В дверях священник скорбно пожимал руки всем и каждому. Протянув свою, Годфри бросил Летти через плечо:

— Со мной в чем дело? В чем со мной может быть дело? Это с тобой дело в чем?

Летти, промакивая глаза платочком, шепнула:

— Потише, пожалуйста. И не глазей так по сторонам. Все на тебя смотрят.

На камнях просторной паперти были разложены цветочные приношения: большей частью со вкусом подобранные букеты, один или два старомодных венка. Их осматривала Лизина родня — пожилой племянник с женою, старшая сестра пергаментного вида, Джанет Джопабоком, бывшая миссионерша в бывшей Индии, брат ее Рональд Джопабоком, коммерсант из Сити, давно удалившийся от дел, и его жена-австралийка, получившая при крещении имя Цунами. Годфри не сразу понял, что это они, ибо глазам его поначалу предстал лишь строй ягодиц: их обладатели склонились, изучая карточки, приложенные к памятным дарам.

— Смотри, Рональд, правда, как мило? Крохотный букетик фиалок — ах, вот карточка: «Спасибо тебе, дорогая Лиза, за каждый незабвенный раз, с любовью от Тони».

— Как это странно звучит. Ты уверена…

— Интересно, что это за Тони.

— Видишь, Джанет, вот громадный венок из желтых роз — это от миссис Петтигру. Должно быть, стоил бешеных денег.

— Как ты сказала? — переспросила туговатая на ухо Джанет.

— Да вот, венок от миссис Петтигру. За бешеные, должно быть, деньги.

— Ш-ш-ш, — предупредила Джанет, оглянувшись. И действительно, миссис Петтигру, с очень давних пор Лизина экономка, приближалась к ним — обычной уверенной поступью, безукоризненно одетая. Согбенная над цветами Джанет мучительно выпрямилась и обернулась навстречу миссис Петтигру. Пусть уж ее, ладно, пожмет руку.

— Благодарю вас за все, что вы сделали для моей сестры, — строго сказала Джанет.

— Я делала это с радостью, — проговорила миссис Петтигру изумительно мягким голосом. Понятно было, что Джанет намекает на завещание. — Я ее, миссис Брук, бедняжку, любила.

Джанет милостиво наклонила голову, жестко высвободила руку и грубо повернулась спиной.

— А как бы увидеть пепел? — во всеуслышание вопросил Перси Мэннеринг, выходя из церкви. — Можно его как-нибудь увидеть?

Он так галдел, что племянник Лизы и его жена встрепенулись и огляделись.

— Хочу видеть ее пепел, если это возможно. — Поэт прижал к стене даму Летти, как бы от нее требуя немедленного исполнения своих несбыточных желаний. Дама Летти чувствовала, что этот мужчина какой-то не такой. Она ускользнула от его хватки.

— Он из этих — из Лизиных поэтов-живописцев, — шепнула она Джону Джопабокому, отнюдь не ожидая, что тот скажет «А-а», поклонится Перси и приподнимет шляпу.

Годфри сделал шаг назад и наступил на россыпь красных гвоздик.

— Ах, извините, — сказал он гвоздикам, спешно выбравшись из них, рассердился собственной глупости и, удостоверившись, что никто его, во всяком случае, не видел, отошел от потоптанных цветов.

— За каким чертом этому типу пепел? — спросил он у Летти.

— Ну как — хочет на него посмотреть. Убедиться, что он действительно стал серый. Вообще гадкий человек.

— Конечно, серый, а как же. Он, по-видимому, утратил все свои физические способности. Если только они у него были.

— Насчет способностей не знаю, — сказала Летти. — Но вот чувств у него никогда никаких не было.

Цунами Джопабоком, увенчанная высокой сиреневой прической, затянутая в корсет, произнесла так, что слова ее раскатились по Поминальному саду:

— Для некоторых нет ничего святого.

— Мадам, — сказал Перси, осклабив зеленые останки былых зубов, — если для меня есть что святое, так это пепел Лизы Брук. И я желаю видеть его. Желаю приложиться к нему губами, если он достаточно остыл. Куда подевался этот клерикал? Пепел наверняка у него.

— Видишь, вон там — Лизина экономка? — спросила Летти у Годфри.

