Вскоре Копп стал проявлять повышенный интерес к связям транспортного пункта: через кого, в каких именно местах границы происходит передача транспортов; адреса, явки, пароли. Осип сказал ему, что эту часть работы он оставляет за собой — потому хотя бы, что многое здесь основано на личном доверии к нему, Осипу, тех или иных лиц. Но не исключено, добивался своего Копп, что мне придется заменить вас, совсем не исключено, так не лучше ли передать связи заблаговременно?

Осип и прежде догадывался, что вовсе неспроста подослан к нему Копп, но и при этом ему не приходило в голову, что у Коппа могла быть какая-нибудь иная цель, кроме как нейтрализовать Осипа. А тут вон, оказывается, каков замах! Ну уж нет, господа хорошие, не получите вы от меня такого подарка: берлинский транспортный пункт, может быть, единственный сейчас ручеек, по которому идет большевистское слово. Притворившись обиженным, Осип спросил в тот раз: вы не находите, уважаемый, что это не очень по-товарищески — заживо хоронить меня? Коппу пришлось оправдываться: дескать, вы не так поняли меня, просто есть мнение, что вы слишком долго занимаетесь транспортными делами, возможно, за вами следят… впрочем, тут и толковать не о чем, это элементарно, азбука конспирации! К тому же, насколько я знаю, вы давно рветесь на работу в Россию, поэтому меня изрядно удивляет, что… Осип прервал его: у вас неверные сведения на сей счет, меня вполне устраивает эта работа!

Врал, конечно. Ни о чем так не мечтал, как оказаться по ту сторону границы; там, на родине, всегда так считал, он сможет принести гораздо больше пользы. Но нет, дудки, сейчас он не покинет Берлин: не устраивает его такой преемник, ну просто никак не устраивает! Спустя примерно месяц, поняв, должно быть, что ему не удастся завладеть связями, Копп вообще оставил работу в транспортном пункте, кажется, из Берлина даже уехал.

У Осипа имелись, казалось, все основания быть довольным тем, как идут дела. Само собой, не о Коппе тут речь, не о том, что хоть он перестал палки в колеса ставить, вернее, не только об этом. Главное — заметно легче стало работать; явно что-то переменилось вокруг.

Прежде всего, был выигран Кенигсбергский процесс, и — как следствие этого — поумерила свою прыть русская агентура. Тильзит вновь стал важным перевалочным пунктом литературы (временное отсутствие его ощущалось весьма болезненно). Фердинанд Мертинс, с исключительной твердостью державшийся на процессе, и теперь крепко помог; когда Осип, не желая больше подвергать его риску, отказался от его предложения, как и прежде, направлять на его имя посылки под видом кожевенного товара, Мертинс связал Осипа с управляющим одной крупной тильзитской типографии, на адрес которой можно было уже открыто посылать литературу.

Существенно изменился и состав отправляемых в Россию транспортов. К этому времени сторонниками большинства было издано несколько книг и брошюр о Втором съезде партии, о борьбе с меньшевиками, среди них — «Шаг вперед, два шага назад» Ленина, «Борьба за съезд» Малинина, «Совет против партии» Воровского, «Долой бонапартизм!» Ольминского, работы всё основательные и, что немаловажно, зубастые, боевые, — отличное противоядие новой «Искре»! И наконец (если говорить только о существенном), появился у Осипа отменный помощник, Яша Житомирский. Студент-медик, учится здесь, в Берлине; некоторое время сильно колебался, к тому примкнуть, в конце концов выбрал большевиков. Редкой исполнительности и расторопности человек, Осип не мог нарадоваться на него…

