И все-таки пришлось покинуть мастерскую чуть раньше самому себе назначенною срока. Разыскал его Гальперин, тоже участник побега. Сначала крепко отругал Осипа за то, что тот даже адреса своего бундовцам не оставил. Осип повинился: дескать, промашку дал (не стал уж говорить, что сознательно утаил свой адрес от здешних горе-конспираторов). Но одно и впрямь досадно было: из-за этой его осторожности, возможно и чрезмерной, Гальперин лишнюю неделю потратил, чтобы найти Осипа… А дело у Гальперина к Осипу было наиважнейшее — передать ему заграничные явки, связать с человеком, который устроит переход границы. В сравнении с первоначальным планом было одно существенное изменение: уже не в Цюрих надо было явиться, а в Берлин. Осип по достоинству оценил эту новость. Долго пришлось бы ему плутать по заграницам, если б не встреча с Гальпериным!..

В Берлине, предварительно одолев две границы (русско-австрийскую, вблизи Каменец-Подольска, и австро-германскую, чуть севернее Зальцбурга), Осип появился спустя девять дней. Был уже октябрь, второе октября. С того августовского, по-осеннему холодного вечера, когда был совершен побег из киевской тюрьмы, прошло полтора месяца, да, ровно полтора; но, по совести, только теперь, очутившись в объятиях Вечеслова, берлинского представителя «Искры», к которому Осипу назначено было явиться, Осип с чистой душою мог сказать себе — свершилось, только теперь почувствовал, что и вправду находится на свободе.

— Герр Дулитл! О, майн либер герр Дулитл!

Фрау Глосс, квартирная хозяйка, женщина крупная, белолицая, трагически закатывала глаза, театрально всплескивала руками, словом, всячески демонстрировала всю безмерность своего горя и отчаяния. Осип уже успел привыкнуть к некоторым излишествам в проявлении ею своих чувств, даже по пустякам, но сейчас и впрямь, похоже, стряслось нечто экстраординарное: Осип уловил в ее голосе интонацию искреннего, неподдельного волнения.

Осип не ошибся. Она действительно была взволнована, и отнюдь не безосновательно. Причина, приведшая ее в столь сильное смятение, была серьезной, вероятно, даже более серьезной, чем ей представлялось. Пока он ездил в Тильзит, сюда, в берлинскую его квартиру, приходили из полиции — выяснить, что за господин здесь живет; обнаружилось, сообщили они хозяйке, что под фамилией Дулитл, с совершенно совпадающими остальными сведениями, оказались заявленными два человека, притом оба американцы.

Новость эта не на шутку встревожила Осипа. Первые месяцы, за неимением надежного заграничного паспорта, он жил в Берлине нелегально, без прописки; это таило в себе массу неудобств и могло самым роковым образом отразиться на деле, которым Осипу пришлось заниматься в Берлине: паспортный режим соблюдался в Германии неукоснительно. И вот благодаря хлопотам Бухгольца, «русского немца», как называли его все, Осипу подвернулся паспорт на имя американского гражданина Джозефа Дулитла, настоящий паспорт, «железный». Осип и в глаза не видел этого самого Дулитла, неожиданного своего тезку; знал только, что тот, путешествуя по Европе, лишь на несколько дней заехал к своим друзьям в Берлин и, поскольку сам не собирается прописываться здесь, готов кому угодно предоставить свой паспорт для этой цели. Паспорт иностранца как нельзя больше подходил: смешно было б Осипу, при его-то столь варварской немецком языке, выдавать себя за чистокровного немца, а что акцент его даже отдаленно не напоминает американский, так в этом не только фрау Глосс, у которой Осип поспешил снять комнату, но даже и в полицейском ревире не разобрались. Ах, ну до чего некстати опять вдруг объявился в Берлине мистер Дулитл! И ведь не просто вернулся сюда — зачем-то еще и паспорт свой (однажды уже прописанный) сдал в полицию! Несчастье, право, когда имеешь дело со случайными людьми…

Осип внес в свою комнату дорожный кофр, снял пальто, а фрау Глосс, последовав за ним, все говорила и говорила с обычными своими преувеличениями, теперь уже о том, как она чуть не упала в обморок, увидев полицейских, как она испереживалась вся за своего такого милого квартиранта.

