- Ты будешь только моей! - продолжал орать Юрий, вжимаясь пахом в покрытые отметками от его

пальцев ягодицы.

- Андрей, - невольно сорвалось с её губ тихим шёпотом, но этого хватило, чтобы окончательно

сорвать стоп-кран в черепной коробке её похитителя.

- Думаешь, он отыщет тебя? Кому ты нужна? Ты только моя, поняла? – взревев, он упёрся головкой

в промежность дрожащей девушки и зашипел, нагнувшись к её уху: - Ты будешь противна ему после

меня, - отстранившись, Шевельков схватил с расстеленной рядом газеты недоеденный пленницей

бутерброд и сгрёб с него сливочное масло.

Сунув руку вниз, он торопливо смазал член и, пристроившись к зажатому анусу, толкнулся вперёд, с

трудом проникая внутрь и встречая отчаянное сопротивление мышц.

Надя закричала, срывая горло и пытаясь выползти из-под тяжёлого туловища. Она корябала ногтями

грязный дощатый пол и выла в голос, давясь нахлынувшими слезами. Так больно ей ещё не было. В

неё настойчиво пробивался тугой ствол, проникновению которого толком не способствовало

использованное масло.

Беликова решилась укусить попавшую в поле зрения руку, упирающуюся в доски, но получила

кулаком в бок, а потом её с силой приложили лицом об пол, заставив забыть о боли сзади.

- Не рыпайся, сука, будет только хуже! – насильник двинул бёдрами, толкаясь вперёд. - Ты только

моя!

А потом не было ничего, кроме раздирающей боли, шлепков тела об тело и постыдных хлюпающих

звуков в кровоточащем заднем проходе.

Надя уже не сопротивлялась, она лишь скулила, уткнувшись разбитым лицом в пол и скребя

скрюченными подрагивающими пальцами по доскам, цепляя занозы.

Шевельков ритмично двигался, порыкивая и периодически шлёпая ладонью истерзанные ягодицы.

Его не останавливали вой и скулёж, тихие просьбы сквозь рыдания и дрожащие худые плечи, дёргающиеся с каждым толчком.

Он продолжал рвать хрупкое тело, покрытое синяками, пока, наконец, не содрогнулся, смешивая

свою сперму с чужой кровью и обмякая.

Надя еле дышала под тяжестью насильника, сопящего ей в затылок.

Он откатился в сторону спустя пару минут и посмотрел на свою жертву, распластанную на полу:

- Ты только моя, поняла?

Беликова не отвечала, продолжая вздрагивать и уже беззвучно рыдать.

Потянувшись к ней, он перекатил её на спину и навис сверху, расставив руки по обе стороны от

головы девушки:

- Ты больше не нужна ему, ты останешься со мной.

Надя бессмысленно смотрела в пустоту перед собой, и ей было всё равно, что продолжал делать с её

телом мучитель, выгибая его во всевозможных позах.

Она вся стала куском оголённых нервов и боли, не концентрирующейся где-то в одном месте, а

растёкшейся всюду.

Сознание угасало, теряя связь с реальностью и уплывая в темноту.

Когда Беликова очнулась, рядом с ней никого не было.

Всё тело ломило и саднило, в промежности горело и стягивало, а связки между ног были растянуты

так, будто она садилась на шпагат.

Лёжа на боку, она боялась пошевелиться, потому что каждое, даже незначительное движение

отдавалось острой болью.

Тишина давила, выворачивая разум наизнанку.

Сломанная кукла, не имеющая желаний и мыслей – вот кем чувствовала себя Надя.

Нахлынувшее безразличие к окружающему, доводящее до истерического смеха, вырывающегося из

надсаженного горла, захватило её полностью.

Она потерялась во времени, её сознание мутнело, пытаясь сбежать от реальности.

Ещё несколько минут, и она уже хохотала, забыв про боль.

Громкие тяжёлые шаги заставили её повернуть голову к лестнице.

- Что тут происходит? – Шевельков был зол, и его голос не мог скрыть этого. - Эти твари

прочёсывают лес! Вся округа на ушах, народ опрашивают! Что смешного? – подскочив к девушке, он с размаху ударил её ногой в живот.

Согнувшись и хватая ртом выбитый из лёгких воздух, Беликова не могла успокоиться, трясясь от

рвущегося смеха.