Да, все, казалось, шло как нельзя лучше. Тем не менее Осип не испытывал удовлетворения от своей работы: благополучие было чисто внешнее. Механизм отлажен, шестеренки не заедают, но — во имя чего крутится вся эта машина? Как ни раскинь, а получается, что берлинская транспортная группа фактически работает на меньшевиков, ведь не секрет, что основной объем в перевозках занимает «Искра»… Доколе, спрашивается, терпеть это? Доколе мириться с тем, что центральный партийный орган превратился в орган борьбы против партии? И это сейчас, когда сам исторический момент предъявляет к партии особые, повышенные требования! Когда революционный пролетариат России вплотную подходит к прямому столкновению со своими врагами! Положение нелепое, невозможное, невыносимое… Нужна своя, большевистская, газета, необходимо созывать новый съезд, который внес бы определенность, а главное, подготовил бы партию к предстоящим революционным боям, — Осип в то время уже знал о созданном по инициативе Ленина Бюро комитетов большинства, знал, что это бюро ведет подготовку к III съезду, но нетерпение его было столь велико, что он, даже и понимая всю сложность такой подготовки, готов был упрекнуть женевских товарищей в чрезмерной медлительности.

В ноябре 1904 года Крупская вызвала Осипа в Женеву. Для чего — он не знал. Тем более не мог знать того, что и этому его приезду в Женеву тоже (как и первому) суждено будет стать этапным моментом в его жизни…

Собрание большевиков. Ленин руководит собранием.

Ставится на обсуждение вопрос об издании большевистской газеты «Вперед» — спешно, безотлагательно. Дела не в том даже, что нынешний ЦК изгнал большевистские брошюры из партийной типографии, превратив ее таким образом в кружковую типографию, и всячески препятствует доставке в Россию литературы большинства, занимаясь тем самым оголтелой подделкой общественного мнения. Более существенно то, что огромное большинство комитетов в России порвало отношения с меньшевистской «Искрой», отказалось поддерживать связи с редакцией. В результате сложилось более чем странное положение: партия — без органа, центральный орган — без партии. Издание газеты «Вперед» исправит положение, поможет в борьбе за выдержанное революционное направление, против смуты и шатаний в вопросах и организационных, и тактических…

Целый год Осип не видел Ленина — со времени съезда Заграничной лиги. Тогда Владимир Ильич был мрачен, выглядел больным. Не то, совсем не то теперь: предельно собран, бодр, сгусток энергии… Так оно и бывает, думал Осип: всякий кризис одних надламывает, других закаляет; только в момент тяжкого испытания (а это ли не испытание — удар в спину, который нанесли недавние друзья и, казалось, единомышленники!) и познается по-настоящему человек… Весь этот год было трудно и Осипу, иногда совсем невыносимо — при всем том, что он отчетливо понимал свое место в партии: рядовой работник, более или менее старательный исполнитель, не более того. Что же должен был испытывать Ленин, человек, больше которого никто не сделал для создания единой партии, видя, как буквально на глазах разрушается с таким трудом воздвигавшееся здание?! И сколько сил надо было найти в себе, чтобы не пасть духом, не сломиться и с повой, совершенно невиданной энергией взяться за дело. На подобное способен лишь тот, кто думает не о себе, а о деле, лишь тот, кто ясно видит перед собой конечную цель, которая заведомо выше его самого… Это урок, наглядный урок тебе, подумал Осип, это надо запомнить…

Решение о газете, о скорейшем ее выпуске было принято всеми участниками собрания единодушно и с радостью. Отправились затем в кафе; пили пиво, пели песни… конечно, и меньшевиков почем зря честили, а как же! Неожиданно с улицы донесся какой-то веселый шум. Кто-то пошутил: дескать, уж не по поводу ли нашей газеты такое ликование? Оказалось (кельнер объяснил), нынче большой национальный праздник — День эскалады: женевцы отмечают карнавалом бегство войск герцога Савойского, который триста лет назад пытался приступом взять Женеву. О, карнавал? Быстрей на улицу, марш, марш! Музыка, огни, разноцветные ленты серпантина, безудержное, прямо-таки детское веселье. Все это как нельзя больше соответствовало нашему настроению, помнится, мы взялись за руки и, притопывая в такт музыке, влились в общий хоровод. А когда встречали влюбленную парочку в масках, тотчас окружали этих молодых людей и не выпускали из своего кольца до тех пор, пока не заставляли их поцеловаться. А Ленин! Как он смеялся, каким заразительным весельем звенел его смех…