— Они что-нибудь… искали здесь? — Слова обыск Осип счастливо избежал.

— Нет, нет, они только вас очень хотели видеть! Вы бы посмотрели на них, герр Дулитл!.. Они и со мной разговаривали, как… с преступницей!.. Будь вы здесь, я не сомневаюсь, они увезли бы вас в Моабит!..

Осип рассмеялся, чтобы успокоить хозяйку, но сам подумал: а она ведь, черт побери, недалека от истины; Моабит не Моабит, а уж камеры ближайшего полицейского участка наверняка не избежать… Впрочем, дорожка и в Моабит не заказана, дознайся они только, что он из русских революционеров: германская полиция всегда рада услужить своим российским коллегам.

Ничего этого Осип, естественно, не стал говорить фрау Глосс. Сказал, беззаботно махнув рукой:

— Пустяки, фрау Глосс. Какое-то недоразумение.

— О, я так надеюсь на это, так надеюсь!.. Вы прямо сейчас пойдете к ним? Я имею в виду в участок…

Осип сделал вид, будто всерьез решает: идти, нет ли? Потянул с минуту, потом сказал:

— Пожалуй, нет смысла. Сомневаюсь, что в столь поздний час кого-нибудь застану там. К тому же я изрядно устал с дороги.

— Но они сказали… они приказали, чтобы вы тотчас явились к ним! — Фрау Глосс, как видно, и мысли не допускала, что можно хоть в чем-то ослушаться полицейских.

Тут следовало проявить твердость, и Осип, ставя ее на место, с расчетливым недоумением, даже и обидой в голосе произнес:

— Позвольте уж мне самому, майне либе фрау Глосс, знать, что и когда мне делать.

Фрау Глосс будто онемела! И дикий испуг в глазах — уже натуральный, ненаигранный. Чтобы поскорее прервать эту немую сцену, Осип добавил:

— Простите, я хотел переодеться…

После этого хозяйке ничего не оставалось, как покинуть комнату; сделала она это, отметил Осип, с несвойственной ей проворностью. Поразмыслив, он уже сожалел, что так обошелся с ней: чего доброго, сама побежит теперь в участок. Так что настороже надобно быть, к входной двери прислушиваться, не хлопнет ли…

Шел с вокзала — об одном лишь думал: побыстрее б в постель бухнуться; и вправду устал, поездка была трудная, все силы забрала. Но теперь не до сна. Хороший сюрприз подбросил мистер Дулитл, ничего не скажешь. Только-только угнездился в этой своей комнате, притом впервые за полгода легально, — изволь опять сниматься с якоря, опять ломай голову, где пристроиться. Не в том даже дело, что надоело по случайным углам маяться, — предстоит много работы, после Тильзита особенно много, ни на что другое не стоило бы отвлекаться, каждая минута на счету.

Впрочем, подумал Осип, излишне сгущать краски тоже не стоит. Завтра утром он, конечно, съедет от фрау Глосс, никуда не денешься, иначе не избежать встречи с полицейскими. Да, съедет, это решено; ничего страшного, не на улицу ведь! Худо-бедно, все же найдется с пяток квартир, где можно (разумеется, нелегально) пожить на первых порах… Давным-давно, к счастью, прошло то время, когда это была почти неразрешимая проблема.

Да нет, разобраться, не так уж и давно. Осип вспомнил, как всего полгода назад, когда он и Гальперин объявились после побега в Берлине, представитель «Искры» Вечеслов не мог, как ни старался, достать квартиру даже для них двоих. Довольно длительное время приходилось ночевать в подвале редакции «Форвертс», где нелегально помещалась искровская экспедиция. Мало того, что это было верхом неконспиративности, подвал к тому же был холодный и очень сырой; не мудрено, что Гальперин сильно захворал вскоре. Они бы тотчас и покинули Берлин, столь негостеприимно встретивший их, но делать этого никак нельзя было: редакция «Искры» именно Берлин назначила местом их с Гальпериным пребывания, возложив на них организацию транспорта литературы и людей в Россию.

…По-прежнему не спалось. Осип с охотой стал думать о своей заграничной жизни. За эти его берлинские полгода кое-что существенное все же удалось сделать, особенно если принять во внимание, что начинать пришлось практически с нуля.