«А после меня, кто после меня будет хранить такую вот память, любовь, которая сильнее смерти? В чьем сердце останусь я? Барбары?»

Дональд начал слишком поспешно прощаться. Мэдж не удерживала. Она с улыбкой смотрела на него, и по ее счастливому лицу было видно, что эта короткая встреча доставила ей столько радости, сколько не выпадало за годы ее одинокой жизни. И что она понимает — Дону надо спешить, жизнь молодых не стоит на месте. И только в этой покорности судьбе, пожалуй, и угадывался душевный надлом старой женщины.

По дороге домой Роуз думал о матери Джорджа и о своей матери, которая умерла, когда ему было пять лет. Потом он вновь вспомнил о процессе и с раздражением подумал: «Ну, вот, генерал, и нет еще одного бойца в твоей армии. Если дело и дальше так пойдет, то сражение может свестись лишь к неравной дуэли — Мейсла и Роуза. И тогда я, конечно, проиграю. Но нет, я не буду один. Я не могу быть один. Ведь кругом столько людей, для которых не все равно, что происходит в мире».

И эта мысль если не успокоила его, то ободрила.

— Ну, признайтесь, Дональд, что ваши коллеги по перу очень низкого мнения о большинстве директоров клубов. И в частности, обо мне! «Забейте мяч в этакую-разэтакую сетку! — все, что хочет от футбола толстяк Лоорес!» Говорят так, а?

Лоорес засмеялся своей собственной проницательности. Они сидели в ресторане отеля «Берклей», который считался фешенебельнейшим в городе. Отличный бар, изысканные блюда из дичи делали отель местом встреч богатых любителей охоты, рыбной ловли и скачек. Тонкий шарм чувствовался в подборе викторианской мебели. Уют создавали не только обстановка, но и сами размеры отеля, рассчитанного на небольшой контингент жильцов. Поэтому каждый обитатель становился почетным гостем, а не просто нанимателем номера.

Двойные стекла за тяжелыми шторами зала гасили всякий уличный шум. Установки кондиционированного воздуха позволяли чувствовать себя одинаково привольно в любое время дня, в любой сезон года.

— Ну так как? Прав я? — повторил Лоорес.

— Не совсем. Многие думают о директорах значительно хуже.

— И то верно... Они считают, что директора должны заниматься административной работой и не лезть в дела чисто футбольные. Они не подозревают, что великие администраторы разбираются в игре не хуже великих футболистов.

— Не возражаю. Кстати, я не помню, чтобы кто-то из великих футболистов стал президентом совета директоров или хотя бы директором клуба. А должен сказать, пока футболом всерьез не займутся настоящие специалисты, непременно умные и честные, от него трудно ждать больших успехов. Умные и честные, — еще раз подчеркнул Дональд.

— Справедливо, справедливо. Сейчас у нас декабрь — время рождества и сказок. Но мы-то себя тешим разными спортивными сказочками на протяжении всего года. «Однажды жила-была команда, которая честно играла в футбол...»

Лоорес говорил это, заботясь, видимо, об одном — произвести на Дональда благоприятное впечатление. И потом Дональд заметил, что Лоорес и сам не прочь полюбоваться своим трезвым мышлением..

— Что касается вопросов организации современного футбола, — продолжал он, — то у меня есть два положения, на которых, я считаю, должен он основываться. Первое — немедленно отменить максимум зарплаты. Чтобы футбол стал карьерой, которая способна привлечь молодежь. Второе — сократить число участников лиги. Чтобы освободить время для коммерческих матчей. Правда, многие игроки после сокращения останутся без работы, но мы не должны быть сентиментальными. Хорошие футболисты всегда найдут себе место в команде, а о плохих и жалеть нечего.

Дональд смотрел на Лоореса и видел только любующегося собой человека. «Ему ровным счетом наплевать, что тысячи людей на земле не обеспечены пищей, одеждой, жильем и работой. О, гипертрофированное чувство самодовольства этого животного никогда не позволит ему даже подумать, что человек должен заботиться не только о собственном желудке! Чем опасны для общества такие, как Лоорес? Скорее всего тем, что они хотят сделать людей бездумными исполнителями своих желаний».

