Масяня как зеркало русской регрессии[**]

Во-первых, сразу хочу заявить, что никого не намерен обидеть термином регрессия. Как известно, в психологии вообще нет обидных слов. Тем более это касается психоанализа, где грандиозно-эксгибиционистские потребности Хайнца Когута или параноидно-шизоидная позиция Мелани Кляйн означают всего лишь нормальные отношения здорового младенца с мамой. Что же касается регрессии, то этот термин и вовсе необидный. Например, один мой знакомый психоаналитик использовал его в том же смысле, что и митьки фразу «оттянуться в полный рост». Он так прямо и говорил: «Мы вчера вечером та-а-к регрессировали…» Если же проникнуться большей серьезностью, то можно вспомнить, что регрессия сопутствует любому акту восприятия искусства. Древнегреческие зрители трагедии Софокла «Царь Эдип», прежде чем совместно пережить катарсис, дружно регрессировали к своим индивидуальным эдипальным переживаниям. То же самое можно сказать и о зрителях трагедий Шекспира, читателях Достоевского, созерцателях Леонардо да Винчи или Микеланджело etc.

Второе предуведомление касается употребленного в названии статьи слова «русской». Это, извините, просто для красного словца и для реминисценции. Конечно, Масяня никакая не русская, в смысле российская, она — питерская. Понимание этого плохо подвергается вербализации, поэтому примем данное утверждение просто как чувственно воспринятый факт. Может быть, в эпоху наступления глобализации и «паутинизации» не столь уж и важно, откуда родом и где живет Масяня, но все же создается впечатление, что в наибольшей степени оценить приколы ее и ее приятелей в состоянии именно житель Петербурга. Возможно, все дело в питерской манере Масяни «акать» и растягивать гласные, несколько утрированной; возможно, в некоторых географических привязках (упоминание известного питерского рок-н-ролльного клуба «Money-Honey» (мультфильм «Morgen») или знаменитых питерских архитекторов прошлых веков (мультфильм «Spb»)); возможно, в общей атмосфере случающихся с нею происшествий. Во всяком случае, одно твердо можно сказать: Масяня — жительница крупного российского города, но не Москвы, что следует из контекста некоторых мультфильмов (мультфильм «Moscow», например).

Третье предуведомление связано с предполагаемым вопросом читателя: «Почему какая-то Масяня? Почему не Лев Толстой как зеркало? Не Достоевский? Не Леонардо да Винчи? Не Андрей Тарковский или Александр Сокуров, или Ингмар Бергман?» Дело в том, что я полагаю основной задачей культурологического психоанализа анализировать то, что ныне модно называть словом «культовое». Мультфильмы о Масяне — это культовые мультфильмы. Здесь требуется некоторое пояснение. Я называю культовым не то, что назвали таковым три питерских или московских интеллектуала и два эстета. Культовое — это то, что вышло за пределы чистого искусства и проникло в массовую культуру, прежде всего в язык — основной предмет изучения психоанализа. При всем моем уважении к Тарковскому замечу, что никто не цитирует в обиходе, скажем, гениальный фильм «Зеркало». А «Двенадцать стульев» или «Бриллиантовую руку», или «Элементарно, Ватсон!» цитируют до сих пор. И в этом смысле «Масяня» сейчас — одно из самых культовых явлений культуры. Недавно я подслушивал, стоя на остановке, как три Масяни, покуривая, живо обсуждали, как скрывать свое курение от родителей. И тут одна из них сказала: «А у меня курит только мать. Так мы с отцом, помните, как в „Масяне“, теперь ей говорим: „На-а лестнице па-а-куришь, стопудово…“» (мультфильм «Download»). И все три барышни радостно и понимающе засмеялись.

Конечно, Масяня не такой всенародный герой, как Семен Семеныч, Сухов или Штирлиц с Мюллером. Аудитория мультфильмов о Масяне ограничивается определенной социальной стратой, а именно группой людей, имеющих дело с компьютерами — «компьютерщиками», посетителями Интернета, хотя бы просто пользователями. Очевидно, что в нашей стране эта страта не самая многочисленная, однако она включает наиболее молодую, активную и динамичную часть населения, поэтому изучение значения и анализ героя и произведения, ставших культовыми для этих людей, представляет определенный интерес.

