— Хорошо, господин прокурор, если по вашим законам мы должны быть наказаны, что ж, мы готовы нести ответ. Но вот скажите: по какому праву вы держите этого мальчика? — И положил Осипу руку на плечо.

— Как его фамилия? — спросил прокурор. Книжник назвал фамилию Осипа. Господин прокурор заулыбался:

— Смею уверить вас, что этот, как вы изволили сказать, «мальчик» просидит здесь дольше, чем все вы, гораздо дольше. Он обвиняется в принадлежности к организации, которая именует себя «Искрой»; ему инкриминируется организация транспорта запрещенной литературы…

Все так и ахнули. Больше всех был удивлен Книжник и после ухода прокурора все допытывался у Осипа, верно ли это. Осип, само собой, заверил его, что это недоразумение, какая-то путаница, но студент вряд ли поверил ему; во всяком случае, больше не называл Осипа «мальчиком».

Невесело было в тот вечер Осипу: здесь, в Киеве, тоже все о нем известно, решительно все. Одно только по-прежнему непонятно было: почему все-таки его отправили в Киев, а не в Питер? Какая тут еще каверза таится?

Через два дня в камере появился новый обитатель. Было ему лет тридцать пять, много старше всех остальных, и держался он уверенно, независимо, но вместе с тем никого не сторонился, охотно вступал в разговоры. Когда последовали неизбежные в таких случаях расспросы — за что взят и при каких обстоятельствах, новый арестант сообщил, что взят он был на границе, на станции Радзивилов, после того как в его чемоданах с двойным дном была обнаружена газета «Искра». Наутро, улучив удобный момент, Осип отозвал этого человека в сторонку, сказал, что тот ведет себя неосторожно: в камере ведь мог оказаться и доносчик, зачем было оповещать о чемоданах с двойным дном, об «Искре»? Осипу крайне неловко было говорить это человеку, который годится ему чуть не в отцы, но и промолчать он не мог — речь ведь шла об «Искре»… Новый арестант ничуть не обиделся на него.

— Вообще-то вы правы, — сказал он с улыбкой. — Но здесь другой случай. Доносчик, если такой оказался в камере, ничего нового не сообщит своим хозяевам. Я ведь взят с поличным… — Он внимательно посмотрел на Осипа. — Разрешите полюбопытствовать: вы киевлянин?

— Нет, я из Вильны.

— Ваше имя, если не секрет?

— Осип Таршис.

— А также Моисей Хигрин? И еще — Виленец?

Прежде чем согласиться или опровергнуть собеседника, Осип в свою очередь спросил:

— А ваша фамилия?

— Блюменфельд. И, представьте, как и вы, тоже Иосиф. Блюменфельд, не слышали? Я так и думал. Но другое мое имя, полагаю, должно вам быть знакомо: Карл Готшалк…

Да, Осип отлично знал это имя. Карл Готшалк был тот человек, который занимался доставкой искровской литературы до русской границы; от него Осип получал сообщения о месте и времени получения того или иного транспорта. Карл Готшалк и Осип были как бы крайними звеньями цепи, на которой держалось дело транспортировки «Искры» через Литву. Один находился в Берлине, другой жил в Вильне, но, связанные одним делом, они ни разу не встречались, не знали друг друга в лицо. В Лукьяновке — вот где довелось свидеться!

— Осип, дружище, — с необыкновенным жаром воскликнул Готшалк-Блюменфельд, — дай-ка я пожму твою храбрую руку! Ты даже представить себе не можешь, как я рад видеть тебя! Зови меня Блюм, меня все так зовут, я привык… А теперь расскажи, каким это ветром занесло тебя в Киев!..

Осип обрадовался возможности поделиться с надежным человеком непонятными обстоятельствами своего водворения в Лукьяновскую тюрьму. Да, внимательно выслушав его, согласился Блюм, все это и правда очень странно; но ничего, тут же успокоил он Осипа, со временем разберемся, что к чему.

И ведь действительно «разобрался», притом, на удивление, скоро! Буквально на следующий день он сообщил Осипу, что здесь же, в Лукьяновке, но только в политическом корпусе, находится большая группа агентов «Искры». Полагая почему-то, что Осип всех их должен знать, Блюм стал сыпать их подпольными кличками: Грач, Папаша, Бродяга, Конягин, Красавец; когда же Осип со смущением признался, что нет, эти люди неизвестны ему, Блюм, немного сердясь даже, начал называть их подлинные имена: Бауман, Баллах, Сильвин, Гальперин, Крохмаль. Но и это не помогло: Осип даже не слышал ни о ком из них. Вот-те раз, удивился Блюм, не слышал, а между тем твоя фамилия по фальшивому паспорту, и кличка, и явочная квартира, по которой можно тебя найти в Вильне, — все это было записано у Красавца (он же Крохмаль) в памятной книжке, изъятой жандармами во время его ареста.

