Мой сыночек, ты и мал, и тих,
Ты настолько глуп, что сам едва ли
Можешь знать о всех грехах своих,
Их тебе с рожденья приписали.
Лю-лю-лю.
Что с тобою ставят нам в вину —
Этого и сами мы не знаем.
Иль фашистов ввергли мы в воину,
А теперь им победить мешаем?
Лю-лю-лю.
Мой сыночек милый, может быть,
Мы с тобой и правда виноваты,
Что не могут всех людей убить
Добрые фашистские солдаты,
Лю-лю лю.
Нет, сынок, твоим грехам конца,
Потому тебя и ждет расплата.
Потому и нашего отца
Нынче ночыо увели куда-то.
Лю-лю-лю.
Спи, мой маленький, пройдут года,
Может, выживешь и станешь старше,
Может статься, отомстишь тогда
Ты за ложь, за кровь, за слезы наши.
Лю-лю-лю.
Мамочка милая, ради бога,
Ты не сердись и мне объясни:
Почему нас было так много,
А теперь мы с тобою одни?
Почему под этою крышей
Тесные нары — наша кровать?
Доброго слова мы здесь не слышим,
Здесь умеют только кричать.
Мама, что значит слово «облава»?
Почему, как только солнце взойдет,
Кого налево, кого направо —
Всех у ворот разделяют, как скот.
Мама, когда мы уйдем отсюда?
Но почему же ты плачешь опять?
Хочешь, спрашивать я не буду,
И не надо мне отвечать!
Плачут люди, вещи собирают.
Нас, евреев, в гетто всех сгоняют.
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется,
Хоть отмечен желтою заплатой.
Для работ бригады формируют,
Кто идти не хочет — тех мордуют.
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется,
Хоть отмечен желтою заплатой.
Мы назад приходим, бьют нас снова.
Если что-нибудь несем съестного.
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется,
Хоть отмечен желтою заплатой.
Полицаю попадешься сдуру,
Тащит он тебя в комендатуру.
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется.
Хоть отмечен желтою заплатой.
Есть базар большой и в нашем гетто,
Там что хочешь, только денег нету.
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется
Хоть отмечен желтою заплатой.
Правда ли, что есть на свете где-то
Край, где нет ни стражников, ни гетто?
И гадаем мы, что с нами станется
Здесь, за этой проволокой проклятой.
Может, кто-нибудь в живых останется
Хоть отмечен желтою заплатой.
Кто отравится или удавится,
От неволи, может быть, избавится.
А пока за проволокой проклятой
Мы гадаем, что же с нами станется.
Ох, навряд ли тот живым останется,
Кто отмечен желтою заплатой.
Как синее небо прекрасно весною,
Так что ж твои очи подернуты тьмою?
Весеннее солнце нам светит из дали,
Так что же в глазах твоих столько печали?
Что делать нам? Быть и не может иначе,
Па синее небо мы смотрим и плачем.
Что нам, обреченным, до ясного света,
Хоть он и доходит до нашего гетто?
Наш свет, что ни день, все чернее, чернее,
Чем небо светлее, тем сердцу больнее,
Весна проникает и в нашу темницу,
И чуда мы ждем, но оно не вершится.
Весна пронесется, и лето настанет,
И дождик прольется, а легче не станет,
И осень, что сменит недолгое лето,
Осыплет деревья на улицах гетто.
Ни летнее солнце, ни ветер осенний
Из нас никому не сулят избавленья,
И хоть нам известно, что будет потом,
Во что-то мы верим, чего-то мы ждем.
И если свобода спасти нас не может,
Пусть смерть от страданий спастись нам поможет.
Лишь смерть нам желанна, хотя и страшна,
Гонимым дает избавленье она.