Первый допрос провел сам начальник жандармского управления полковник Познанский.
На допрос, впрочем, не очень и похоже. Прежде всею он представился, Познанский, — в чем, надо признать, имелась очевидная нужда: на полковнике был партикулярный, ладно сидевший на нем костюм. Познанский был моложав, лишь седые виски да усталые, как бы притушенные глаза выдавали возраст; лет пятьдесят ему, никак не меньше. Учтиво назвав себя, Познанский, вероятно, ждал, что и Осип в ответ, как того требуют правила приличия, откроет свое имя. Плевать Осип хотел сейчас на приличия! Приняв тон благородного негодования, он весьма энергично выразил свое возмущение по поводу ареста невинного человека.
— Но главное даже не это, — продолжил он в том же наступательном духе. — Представьте, ваши люди, господин полковник, столь бесцеремонно схватившие меня на улице, даже понятия не имеют, как меня зовут! Допустимо ль подобное в цивилизованном государстве, каковым, полагаю, вы, как и я, почитаете наше отечество?
Участливо выслушав его, Познанский тем не менее возразил:
— Я принужден вступиться за своих, как вы выразились, людей. Им действительно неизвестно ваше имя. Равно как и мне… Мы знаем вас как Ермана, что, вероятно, должно означать Герман, но весьма сомнительно, чтобы это имя, или фамилия, значилось в вашем виде на жительство…
— Это недоразумение! — пылко воскликнул Осип. — Поверьте, произошла какая-то ошибка. Вот моя паспортная книжка. Изволите ль видеть — Санадирадзе Пимен Михайлович, дворянин, родом из селения Багдади Кутаисского уезда…
Пока Познанский листал его паспорт, Осип, разыгрывая, как и прежде, святую невинность, говорил о том неудовольствии, какое, несомненно, проявит всеевропейски известная фирма «Сименс-Шуккерт», которую он имеет честь представлять в Самаре, занимаясь устройством столь необходимого городу трамвая; еще говорил о крайне нежелательной задержке пуска трамвая, каковая неизбежно произойдет, если господин полковник доверится чьим-то злобным наветам… говорил все это с подобающим случаю пылом и жаром, а у самого брезжила смутно догадка, что Познанский и вправду, быть может, не знает, под каким именем живет сейчас Осип (иначе не листал бы так внимательно паспортную книжку, особо пристально вникая в штемпели о прописке), и еще не ведая, радоваться ли этому, потому как самое опасное, коли дознались о прежних его именах — все равно Таршис ли, Пятница или Альберт, лучше бы уж Санадирадзе, еще не ведая ни этого, ни того, что же конкретно числят за «Ерманом», Осип, холодея сердцем, уже понимал — влетел, и, судя по некоторым признакам, влетел крепко. Как ни странно, всего больше убеждало в этом именно то, что Познанский, похоже, и впрямь впервые слышит эту фамилию — Санадирадзе; если при таких-то обстоятельствах все же сочтено необходимым заарестовать его — серьезный, значит, хвост тянется…
— Вы напрасно так близко к сердцу принимаете случившееся, господин Санадирадзе, — оторвался наконец от паспорта полковник. — Вполне возможно, здесь действительно недоразумение. И тогда, не сомневаюсь, оно очень скоро разъяснится.
И эта чисто жандармская любезность тоже показательна! Уж так, значит, уверен господин Познанский в обреченности нынешней своей жертвы — отчего бы цирлих-манирлих в обращении с нею не позволить себе? Эдак кошка забавляется с мышкой, прежде чем придушить ее…
— А пока что, вы уж простите великодушно, я вынужден буду — до уточнения некоторых обстоятельств — поместить вас в губернскую тюрьму.
— Не проще ли было прежде выяснить интересующие вас обстоятельства, потом уж в тюрьму отправлять?
— Видите ли, в таком случае мы не имели бы счастливой возможности задать вам несколько вопросов. Такс, пустячки… Отчество вашего отца? Имя-отчество матери? Имена братьев и сестер?
— Извольте. Отца зовут — Михаил Захарьевич. Мать — Нина Ираклиевна. Братьев и сестер — не имею.