Разъяснилось и другое немаловажное для Осипа обстоятельство — почему его не стали держать в Вильне, а препроводили в Киев. Все дело в том было, что здешнему жандармскому генералу Новицкому удалось напасть на след всероссийского совещания искровцев, устроить которое взялся живший в Киеве Крохмаль. Взяться-то взялся, но, по мнению Блюма, очень уж топорно: видимо, посчитав жандармов за совершенных дураков, он пренебрег азбучными правилами конспирации, не подготовил надежных квартир для участников встречи, даже себя не сумел обезопасить от слежки. Совещание так и не состоялось. Почуяв неладное (да и как было не заметить этого, если наблюдение за ними велось уже в открытую, нагло!), прибывшие на встречу агенты «Искры», люди опытные, стреляные, спешно стали разъезжаться, но всех их (жандармы на сей раз сами себя превзошли) по дороге арестовали и привезли обратно в Киев; к этому времени и Крохмаль был взят. Так разом попали за решетку наиболее видные представители искровской организации в России, люди, за которыми безуспешно гонялись вот уже длительное время. Как не воспользоваться было такой удачей! Затевался громкий процесс над искровцами, и вести его поручили генералу Новицкому. Чтобы придать делу должный размах, решено было к главным фигурам предстоящего процесса, уже помещенным в Лукьяновку, присовокупить всех, кто имеет хоть какое-то отношение к «Искре»: и тех, кого, подобно Блюму, задерживали на границе, и уж тем более таких, как Осип, чье имя значилось в записной книжке у Крохмаля. Словом, стали свозить в Киев всех, кто только попадал в этот момент под руку, без особого разбора.

Все это Блюм узнал от Мариана Гурского, тоже искровца, который, как староста политических, пользовался правом беспрепятственно ходить в тюремную контору, — остальные же обитатели политического корпуса даже и гуляли в своем, особом дворике. Гурский обещал, что похлопочет у начальства о переводе Блюма и Осипа в политический корпус — чтоб всем «нашим» в одной куче быть; «на всякий случай», сказал еще Гурский. Пересказывая Осипу свой разговор с ним, Блюм предположил, что это загадочное «на всякий случай» может лишь одно означать: вероятно, искровцы замыслили побег, что ж еще!

Прокурор Корсаков как в воду глядел: постепенно всех участников студенческих волнений повыпускали на свободу; Осип, само собой, остался в тюрьме, и Блюм тоже. Студент Книжник, перед тем как покинуть камеру, с крайне сконфуженным видом подошел к Осипу и, словно б и правда был в чем-то виноват, сказал, опустив глаза, что Осип всегда может рассчитывать на его помощь, и дал адрес, по которому его можно найти. Осип крепко пожал ему руку на прощание. К тому времени, должно быть, и в политическом корпусе поредело (а возможно, «ходатайство» Гурского сыграло тут свою роль) — в один прекрасный день Осип и Блюм оказались наконец среди своих.

И вот свершилось наконец. Все позади: месяцы и месяцы ожидания и томления (ведь август, август уже, 18 августа!); адская подготовка, когда с таким трудом добывалось все то, без чего не обойтись при побеге: деньги, паспорта, хлоралгидрат для усыпления надзирателей, надежные пристанища в городе; несчетные — чтобы довести до автоматизма каждое движение — репетиции побега. Да, все это теперь позади, — свершилось! Побег уже не просто мечта — сама реальность…

Все идет именно так, как задумывалось. По случаю очередных «именин», на этот раз Басовского, коридорные надзиратели изрядно хватили дармовой водки с подмешанным к ней снотворным и к вечеру уже спали сном праведников. Небольшая заминка произошла, правда, с часовым, стоявшим на посту в прогулочном дворе; ему тоже поднесли стакан хитрого зелья, но, сделав глоток-другой, он вдруг поперхнулся отчего-то (может, переложили снотворного, и он почувствовал в водке непривычный привкус?), поперхнулся и со словами: «Премного благодарен» — неожиданно отдал «имениннику» едва початый стакан. Пришлось прибегнуть к запасному варианту (как удачно вышло, что и такая вот неожиданность была предусмотрена заранее!): в мгновение ока часового обезоружили, завели ему руки за спину, наскоро связали, заткнули рот платком, повалили на землю и, чтоб ничего не видел, накинули на голову специально для такого случая приготовленное одеяло; около него, присматривать за ним, остался Сильвин, чья очередь бежать была последней.