— Открой, хочу посмотреть, что прислал этот окаянный. Я удивился тому, что она бранит того мужчину. Развернув дастархан, я увидел тяжелое серебряное блюдо с крышкой. Я снял крышку и из блюда во все стороны посыпалось золото. Увидев золото, я теперь недоумевал о другом: из какого дома этот стройный кипарис и почему тот мужчина по бумажке без печати, не колеблясь, дал столько золота. А еще удивительнее то, что тот человек ничего не спросил о здоровье девушки и мне ни слова не сказал, кроме извинений. Я сидел погруженный в эти мысли, когда девушка приветливо сказала мне:

— Такой-то, не горюй, что нет у тебя денег. Я знаю, что все доходы от торговли ты потратил на меня; заботу и доброту твою я никогда не забуду. Пока жива, я твоя раба.

Я упал к ее ногам и сказал:

О боже, пусть беды тебя обойдут стороной,

Не милости щедрой — довольно мне тени одной.

Девушка-красавица попросила у меня еды. Я сбегал за кушаньем. Красавица поела и сказала мне:

— Такой-то, если ты искренен в твоих притязаниях на мою любовь, то должен слушаться меня.

Я ответил:

— Что бы ты ни сказала, что бы ни приказала, со всем соглашусь.

Она сказала тогда:

— Если так, сей же час иди на базар и купи себе две смены хорошей одежды.

Я призадумался, она же обиженно молвила:

— Быстро же ты позабыл свои слова и обещания. Если это действительно так, то какие же будут между нами отношения?

Ничего не оставалось, как только исполнить ее желание. Я пошел на базар, купил две пары одежды и принес ей. Они стоили не очень дорого, и ей они не понравились. Она не купила их. Я несколько раз ходил на базар и менял покупку. Это продолжалось до тех пор, пока купленная мной одежда не понравилась красавице. Затем, по ее настоянию, я пошел в баню и сменил одежду. Когда я вошел в комнату, она раскрыла объятия, обняла меня и усадила подле себя. Я плакал от радости и счастья, а она своим рукавом утирала с моего лица слезы. Дервиши! Сладость жизни, какую я познал, познал в тот момент. Она проявила столько нежности и ласки ко мне — влюбленному и отчаявшемуся,— что я готов был умереть за нее, голову превратить в подстилку для праха с ее ног.

Затем она сказала:

— Такой-то, сейчас ты пойдешь в кофейню, поговоришь со строителями и узнаешь, где какие продаются дома. Когда осмотришь дом и он тебе понравится, ты нарисуешь его, принесешь и покажешь мне, чтобы я поглядела на него и подсказала тебе его стоимость, чтобы не обманули тебя.

— Я, жаждая исполнить ее желание, целый месяц посещал кофейню, пока не нашел хороший чистенький домик. Красавице рисунок дома понравился, и я за тысячу туманов купил его.

Потом она сказала:

— А теперь принеси мне чадру.

Я купил и принес ей чадру. Солнцеликая статная красавица, словно светящаяся высокая свеча под стеклянным колпаком, накинула чадру и велела дать хозяину караван-сарая несколько динаров. Я исполнил ее желание, забрал свое дервишское снаряжение, которое сохранил, и мы отправились в купленный мной дом. Красавица осмотрела двор, прошлась по всем комнатам и выразила свое удовлетворение. Затем раскинула на пол палас, который был у нас, и сказала:

— Вот теперь и мне нужна одежда. Устала я от всех этих бед.

Услышав от нее эти слова, я очень обрадовался и собрался бежать на базар.

Но она сказала с улыбкой:

— А знаешь, где продают готовое платье, подходящее мне? Я остановился в ожидании.

— На шахской дворцовой площади есть большой ларек по продаже платьев. Юноша-торговец продает шахские одежды и там всегда можно найти нужное платье. Если пойдешь туда, думаю, найдешь все, что пожелаешь.

Выслушав ее, я, радостный и окрыленный, направился к Кайсерии^[7]. Дойдя туда, я увидел в торговом ряду лавку, стены и крыши которой были отделаны золотом и лазурью. Кучами были навалены тут разнообразные материи, шитая золотом одежда, атласы, парча разных видов и расцветок. Владельцем лавки был двадцатидвухлетний юноша с солнцеподобным лицом, а прислуживали ему слуги, перепоясанные золочеными поясами.

Я подошел и поздоровался. Юноша ответил мне с такой изысканной вежливостью, что я чуть не растаял. Я осмотрелся кругом и увидел у лавки разукрашенный стул. Я сел на него и, восхищенный, затаил дыхание. Гостеприимный юноша очень тонко и любезно вступил со мной в беседу и разговаривал так, словно мы с ним были большими друзьями.

