Аналогичное явление наблюдала Т. Гарт при опытах g ящиками, стоявшими в комнате перед рядом стульев. Почти все дети без исключения не сумели справиться с задачей. Причиной было то, что им строго запрещалось становиться на стулья. Когда этот опыт с ящи-

263

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

ками повторили потом на площадке для игр, были получены положительные результаты.

Этот пример отчетливо показывает то, что мы имеем в виду. Очевидно, палка, которая приобрела значение запрещенного, или действие — становиться на стул,— которое также оказалось под запретом, самым существенным образом отличаются от ящика, в котором шимпанзе не узнает более подставки для доставания плода из-за того, что на нем лежит другое животное. Очевидно, вещи в этих опытах с детьми приобрели значение, выходящее за пределы оптического поля.

Трудность использовать стул в качестве подставки или палку в качестве орудия заключается не в том, что ребенок потерял в ситуации восприятие этих вещей с точки зрения их пригодности для достижения цели. Причина оказывается в том, что вещи для ребенка приобрели действительно некоторое значение, именно значение стула или палки, которыми ребенок не должен играть, иначе говоря, в решение задачи для ребенка вплетаются социальные правила. Нам думается, что в этих примерах мы сталкиваемся с моментом, который является отнюдь не исключением из общего правила для поведения ребенка в аналогичной ситуации.

В наших опытах мы неоднократно сталкивались о таким положением вещей, когда ребенок, приступая к решению задачи, удивительным образом не использует явно находящиеся в поле его зрения вещи, как бы молча допуская, что он должен действовать в ситуации по известному правилу. Только разрешение использовать палку или стул приводит к тому, что ребенок моментально решает задачу. Эти опыты показывают, в какой мере для ребенка видимая ситуация является частью более сложного смыслового, если можно так выразиться, поля, внутри которого вещи только и могут вступать в определенные отношения друг к другу.

В этих случаях мы видим разительные примеры того, что отчетливо сказывается и во всех остальных опытах с ребенком, главнейший результат их заключается в том, что в решении задачи у ребенка на первый план выступают законы смыслового поля, т. е. то, каким образом ребенок осмысливает ситуацию и свое к ней отношение *. Здесь имеет место то, что составит предмет нашего рассмотрения в одной из следующих глав, именно- проблема речи и мышления.

К этому вопросу, как говорит Коффка, относится, пожалуй, большинство проблем, потому что наиболее трудно ответить на вопрос, как человек путем мышления освобождается от непосредствен-

* Мы имеем в виду, в сущности, вопрос, поставленный самим Келером относительно того, в какой мере шимпанзе может определяться в своем отношении к ситуации и в своем поведении не наличными, не наглядными элементами, а «только мыслимым», только представлениями, т. е. всем тем, чему принадлежит наибольшее значение в человеческом мышлении. Это мы и называем условно смысловым полем по аналогии с оптическим полем Келера.

264

ПРОБЛЕМА РАЗВИТИЯ В СТРУКТУРНОЙ ПСИХОЛОГИИ

ного восприятия и тем самым приходит к овладению миром. Вот это освобождение путем мышления от непосредственного восприятия — на основе практики —,и является самым важным результатом, к которому приводит нас изучение опытов g ребенком. В этом вопросе, как показали наши опыты, существеннейшую роль играет слово, о котором сам Коффка говорит, что в известный период детского развития слово перестает быть связанным с желанием и аффектом и образует связь с вещами.

Как показывают опыты, слово освобождает ребенка от той рабской зависимости, которую наблюдал Келер у животных. Оно освобождает действия ребенка. Оно же, наполняя смыслом и обобщая видимые элементы ситуации, приводит к возникновению предметности орудия, которое остается самим собой, независимо от того, в какую структуру этот предмет входит.

Тот факт, что ребенок во время решения задачи обыкновенно разговаривает сам с собой, не нов. Его наблюдали многие исследователи и до нас. Нет почти ни одного из опубликованных до сих пор протоколов аналогичных исследований, в которых не подтверждался бы этот факт. Но огромное большинство исследователей проходит мимо этого факта, не понимая его принципиального значения, не видя, что слово и связанное с ним значение ставят ребенка в принципиально новые отношения к ситуации, изменяют коренным образом простой акт его восприятия, создают ту возможность свободного намерения, о которой говорит К. Левин как о самой существенной черте, отличающей человека от животного *.

Мы не будем здесь останавливаться подробно на этих опытах, на которые мы уже ссылались в другом месте. Скажем только, что попытка рассматривать речь, сопровождающую практические действия ребенка как простой аккомпанемент к его активности, противоречит структурному принципу, выдвигаемому самим Коффкой. Считать, что факт включения речи, а вместе с ней и смыслового поля в деятельность ребенка в определенной ситуации оставляет без изменения структуру самой его операции,— значит встать на антиструктурную точку зрения и вступить в резкое противоречие с тем, на что опирается сам автор. ^ч

Таким образом, исходя из его же собственных идей, он должен был бы признать, что практические операции ребенка принципиально отличны от аналогичных по внешнему виду операций животного.

6

Мы можем теперь заключить наше рассмотрение первого принципа, лежащего в основе книги Коффки, и подвести итоги получен-

* Типической в этом отношении является работа Lipmann u. Bogen «Naive Physik», 1926, посвященная исследованию практического интеллекта ребенка.

265

Л. С. ВЫГОТСКИЙ

ным результатам. После сказанного выше едва ли могут остаться сомнения в том, что теория Коффки представляет собой чрезвычайно смелую и грандиозную попытку сведения высших форм деятельности человеческого ребенка к низшим, наблюдающимся у животных.

Нетрудно видеть, что такое сведение всех высших форм осмысленности человеческого действия и восприятия к осмысленности низших инстинктивных действий животных является, в сущности говоря, очень дорогой ценой, которую автору приходится платить за преодоление витализма. Он преодолевает витализм, делая уступку механицизму, ибо, по существу дела, механистическими являются не только те теории, которые сводят поведение человека к деятельности машины, но и те, которые сводят поведение человека к деятельности животных. В этом самое основное расхождение в понимании механицизма между нами и Коффкой.

Как легко видеть из доклада Коффки (1932), посвященного этой проблеме, он главную опасность механицизма видит только в том, что жирое, сознательное, сводится к мертвому, автоматическому, неорганическому. Он понимает механицизм в буквальном смысле этого елова, как введение к механизму. Поэтому он думает, что если только самое мертвую природу понимать не в точки зрения принципа механизма, но о точки зрения физических систем, как это делает Келер в своих исследованиях, т. е. если допустить в самой неорганической природе наличие структурно-целостных процессов, определяющих роль и значение своих составных частей, то такое сведение станет принципиально возможным.

Но такое преодоление витализма, которое пытается свести поведение человека к закономерностям, наблюдающимся в поведении животных, означает на самом деле остановку на полпути. Это, конечно, стоит выше попытки Торндайка истолковать деятельность, связанную в высшими процессами, чисто автоматически, но это все же представляет собой чистый механицизм в собственном смысле слова.