заказал ведерко, вареники затеем.

Помедлив, Борченко согласился:

— Только заедем в палаточный городок, посмотрим, чем твои запасники в свободный вечер занимаются.

— Хорошо!

Борченко снял телефонную трубку:

— Дайте гараж… Мою машину к штабу!

Борченко сам сел за руль. Машину вел уверенно. Через пятнадцать минут, проехав по лабиринту мощеных улочек, остановились у палаточного лагеря. На берегу, против поросшего травой косогора, несколько бойцов натягивали экран. Недалеко в сторонке, под прибрежными кустами, плотно толпились запасники. Кто-то под аккомпанемент саратовской гармошки распевал залихватские частушки. То и дело раздавался дружный смех. Подошли ближе. Бойцы увидели майора и капитана, расступились. Гармонист сидел спиной и не заметил новых слушателей. Исполнителем частушек оказался политрук Тарабрин. Капитан шепотом спросил ближайшего запасника:

— Как? Нравится концерт?

Тот восхищенно ответил:

— Мировой политрук при клубе. С ним не заскучаешь.

Вернулись к машине, около которой в кучке товарищей стоял сын Борченко Витя и на молдавском языке бойко рассказывал ребятам об устройстве легковушки. Увидев отца, радостно бросился к нему, поздоровался с Корневым. Схватил отца за руку:

— Прокатишь? Далеко едете? До кино вернуться успеем?

— Мы в совхоз. Вишни хочешь? До кино, наверное, вернемся.

Корнев сел на заднее сиденье, сказал Вите:

— Садись, тезка, с отцом, не часто тебе удается с ним прокатиться.

Виктор что-то по-молдавски крикнул ребятам и шмыгнул в машину.

В совхозе задержались недолго. Корнев еще днем, повстречав директора, договорился с ним, заплатил деньги. Корзина отборных ягод была приготовлена, а сверху в конверте лежали квитанция и сдача.

На обратном пути Виктор хотел остаться в кино, да Корнев отговорил его.

— Поедем к нам. Хозяйка вареники приготовит нам. С моей дочкой Аленой познакомишься, а твои братишки наверняка с моим сыном Вовой играют.

Немного поколебавшись — и в кино хочется, и с отцом в гости, — Витя спросил:

— Подождете меня чуток? Я на минутку к ребятам сбегаю.

Отец согласился. Мелькнули мальчишечьи пятки, и не успели майор с капитаном поговорить о причудах политрука Тарабрина, как Виктор уже вернулся, держа в руке нанизанных на прутике десятка три еще живых рыб: весь улов отдали ему молдавские друзья.

Пока Борченко ставил машину в гараж, на сковороде уже зашипела рыба, а за столом разгорелось соревнование, кто больше и лучше налепит вареников. Вовочка и его приятели малыши-братишки, сосредоточенно шмыгая носами и перепачкавшись в ягодах, тоже усердно трудились над неподатливым тестом. Всем было весело.

За ужином засиделись. На столе стоял кувшин с солнечным молдавским вином — это хозяева дома принесли из подвала, увидев у квартирантов гостей. Принесли и холодные сливки к вареникам.

Когда Борченко стал собираться, Елизавета Петровна, прощаясь, пригласила его зайти завтра вместе с женой и детьми. Показав на кастрюли, сказала:

— Вареников и Витиного улова всем еще на один ужин хватит.