— Знаете, Дональд, мне очень нравится ваша боевитость во всей этой кампании против процесса.

— Но никакой кампании практически нет.

— Не скромничайте! Но я уверен, вам придется очень трудно. Уинстон — сильный человек. А главное — осторожный и рассудительный. Он никогда не ввяжется в плохо подготовленное или сомнительное предприятие. Он бросит в бой все, что имеет. А что сможете противопоставить ему вы, Дональд? Кто стоит за вами?

— Говоря честно, пока немногие. Но думаю, что с каждым днем число моих солдат будет расти. У Мейсла — наоборот. Ибо на моей стороне правда и человечность...

— Но чтобы поддержать солдат, вам будут нужны деньги...

— Это можно понимать как предложение? — насмешливо спросил Дональд.

Весь никчемный разговор за сегодняшним обедом, кажется, начинал подходить к своему кульминационному пункту.

Лоорес помолчал. Потом, покручивая своими толстыми и короткими пальцами ножку фужера, неопределенно сказал:

— Во всяком случае, Дональд, в трудную минуту и в пределах разумного вы можете рассчитывать на мое дружеское участие.

— А что это даст вам? — понимая всю нетактичность подобного вопроса, спросил Дональд. — Судя по всему, вам политика Мейсла достаточно близка. Особых нравственных угрызений совести вы не испытаете, если поставите себя на место Мейсла?

Лоорес деланно засмеялся.

— Вы плохой дипломат, Дональд. Иногда прямой, даже законный, но прямой вопрос может привести к самым неожиданным результатам. Но откровенность за откровенность. Мне, как человеку, вовсе не безразлично, что вы называете нравственной стороной процесса. («Лжешь!») У меня своя команда, и в глазах моих ребят я не хотел бы выглядеть таким же беспринципным человеком, каким будет выглядеть Мейсл. Если ему наплевать на все, то у меня другие принципы. Потом мы конкурирующие клубы...

— И вы не хотите, чтобы к сезону переходов у Мейсла в наличности оказалась сумма, которая позволила бы ему собрать все сливки и диктовать практически свои условия и цены на рынке?

Лоорес оскалился недоброй улыбкой. Дональд видел, что попал в цель.

«Так вот ваше дружеское участие! Ах, Лоорес, все ваши слова на деле оказываются лишь одним — голой, ничем не прикрытой погоней за личной выгодой! Вы хотите меня купить, чтобы я громил с удвоенной силой вашего конкурента. Вы не знаете другого действия, которым можно было бы добиться своей цели. Купить меня, купить Солмана, купить Марфи... Вы даже хотите дружбу людей, их личное отношение к памяти погибших и то закупить оптом...»

— Боюсь, что вы думаете обо мне хуже, чем я есть. Неужели я похож на человека, который готов добиваться своей цели любой ценой? Даже ценой предательства памяти друзей? Борясь за честь мертвых, поступиться своей честью? Увы, «все средства хороши, вплоть до подлости» — не моя философия.

— Вы меня, очевидно, не совсем верно поняли, Дональд. Болезненно обостренное восприятие всего не позволяет вам смотреть более трезво на мое предложение. Не надо таких слов: «предательство», «подлость»... Если два человека, пытаясь найти общий язык, прибегают к такому лексикону, это почти всегда приводит к обострению противоречий, а не к сближению. Вы мне просто симпатичны. И вам предстоит совершить почти подвиг, к тому же бескорыстно и добровольно. Долг порядочного человека — предложить помощь. Если уверены, что она вам не нужна, — пожалуйста! Будем считать, что я вам ничего не говорил. Но случись, вы трезвее посмотрите на вещи и примете иное решение, не забудьте — б ы л  человек, который  п р е д л а г а л  помощь. Правда, остается человек, у которого в трудную минуту вы можете о ней  п о п р о с и т ь...

Лоорес мягко, но энергично подчеркнул слово «попросить».

Дальнейший разговор свелся ко всякой ерунде. Вроде обсуждения сроков проведения игр национального первенства. И тут они достигли полного единодушия: оба считали, что семимесячный сезон рациональнее растянутого на девять месяцев.