Затем они очутились в центре площади Героев и полюбовались памятником принцу Евгению Савойскому – великому австрийскому полководцу, который разгромил турок.

Незаметно вышли на Ринг, где Лизавета узнала памятник Марии-Терезии и два величественных здания музеев, окружавших монумент со сквером. В Музее искусств она уже побывала, и теперь ей казалось, что она начинает узнавать знакомые места.

Все то время, пока они прогуливались, между ними шла непринужденная беседа. Порой Раневской казалось, что они с Геллертом давно знают друг друга, так легко и свободно протекал их разговор.

– Мама меня очень хорошо воспитала. Уборка для меня кажется чем-то медитативным. Во время уборки можно о многом подумать и дать своим мыслям прокрутиться в голове. Если я дома, то я в основном готовлюсь к концертам. И мне просто необходим определенный порядок вокруг, иначе сложно сконцентрироваться. А как вы настраиваетесь на свою работу?

– Я, когда готовлюсь к лекциям или пишу, обязательно слушаю музыку.

– Какую?

– В последнее время Рахманинова. Еще очень люблю Чайковского. Теперь вот познакомилась с вашим исполнением… Слушаю все, что вы играете… – Лиза улыбнулась, сказав это просто как факт. Не желая угодить, а просто отвечая на вопрос.

– Знаете, Элизабет, я очень рано начал выступать. Уже в восемь лет играл со всемирно известными симфоническими оркестрами, в тринадцать выступал с Иегуди Менухиным.

– А какая музыка вас окружала в детстве? Подпитывала? Что вас формировало?

– Я рос на Бахе, Бетховене и Шостаковиче. А затем открыл для себя «Metallicа» и «Queen». Первым неклассическим альбомом, который я купил, был «A Night at the Opera» легендарной группы «Queen». Какой дома был скандал! – Дэвид расхохотался и прикрыл ладонями лицо.

– Так вы устроили в доме маленький переполох? – Раневская слушала и мысленно представляла его «правильного» папу, который после Баха вдруг услышал группу «Queen», и тоже рассмеялась.

– Это было начало моего бунта, – помотал головой скрипач, словно возвращаясь к воспоминаниям. – Вряд ли это был в полном смысле мятеж, но в семнадцать лет я принял первое самостоятельное решение, определившее всю мою жизнь в дальнейшем. Я отправился в Нью-Йорк, в самую знаменитую консерваторию в мире. Вопреки воле родителей! Мы на какое-то время даже перестали общаться!

– Да, это не просто! – сочувственно вздохнула Лиза, понимая, что не всем так повезло с родителями, как ей.

– Вы не поверите, но я все оплачивал сам, хватался за любую работу. Чем я только не занимался! Вы себе даже не представляете: работал промоутером в клубах, консультантом в магазине женской одежды, мойщиком туалетов… Подрабатывал даже моделью, ну, в смысле, манекенщиком! Это было забавно! Вас это не шокирует?

Лиза сказала:

– Почему бы нет? – Она слушала музыканта, и в ее памяти всплывали прочитанные о нем строки из статей и блогов в Интернете.

Его описывали как «Дэвида Бекхэма[16] классической сцены». Он, по мнению Раневской, и сейчас выглядел скорее рок-звездой, чем классическим музыкантом. Геллерт давно всем все доказал и теперь просто занимался тем, что любит, получая от этого колоссальное удовольствие (и это было очевидно!). «Я не притворяюсь – на сцене я такой же, как в жизни», – с улыбкой сообщил он своей спутнице, и она внутренне с этим согласилась. Правда, Лиза никогда не видела его живьем во время выступления… Но в повседневной жизни он – такой озорной, солнечный – был невероятно, завораживающе обаятелен.

Меж тем Дэвиду очень нравилось развлекать смешными историями приехавшую из Украины девушку, которая была ему симпатична и, судя по ее реакциям, хорошо воспитана и умна.

– Хотите я вас рассмешу? Эта история случилась в одном старом английском отеле. Как всегда, у меня не было времени позаниматься в течение дня (я готовлю к выпуску новый «классический» альбом), поэтому пришлось это делать в номере довольно поздним вечером. Через какое-то время я услышал тихие аплодисменты из соседнего номера и подумал, что таким образом истинные английские джентльмены намекают мне, что уже все-таки четыре часа утра и пора заканчивать… О’кей, я перестал играть… Через полминуты слышу громкий стук из того же номера и крик: «Играй еще!» Ну, меня для этого не надо два раза уговаривать, и я стал играть до рассвета.

Раневская слушала и понимала, что Дэвид не только хорош собой, невероятно талантлив, но еще он – замечательный собеседник и просто умница. Иногда Геллерт говорил очень глубокие вещи, а иногда что-то простое, но такое близкое, человечное.

Они подошли к кафе «Захер», которое знаменито своим вкуснейшим тортом «Sacher-Torte» и не менее вкусным кофе, известным многим туристам из разных уголков мира. Кафе расположено в центре города, а сидя за столиками, можно наслаждаться замечательным видом на Венскую оперу. Было по-летнему тепло, и они присели на открытую террасу кафе.

Их беседа продолжалась. И хотя Раневская несколько раз старалась направить разговор в деловую сторону и обсудить условия аренды у музея скрипки Страдивари, Дэвид мягко, но настойчиво переключал общение в другое русло. Наконец Лиза не выдержала и спросила прямо:

– Дэвид! Почему вы все время, как только я хочу обсудить с вами вопросы аренды скрипки, уводите нашу беседу в иную сторону? Вы раздумали арендовать у киевского музея инструмент? Вы нам не доверяете?

– Элизабет, что вы?.. Мне казалось, это понятно… – Невероятно, но Дэвид Геллерт, секс-символ Европы и всего мира, покраснел от смущения. Он тяжело вздохнул и сказал, глядя на оперный и стараясь не смотреть на девушку: – Вот вы знаете, чем отличается Венский оперный театр от других оперных театров в мире? – Он никак не мог сказать Лизе то, что хотел, и потому начал издалека. – Это здание связано с трагической историей. Когда оно было построено, то венцы его не приняли. Императору Францу-Иосифу он тоже не понравился. И архитектор, не выдержав критики, наложил на себя руки. Но прошло время, и, как это часто бывает, театр полюбился венцам… Наверное, вы думаете: для чего этот чудак все это рассказывает? Да просто я тяну время, чтобы сказать простую вещь. Вы мне нравитесь. Я не шучу. Мне редко встречаются собеседницы, с которыми я чувствовал бы себя так легко, как с вами. Мне совсем не хотелось бы, чтобы мы быстро решили деловые вопросы и вы умчались куда-нибудь… Не знаю, например смотреть новую выставку в Альбертине.

– Дэвид, я не ожидала… Мне, конечно, приятно, но мы можем поговорить о делах, а потом пойти в Альбертину вместе! – Она улыбнулась виртуозу-скрипачу, и ей подумалось: «Если дома кому-нибудь рассказать об этом разговоре, ни одна живая душа не поверит…»

Музыкант повернул к ней лицо, и она увидела, как в его глазах заискрились солнечные блики.

А в это время внутри кафе «Захер» сидел Алексей Поташев и наблюдал, как за его женщиной ухаживает длинноногий австриец с нелепым конским хвостом вместо нормальной мужской стрижки. Он сразу же их заприметил, когда они только переходили улицу, направляясь к кафе. Чтобы его не обнаружили, Поташев прикрылся венской газетой. Но молодые люди и слона не заметили бы, если бы он зашел в «Захер» выбрать один из тридцати видов кофе. Они были так увлечены друг другом, так весело что-то обсуждали, словно, кроме них, не существовало никого вокруг. Алексей с ревностью отметил, что они хорошо смотрятся вместе. Она была ниже спутника ростом, но рядом с очень высоким Дэвидом напоминала какую-то иностранную модель. К ним подбежала стайка девушек с просьбой к Геллерту дать автограф. Он выполнил их просьбу, ничуть не жеманясь.

Те убежали, счастливые, посылая своему кумиру воздушные поцелуи. После этого Лиза с Дэвидом подозвали официанта, сделали заказ и продолжали говорить, словно оказались вдвоем на необитаемом острове.

Архитектор внимательно наблюдал за ними. Он чувствовал себя Штирлицем, который следит за встречей агентов абвера. «Что-то в последнее время мне часто приходится подсматривать за чужими отношениями». Он вспомнил, как совсем недавно выслеживал свою маму, которая отправилась с любимым мужчиной в ресторан. Роль разведчика начинала раздражать Алексея: «Вот сейчас встану, подойду к ним. Интересно, как она прореагирует? Удивится? Огорчится? Смутится?» Уже было решившись, он представил, как подходит к ним и как оба собеседника встают из-за стола. «Пигмей рядом с атлантами», – мысленно произнес Поташев. Он был среднего роста, ниже высокой Лизы, а уж Геллерт – тот и вовсе мог над ним возвышаться, как гигант. Детское чувство обиды и несправедливости природы шевельнулось в нем, и он остался сидеть за своим столиком.