Удары посыпались один за другим, с матом, с руганью, криками и остервенением. Юрий пинал едва

дышащее тело, катающееся по полу бесхребетной игрушкой.

Присев на корточки, он тряхнул девушку за плечи и отшвырнул от себя, наблюдая за её полетом и

громким падением, после которого раздался сдавленный стон.

Сил кричать уже не было, и Надя лишь выла, получив очередной удар.

Подошва сапога прошлась по лицу, и из повреждённого носа хлынула кровь, последовавшая за

характерным хрустом.

Отлетев к стене, Беликова затихла.

- Всё ещё смешно, тварь? – Шевельков стоял над ней с искажённой гримасой, ещё больше

уродующей его. - Я не отдам тебя им, поняла? Ты навсегда останешься со мной! – ударив недвижное

тело ещё раз, он отошёл и заметался по подвалу, пытаясь найти решение.

- Надя, Надя, Надя, - торопливое бормотание было едва слышным, - мы будем вместе, - резко

остановившись, как вкопанный, Юрий издал какой-то невнятный стон и понёсся к лестнице, поспешно взбегая наверх.

Девушка, почти переставшая различать звуки, всё же уловила громкий хлопок, означающий, что

мучитель оставил её.

Сознание снова уплывало, не в состоянии справиться с болью, пронзающей тело.

Очнулась Надя от очередного приступа боли - её тащили за волосы по полу. Она попыталась

вырваться, но Шевельков сильнее сжал кулак и поволок её по лестнице наверх.

В нос ударил запах бензина, когда они оказались на поверхности. Бросив девушку, Юра забегал по

кухне, в которой они сейчас находились, сшибая табуретки.

- Я знаю, что делать, знаю, - бормотал он, переворачивая содержимое ящика стола. - Нас никто не

разлучит, мы всегда будем вместе, мы умрём вместе.

Беликова находилась в той стадии сознания, когда окружающее слишком далеко, чтобы признать в

нём реальность. Она смотрела на всё со стороны, находясь где-то в другом месте.

Кожу на лице стянуло запёкшейся засохшей кровью, сломанный нос ныл так, что боль в рёбрах

отступала на второй план, но больше всего беспокоил позвоночник, явно повреждённый.

В поле зрения смутно промелькнула канистра, кажется, именно от неё невыносимо несло бензином, разъедая слизистую в почти потерявшем обоняние носу.

Именно сейчас вспомнились слова деда Аркадия, обречённо брошенные несколькими днями ранее:

«… Поймёшь когда-нибудь, дурёха, что жизнь-паскуда хуже горькой редьки осточертеть может, а в

петлю лезть страшно.»

Наверное, так. Закрыть глаза и погрузиться во тьму, чтобы не чувствовать боли, не чувствовать

ничего и обрести покой.

Бросив горящую спичку на залитый бензином пол, Шевельков подошёл к девушке и сел рядом с

ней, обхватив свою голову руками:

- Никому тебя не отдам, Надя, никому. Только моя! - его слова долетали до неё обрывками. - Надя, Надя, Надя… Что же ты со мной сделала? Что сделал я?

А пламя взметнулось по обитым картоном стенам, сжирая всё на своём пути и подступая всё ближе.

Едкий дым заполнял лёгкие, осаждаясь в них копотью и раскаляя.

Беликова с трудом разлепила глаза, перед которыми дёргалось оранжево-красное полотно пожара, и

снова закрыла их, погружаясь в утопическую дремоту.

- Надюха, беги! – отчаянный надрывный крик, ворвавшийся в угасающее сознание, даже не

шевельнул её.

Бежать? Куда? Зачем? Как? Тело не двигается, воздуха не хватает, и нет никакого желания жить.

Осточертело. Пусть всё закончится.

Кажется, за забитыми окнами кричат люди, пытаясь сломать двери, укреплённые тяжёлым засовом, но теперь всё это не имеет значения, как и недвижное тело её друга детства, задохнувшегося в дыму, распластанное рядом с ней на полу и пожираемое языками пламени.

Горячо и нечем дышать. Больно. Или уже нет? Когда придёт долгожданный покой?

Языки пламени лижут кожу, но она уже не чувствует этого, забывшись вечным сном.

Ничего не хочется.