Четвертое предуведомление, связанное с названием статьи, относится к слову «зеркало». Но тут как раз все понятно. Метафора зеркала — одна из самых любимых и распространенных в психоанализе. Первым, конечно, ее употребил Фрейд (психоаналитик должен быть нейтральным, лишь отражая, как зеркало, проблемы пациента.) Ею широко пользовался Жак Лакан. К ней прибегали Сабина Шпильрейн, Мелани Кляйн, Дональд Вудс Винникотт и Рэне Шпиц. Наконец, она занимает центральное место в self psychology — «психологии самости» Хайнца Когута, о чем речь еще впереди.

Наконец, пятое предуведомление касается методики анализа. Традиционно, начиная с Фрейда, культурологический психоанализ, имея дело с произведением искусства, обращался также к пикантным эпизодам из биографии автора. Эта тенденция прослеживается и в эссе «Достоевский и отцеубийство», и в статье «Леонардо да Винчи», и в других. Я бы тоже с удовольствием потоптался на любимых мозолях родителя Масяни, но, к сожалению, во-первых, не вполне этично так поступать с еще живым человеком, а во-вторых, практически ничего я о нем и не знаю. Знаю лишь, что Олегу Куваеву лет тридцать-сорок, что по образованию он художник, и что занимается он, кажется, компьютерным дизайном. Поскольку биографии художника я не знаю, то и буду обращаться только к созданному его фантазией образу. Я не стану гадать, какими интрапсихическими конфликтами автора данный образ порожден, а вместо этого предлагаю вашему вниманию интерпретацию феномена популярности мультфильмов о Масяне и гипотезу об их особой психотерапевтической роли.

Масяня и все ее приятели говорят специфически искаженными голосами. Первое, что напоминают эти голоса, — это добрые старые советские мультфильмы о Винни-Пухе, которого великолепно озвучил Евгений Леонов. Причем напоминают не только искаженным тембром, но и интонационно: бормотанием, напеванием себе под нос «ворчалок» и «пыхтелок». Винни-Пух, плюшевый мишка, — это наиболее распространенный в нашей культуре транзиторный (переходный) объект. Позволю себе напомнить уважаемым читателям концепцию переходного объекта.

Он появляется у младенца в подфазу дифференциации фазы диадных объектных отношений, то есть в возрасте от полугода до года. На этой стадии у ребенка еще не сформирован константный внутренний объект, поэтому он нуждается в переходном объекте, как его описал Дональд Вудс Винникотт[123]. Переходный объект, задача которого реализовывать опыт общения с симбиотической матерью, обычно представляет собой любимую игрушку. Эта любимая игрушка (подушка, угол одеяла, комок шерсти) помогает формироваться постоянному объекту. Младенец может найти какой-либо мягкий предмет или тип предмета и пользоваться им. Тогда этот предмет и становится транзиторным объектом, который является жизненно важным для младенца во время отхода ко сну, а также его защитой от тревоги, особенно от тревоги депрессивного типа (тревоги, спровоцированной чувством вины за собственную враждебность по отношению к «хорошим» объектам) и тревоги сепарационного типа (связанной со страхом потери объекта). Впоследствии переходный объект по-прежнему продолжает сохранять для младенца свою важность.

На основе общепринятой психоаналитической теории можно сделать следующие выводы: во-первых, переходный объект заменяет грудь или объект первых взаимоотношений; во-вторых, переходный объект предшествует появлению способности к тестированию реальности; в-третьих, ребенок переходит от магического всемогущего контроля над переходным объектом к контролю над ним посредством манипуляции; в-четвертых, переходный объект может превратиться в фетишистский объект и в этом качестве проявляться во взрослой сексуальной жизни; наконец, в-пятых, под влиянием анально-эротической организации переходный объект может заменить фекалии[124].