Юноша после приветствий и любезностей сказал мне:

— Если могу вам чем-то услужить, прошу вас, говорите.

Я сказал:

— Да, конечно. У меня есть друг, который избегает общения с людьми. Ему нужна одежда.

Юноша сделал знак, и сообразительные и проворные рабы бегом принесли множество тюков и развернули передо мной. Они показали мне материалы разных видов, самую лучшую одежду. Я выбрал из них самые красивые на мой взгляд. Рабы моментально связали все в узел и вручили мне. Меня поразила такая их расторопность и услужливость.

Юноша взглянул на меня и сказал:

— Братец, если есть еще какие-то желания, пожалуйста, говори.

Я поблагодарил его и спросил цену этим вещам.

Оказалось, что все это стоило всего тридцать туманов. Мне стало как-то неудобно возиться с такой малой суммой, я отсчитал червонного золота, а также заплатил рабам за их труд.

Юноша, увидев во мне выгодного покупателя, совсем по-другому стал смотреть на меня и спросил:

— Братец, из какого ты города? Я ответил:

Я уроженец Йемена. Он сказал мне:

— Братец, я горю желанием быть этим вечером в твоем услужении.

Я извинился и сказал:

— Я очень признателен и благодарен тебе, если буду жив-здоров, как-нибудь приду еще. Сейчас же, когда у меня скрывается мой друг и никуда не может выходить, и сам я в этом городе чужой, оставить своего товарища одного — просто не честно. Мы встретимся еще...

Он сказал мне:

— Не нужно, братец изыскивать причины и извиняться так усердно. Я хочу, чтобы ты своим посещением возвысил меня, да будет сурьмой для моих глаз прах с твоих ног.

Он умолял и просил меня до тех пор, пока я не пообещал сходить домой и вернуться.

Придя домой, я постучал в дверь. Дверь открыла моя красавица, взяла из моих рук узел с одеждой. Все вещи ей понравились, и она спросила о моих делах и как отнеслись ко мне. Я рассказал ей, как вежлив и обходителен был со мной юноша, как он приглашал меня в гости, и какую я выдумал причину, сумел отделаться от него и прийти домой.

Она сказала мне:

— Эй, такой-то, если тебе дорого мое душевное спокойствие, то ты должен вернуться и сдержать обещание.

Я ответил:

— Мне ничего не нужно, кроме бесед с тобой и возможности прислуживать тебе.

Она сказала:

— Если хочешь, чтобы я была довольна тобой, ты должен вернуться и сдержать свое слово. Не беспокойся о том, что я остаюсь одна. Это не беда.

Таким образом она уговаривала и увещевала меня почти до заката солнца, но я никак не хотел оставлять ее одну. Дело дошло до того, что она поклялась обидеться, если я не пойду туда. Дервиши! Если любишь, необходимо угождать возлюбленным. Я с тревожным чувством отправился в лавку юноши. Когда я подошел к лавке, двери ее уже были заперты, а юноша сидел на стуле и ждал меня. Как только он увидел меня, лицо его засветилось радостью, он вступил со мной в беседу, встал с места и повел меня к себе домой.

Войдя во двор, я увидел райский сад, великолепное здание с раскинутыми в нем царскими коврами. У хауза были сооружены беседки, где было приготовлено все для пиршества и веселья. Были расставлены сласти, куры, вино и множество вкусной закуски. На почетном месте возвышалось ложе с расстеленными бархатными расшитыми курпачами^[8].

Юноша тут же скинул с себя верхнюю одежду, предложил мне сделать то же самое и мы расположились на ложе. Юноша наполнил бокал вином и выпил, а затем стал настойчиво пот-чивать и меня. Я выпил. Когда мы опустошили третий бокал, настроение у нас поднялось. Тут появились четыре музыкантши, сладкоголосые, изящные певицы, похитительницы разума с сазами^[9] в руках и расположились вокруг ложа. Юноша поднялся с места и подал им несколько бокалов вина и таким образом тоже поднял им настроение. Эти четверо сладкозвучные певицы, чьи приятные голоса могли остановить течение реки и полет птиц, при каждом настрое инструмента мастерски и ко времени исполняли напев на двенадцать ладов в двадцати четырех звучаниях и сорока восьми вариациях и так искусно музицировали, что грустными напевами ная^[10] ввергали сердца в пучину печали, а целебными мелодиями шашмакома — ушшока и хиджоза иракских — на певучем мусикоре ласкали и успокаивали душу. А затем услаждающими слух голосами, успокаивая сердечный огонь, исполнили двенадцатой мелодией второго макома эту газель: