Видно, Кутх был недоволен, что его побеспокоили ночыо, когда он по обыкновению дремлет в своем пологе после сытной вечерней еды или особо удачных проделок. Он сердито покряхтывал, кружась высоко в небе:

— Что же, полетим…

Две тени — белая и черная встретились, взметнулись и быстро исчезли. Все стихло. Но вдруг высоко вверху зазвенел голос Белого Шамана:

— Летим! Все выше летим! К самым высоким горам! Вон одна вершина стоит над всеми… Снега на ней нет, только лед. Ни зверю, ни человеку не взобраться по голым склонам… Ближе подлетаем. На вершине заяц сидит… Больше нет никого!

Тихий вздох пронесся по толпе.

— Теперь над морем полетим! Летим, все дальше летим, к самым большим льдам. Вон одна льдина больше всех, как медведь среди мышей… Посреди на льдине белая нерпа лежит, желтые ласты у нее. Больше нет никого!

Опять раздался тихий вздох.

— Сейчас в небо полетим! К самым дальним облакам! К самым дальним…

Теперь нужно ждать…

Эмемкут шевельнулся и скосил глаза на лица сидящих рядом людей. Они ничего не выражали.

Однако Эмемкут хорошо знал, какая тревога снедает их. У всех важных людей, владеющих чем-то, была хорошая жизнь и большие животы, правда, значительно меньшие, чем у самого Эмемкута, владеющего Главной мыслью. У Тро, например, живот походил на неровный камень, засунутый сбоку под кухлянку.

Они не выходили в море и на лед добывать зверя, не подвергали свою жизнь многочисленным, опасностям — все, что нужно, добывали и делали для них работники. У каждого важного человека была нарядная одежда, большие теплые шатры, в которых жили их жены, и много вкусной еды — им не грозила голодная смерть и холод в собственном пологе.

А Сверху Сидящий, разгневавшись, может отобрать у них все это. И тогда им жить тяжелой жизнью совсем не важного человека, может быть, даже ничтожного. А какая жизнь у неважного человека? Даже думать не хочется.

Когда-то Эмемкут был охотником и жил такой жизнью. Ему приходилось работать с утра до вечера, чтобы обеспечить пищей и одеждой свою семью — родителей и трех сестер.

Зимой, когда собаки еще спали, он с другими охотниками уже выходил на лед залива. Там сидел подолгу над лункой, ожидая появления пугливой нерпы или осторожного лахтака.

Добыв зверя, тащил его по скользкому льду через острые торосы домой. Но чаще возвращался злой, окоченевший, с пустыми руками. Летом с другими охотниками выходил в море на байдаре, рискуя быть унесенным сильным ветром или заблудиться в тумане. От тяжелой гребли на руках его бугрились толстые мозоли…

Он смотрел на важных людей — старшину селения Иутека, живот которого был похож на большое яйцо кайры, опущенное широким концом книзу, богача Нугрена, живот которого напоминал яйцо кайры, опущенное узким концом, и думал: «Если бы у меня был такой живот, как у них, я тоже не работал бы. Меня окружали бы почет и уважение. У меня было бы вдоволь вкусной еды и просторный теплый шатер. Я мог бы выбрать жену или даже несколько жен и не отрабатывать за них годами…»

Он делал все, чтобы у него появился большой живот: ходил вразвалку, заложив руки за спину, как Иутек, говорил медленно и важно, как Нугрен, но ничего не помогало — вместо большого мягкого живота у него была какая-то плоская впадина, по твердости напоминавшая высушенную моржовую кожу, и ему по-прежнему приходилось много трудиться.

Он убил большого лахтака и понес его не в шатер, где ожидали свежего мяса его сестры и старые родители, а Челькутху, шаману племени Прямой стрелы. Он принес добычу целиком: с жиром и печенью, с желудком, набитым кисло-сладкой рыбой, и с кишками, из которых можно сшить просторный непромокаемый плащ-камлейку. Он попросил шамана камлать всю ночь. В подкрепление своей просьбы Эмемкут положил рядом с тушей лахтака связки шкурок белых песцов и черно-бурых лисиц.

Увидев шкурки, Челькутх жадно схватил их.

— Зачем тебе живот? — спросил он вкрадчиво, пока его целик- пальцы ласкали мягкий мех лисиц.

