Когда теснят несбыточные муки,

К подолу грез протягиваешь руки.

Дервиши! Когда я услышал о красоте и изяществе, совершенстве и прекрасном нраве, величии и знатности той солнце-ликой, я вдруг почувствовал волнение и заинтересованность. Я поднялся с места, поцеловал руку этого человека, полного скорби и боли, и сказал:

— О, почтенный! Откажись от воздержания на пути дружбы, доброты и сострадания. Я сейчас потерял и веру, и сердце.

Угнетает любви безответное бремя,

Я от страсти киплю и унижен все время.

Старец удивился моему возбужденному состоянию и сказал:

У любви величавы и грозны права,

Ведь за хвост ты, играя, не дергаешь льва!

Я сказал ему:

— О старец, клянусь любовью, что на этом пути я не пожалею головы своей. Пока не достигну желаемого — не успокоюсь. Или я добьюсь возлюбленной, или душа из меня вон! — Я так упрашивал и умолял его, что вызвал-таки в нем сочувствие. После долгих увещеваний и наставлений о путях, дорогах и правилах путешествия ой преподал мне уроки любовных обхождений, благословил меня и дал горсть серебряных и золотых монет. Я поменял одежду, попрощался как полагается и в расстроенных чувствах, с опечаленным сердцем спустился с той горы в долину. День и ночь, плача и сгорая от тоски, я носился по степям, нигде не находя успокоения. Повидал очень много необычного, удивительного и, преодолев множество трудностей и пережив мучения, наконец добрался до тех мест. Волосы мои отросли до пояса, сам ослабел и обессилил. Некоторое время, словно одержимый, я искал по всем уголкам и направлениям ту красавицу. Нигде я не встретил даже дуновения великодушия или запаха сочувствия. Целый год я искал счастья свидания с ней и превратился в предмет детских насмешек в тех местах. В конце концов такая жизнь мне надоела и я был готов умереть. В одну из ночей, наплакавшись вволю, я уснул. Когда настало утро, я выбрался из своего укрытия в развалинах и с обезумевшим сердцем побежал к базару. Когда добежал до перекрестка, увидел, как, падая и поднимаясь, разбегается народ: забираются на крыши домов, на любую возвышенность. Вмиг базар опустел. И вот появился величественный юноша, сильный, как барс, львоподобный, с сияющим, подобно солнцу ликом, с налитыми, словно чаши, кровью глазами, с волосами, свисающими, как ивовые ветви, в кожаной куртке, перепоясанной инкрустированным поясом, с цепью, замотанной вокруг головы, с булатным мечом на боку и со щитом за спиной, с пеной ярости на губах. Он был, словно несущий бедствие клокочущий и бурлящий поток. За ним шли два блистательных' четырнадцатилетних раба, с ног до головы усыпанные жемчугами и драгоценностями. Они несли на плечах погребальные носилки. Когда они дошли до перекрестка, по знаку юноши опустили носилки на «землю. Юноша подошел к носилкам, опустился на колени и стал кричать, а затем голосом, раздирающим сердце и терзающим слух, произнес этот бейт:

Бессонны небеса, низринутые ниц,

Кровь застит мне глаза, срывается с ресниц.

Затем, словно весеннее облако, стал проливать слезы и так причитал, что среди людей поднялось смятение и многие из них от его опаляющего душу голоса попадали без чувств. Народ заволновался. Юноша плакал и причитал, а потом вскочил с места и трижды, хлопая в ладони, обошел вокруг табута — погребальных носилок — и затем опять двинулся вперед. Рабы подняли носилки и тоже пошли за ним. Дервиши!

Любовь скорей потянется к тому,

кто близок болью сердцу моему.

Светильник, чей фитиль уже дымится,

скорей других ответно загорится.

Увидев все это и услышав его слова, я вдруг почувствовал, что, как сумасшедший, теряю самообладание. После длительного волнения и смятения я наконец был способен размышлять: «Эти заботы, что свалились на меня, вполне закономерны и нет другого средства их устранить кроме как доброй помощи друга. Сколько ты скитался, прислуживал и унижался, так не лучше ли постучаться в двери безумия и уцепиться за подол этой благородной жемчужины!.. Возможно, именно этим путем сумеречная печаль обратится в утреннюю радость и сыщется ключ к этой запертой двери».

С этими мыслями я последовал за тем юношей.