Имена Осип назвал первые, какие пришли в голову. Забота одна только была — ни малейшей паузы не допустить. По этой же причине решил обойтись без братьев и сестер, его запаса грузинских имен было явно недостаточно для большой родни. Подлинных же имен он не знал. В свое время ему прислали с Кавказа этот паспорт, не сообщив никаких подробностей о семье. Обычно такие сведения и не требуются, лишь бы паспорт был настоящий. Паспорт на имя Санадирадзе ни разу еще не подводил Осипа — ни в Харькове, ни в Пензе, ни в Москве, ни здесь, в Самаре: никаких зацепок при прописке; авось и теперь пронесет.
— Мне бы не хотелось оказаться в тюрьме, — сказал Осип, пока Познанский делал свои записи.
— Я вас понимаю, — поднял голову Познанский. — Удовольствие не из лучших.
— Это само собою, но в данном случае я имею в виду другое — меньше всего личные неудобства. Мое отсутствие, мне приходится повторить это, незамедлительно скажется на пуске трамвая. Я опасаюсь, что моя фирма взыщет с города неустойку за срыв работ.
— А, это… Нет, это не должно вас беспокоить. Объяснения с фирмой я беру на себя…
На этом первый допрос, собственно, и закончился.
К удивлению Осипа, Познанский, упомянув «Ермана-Германа», почему-то не стал выяснять обстоятельства, связанные с этим именем, под которым Осип и действительно выступал в Самаре. Хотя, по нормальной логике, именно эти обстоятельства должны бы вызвать у него повышенный интерес. Забывчивость? Да нет, едва ли. Познанский — матерый зубр, сразу видно. Именно показная обходительность, чрезмерная, до приторности даже, вежливость всего больше и выдают его: такие ничего не забывают, нет. У них всегда и во всем расчет! К тому же явно мнит себя звездой наипервейшей величины. Мы все глядим в Наполеоны, не так ли, господин полковник? Кто в Наполеоны, кто — в Порфирии Петровичи.
Да, какой-то расчет. Последует, разумеется, запрос в Кутаис — был ли там в свое время выдан паспорт Пимену Санадирадзе? Поскольку паспорт подлинный, Осип был уверен в благоприятном для себя ответе. Хуже обстоит дело с именами «родичей», тут на то лишь надеяться приходилось, что, в силу срочности, произойдет обмен телеграммами, а здесь уж не до частностей, не до мелочей…
Осип почти не сомневался, что на несколько дней его оставят в покое. Так оно и вышло: следующий допрос был через три дня. При этом, немаловажная подробность, не Осипа повезли в жандармское управление — Познанский сам явился в тюрьму… верно, и тут не без расчета, подумал Осип. Не иначе, губернский этот Порфирий Петрович, следуя повадкам книжного своего собрата, участливо примется сейчас осведомляться, каково мне живется в камере, нет ли каких жалоб… ах уж эти мне полицейские способы завоевать расположение!
Но нет, Познанский сразу к делу приступил. Вынул из казенной серой папки фотографическую карточку, протянул ее Осипу:
— Вы не встречали этого человека?
Осип с добрую минуту разглядывал хорошо известный ему снимок, на котором был изображен он сам. Не тот давний тюремный снимок, сделанный двенадцать лет назад в Лукьяновке, который однажды уже был предъявлен ему при одном из арестов, а свежий, прошлогодний, парижский. Разглядывая фотокарточку, Осип все время контролировал выражение своего лица: безразличие, заинтересованность, потом — полуулыбка изумления. С этой улыбкой он и сказал, все еще держа снимок перед глазами:
— Кого-то он мне напоминает. Определенно напоминает. Вы не находите, что этот человек чем-то похож на меня?
Познанский отозвался суховатым деловым топом:
— Да, вы правы. Некоторое сходство несомненно. Потому, собственно, я и решил показать вам. На фотографии изображен некий Осип Таршис, фигура, достаточно заметная в эмигрантских социал-демократических кругах.
— Вполне возможно, — машинально сказал Осип, еще не очень зная, как себя вести дальше.
— Не встречали? — молниеносно последовал вопрос; и Осип отметил, что только сейчас, впервые за весь сегодняшний допрос, Познанский применил обычную полицейскую уловку — застигнуть врасплох.