Эмемкут не смог ответить на такой простой вопрос. Он конечно ожидал, что шаман спросит его об этом, но достойного ответа так п не придумал. Рассказать же о своих сокровенных мыслях он не решался — а вдруг Челькутх подумает, что Эмемкут хочет лишить его собственного живота, вкусной еды, трех жен, большого теплого шатра?

Под испытующим взглядом Челькутха он отвел глаза в сторону.

Я знаю, о чем ты думаешь, — сказал шаман. — И я буду камлать. Ты хороший юноша и достоин живота. Думаю, отец племени Порой будет к тебе благосклонен.

Шаман камлал долго и ретиво. Подпрыгивая в свете костра г. округ деревянного столба с изображением Ворона, он кричал хриплым пронзительным голосом: Эмемкут самый лучший охотник на побережье! Он силен п бесстрашен! В одиночку ходит на медведя и побеждает его! Дальше всех бросает копье. Поднимает тушу целого лахтака и несет ее, не зная усталости. Лучше всех орудует веслом и гарпуном. Не перечит старшим. Самые лучшие куски из своей добычи выделяет тебе, отец племени. Дай ему большой живот!

Эмемкут слушал и причмокивал от восторга: вот, оказывается, какой он достойный человек! Ворон не должен отказать, особенно если просит важный человек — Челькутх, шаман племени Прямой стрелы.

Закончив камлание, шаман возгласил:

— Отец сказал!

Эмемкут затаил дыхание: волю отца племени следовало выслушивать, затаив дыхание.

— Отныне ты должен беспрекословно исполнять желания тех, у кого большой живот.

— И у меня будет?.. — от волнения Эмемкут не договорил.

— Иди, — шаман устало махнул рукой.

С этого дня Эмемкут рьяно исполнял желания тех, у кого был большой живот. Если старшина объявлял, чтобы жители собрались па песчаной косе для получения его, Иутека, указаний, Эмемкут первым бежал на косу и по пути зычным голосом созывал остальных.

Когда богач Нугрен захотел, чтобы его шатер перенесли подальше от воды, Эмемкут суетился больше всех и подгонял работавших пронзительными криками.

На камлание он приходил раньше всех, садился поближе к шаману и, громко завывая, подхватывал его возгласы. И даже когда в селение приезжал кто-нибудь незнакомый, Эмемкут первым делом смотрел, есть ли у него живот, и, если есть, со всех ног бросался распрягать собак приезжего.

Работать было некогда, но семья не голодала — старшина и шаман всегда внимательно следили за тем, чтобы при дележе добычи других охотников Эмемкуту перепадал жирный и вкусный кусок — не такой жирный и вкусный, как им самим, но намного жирнее и вкуснее, чем другим охотникам, и даже самому добытчику. А как же иначе?

И однажды Эмемкут с удивлением и радостью заметил, что у него появился живот!

Правда, совсем небольшой, но он уже мешал ему нагибаться, чтобы натянуть торбаса. Когда Эмемкут впервые заметил это, он замер от неожиданности, не в силах поверить своему счастью. Потом дрожащими руками ощупал себя пониже груди. Там, где раньше была плоская и твердая впадина, колыхалось что-то пухлое, словно засунутый под кухлянку надутый воздухом гарпунный поплавок.

Это был самый счастливый день в жизни Эмемкута. Но не в жизни его родных, ибо в этот день Эмемкут опустошил блюдо мороженой строганины, опорожнил котел мясной похлебки, сжевал вяленый моржовый ласт, которым можно было накрыть собаку, и опустошил миску моченой брусники — и от радости он не заметил, что уничтожил еду, приготовленную для всей семьи. Зато живот его стал тугим и тяжелым, в нем что-то ласково бурчало. Казалось, живот говорит: «Теперь у тебя началась хорошая жизнь».

Действительно, жизнь еще недавно бедного ничтожного охотника чудесно изменилась.

Он важно ходил по селению, выпятив живот, а жители первыми с почтением приветствовали его и прислушивались к каждому его слову. Вскоре старшина утонул на промысле: байдару, в которой он сидел, перевернул раненый зверь, — и вместе с ним утонуло еще много охотников. Старшина любил иногда сам добыть молоденькую нерпу и тут же полакомиться ее печенью, за что жестоко поплатился.