Люди, заметив, что я пошел за ним, схватили меня, бедолагу, за ворот и стали говорить:

— Ты, неразумный чужестранец! Тебе что, жизнь надоела и душа просится вон из тела?!

Я же, прикинувшись безумным, не слушал их слов. И тут появился повидавший жизнь человек и сказал:

— Друзья, как говорится: «Безумец рад, когда видит еще одного безумца». Поэтому не трогайте этого несчастного, не терзайте его сердце ногтями наставлений и предоставьте его самому себе.

Люди поняли, что я не послушаюсь их запретов и оставили меня в покое. Я же поспешил за юношей. Народ разбегался перед ним, а я следовал за ним. Каждый, кто видел меня в таком состоянии, прикусывал палец в сожалении. Юноша продолжал идти. Он слышал разговоры вокруг, но шел, не оглядываясь. Наконец он дошел до огромного дома и вошел в него. Я, пораженный, остался стоять на улице. Через некоторое время мальчик-слуга открыл дверь и предложил мне войти. Когда я вошел, увидел прекрасный сад и величественное здание. Я вошел в дом и увидел того отчаянного юношу восседавшим на почетном месте. На возвышении стоял табут, в ногах которого горела стеариновая свеча. Юноша, опустив голову, сидел в глубокой задумчивости. В руках он держал шестиглавую палицу. Как только я вступил в дом, я прочел молитву и поприветствовал его. Он, разгневанный, встал с места и сказал:

— Ты, глупец! Что с тобой стряслось и почему преследуешь меня?! — и замахнулся на меня палицей.

Я склонил голову и, прощаясь с жизнью, сказал:

— О, юноша! Во имя твоей веры, избавь меня от жизни, ибо она очень горька для меня.

Услышав мои слова, он опустил руку и отставил в сторону свою шестиконечную палицу. Но он все же влепил мне такую оплеуху, что я не удержался на ногах, повалился наземь и потерял сознание.

Когда я очнулся, то оказался возле того юноши. Соблюдая правила приличия, я вскочил с места и сел напротив него. Он опять сердито взглянул на меня и сказал:

— Эй ты, несчастный безумец! Что за недуг постиг тебя, что не владеешь ни умом, ни чувствами? Почему твоей душе все противно, терпению твоему пришел конец и ты пресытился своим существованием и надоела тебе жизнь? До сих пор я еще не встречал человека, который не бежал бы от меня. Только ты осмелился следовать за мной! Вот и расскажи мне о своей беде, потому что мне стало жаль тебя.

Я сказал:

— О великодушный муж!

Младенец лишь плачет, не в силах сказать — почему.

Никто не поймет мою боль, я и сам не пойму...

После этих слов рыдания сдавили мне горло, и я так заплакал, что начал лить слезы и он. Плакал он долго, а затем сказал:

— Эй, несчастный, хватит плакать! Расскажи теперь о твоих обстоятельствах, и я, во имя Всевышнего, постараюсь привести тебя к желаемому, окажу дружескую помощь в чем нужно, но при условии, что ты ничего не скроешь от меня.

И я рассказал ему все, что видел и что слышал...

Юноша молчал в задумчивости, а затем поднял голову и сказал:

— Из-за этой ветреницы каких только невзгод не испытали люди! Тот бедняга юноша, чей прах равноценен крови ее отца, был убит ядом тяжкого горя. Сколько еще людей погублено неправедным путем. Юноша! Я тот, кто поразил стрелой в той суматохе везиря и в этом табуте тело того несчастного шахзаде. Я от разлуки с ним стал подобен безумцу. Некоторое время я, босой, с непокрытой головой бродил по улицам и базарам. И каждого, кто принял участие в убийстве шахзаде, кроме падишаха, настигло возмездие. Видя, как падишах раскаивается в содеянном, его я не тронул. С того дня раз в месяц я вожу табут по улицам и базарам и обновляю церемонию соблюдения траура. Народ считает меня сумасшедшим, боится меня, и я не упускаю случая покарать насильника. Так как ты перенес много мук на пути к той красавице и случайно повстречался со мной— право на твоей стороне. Лишь я могу помочь в твоем деле. Но с тем условием, чтобы, когда ее увидишь, никаких вздохов, сетований, нетерпения не выказывал. Если же, вопреки уговору, издашь хоть звук, там же рассеку тебя пополам и выкину вон…