— Да, да, я как раз думал…

— Вот и я как раз подумала, — сказала Летти, которая думала, что если вдруг миссис Петтигру ищет место, то не возьмется ли она присматривать за Чармиан.

— Но по-моему, нам бы нужна женщина помоложе. Эта все-таки, сколько я помню, на восьмом десятке, — сказал Годфри.

— Миссис Петтигру крепче лошади, — сказала дама Летти, окидывая взглядом лошадника стати миссис Петтигру. — И по нынешним временам вряд ли возможно нанять молодую.

— А способности все при ней?

— Разумеется. Лиза у нее ходила по струнке.

— Да, но Чармиан будет против…

— С Чармиан нужна строгость. Ей нужна твердая рука. Да она просто-напросто распадется на части, если ты ее не возьмешь в руки. Нет, Чармиан нужна твердая рука. Иного выхода нет.

— Но как же все-таки миссис Энтони? — колебался Годфри. — Эта голубушка может не поладить с миссис Энтони. Ужасно будет, если мы ее потеряем.

— Если ты безотлагательно не подыщешь кого-нибудь ухаживать за Чармиан, ты миссис Энтони и так потеряешь, Чармиан, знаешь ли, для нее не подарочек. Вот и потеряешь, обязательно потеряешь миссис Энтони. Чармиан все время ее называет Тэйлор — кому это понравится? Ты на кого уставился?

Годфри уставился на скрюченного человечка с двумя клюками, появившегося из-за угла церкви.

— Это кто такой? — спросил он. — Как будто знакомый.

Цунами Джопабоком поспешила к новоприбывшему человечку, свежее личико которого заулыбалось ей из-под широкополой черной шляпы. Послышался его звонкий мальчишеский голос.

— Боюсь, опоздал, — сказал он. — Подоспел к шапочному разбору. Какая у Лизы, однако, пестрая обобратия!

— Да это же Гай Лит, — сказал Годфри, тут же узнав его, потому что Гай всегда говорил вместо «сестры и братья» «пестрая обобратия». — Этот поганец, — продолжал он, — помню, хвостом волочился за Чармиан. Лет тридцать с лишним я его не видел. Ему никак не больше семидесяти пяти, а ты посмотри, во что он превратился.

В кафе близ Голдерз-Грин были заказаны столики для поминального чаепития. Годфри вообще-то не собирался чаевничать в этой компании, но, поглядев на Гая Лита, раздумал уезжать. Его заворожил вид умненького человечка на клюках, и он все глядел и глядел, как тот, вдвое согнувшись, пробирается между погребальными букетами.

— Мы, пожалуй, выпьем с ними чаю, — сказал он Летти, — ты как думаешь?

— Чего это ради? — спросила Летти, оглядевшись. — Мы и дома можем чаю попить. Поедем ко мне и попьем чаю.

— А по-моему, надо все-таки с ними, — возразил Годфри. — Может быть, выпадет случай перемолвиться с миссис Петтигру насчет ухода за Чармиан.

Летти заметила, что Годфри провожает взглядом ссутуленную фигурку Гая Лита, который, ловко перебирая клюками, приковылял обратно к дверце своего такси. Гаю помогли усесться, кто-то сел с ним, и, когда машина отъехала, Годфри сказал:

— Вот поганец, а считалось — критик. И лез в любовники ну буквально ко всем писательницам. Потом он стал театральным критиком — и актрисам покою не давал. Да ты его, наверно, помнишь не хуже меня.

— Нет, смутно, — отозвалась Летти. — У меня он успеха не имел.

— А он за тобой никогда и не волочился, — сказал Годфри.

Когда дама Летти и Годфри прибыли в кафе, оказалось, что гостей распределяет и рассаживает Цунами Джопабоком, объемистая, плотно упакованная и заряженная, на своем семьдесят шестом году, той благонакопленной энергией, которая вселяет отчаяние в сердца потасканной молодежи и которая нынче вконец запугала двух представителей сравнительно юного поколения, племянника Лизы и его жену, почти совсем недавно перешагнувших за шестой десяток.

— Рональд, сиди здесь и будь начеку, — сказала Цунами своему мужу, который надел очки и сел как вкопанный.

Годфри пробирался к Гаю Литу, но его отвлекли столы и серебряные бутербродницы с тонкими ломтиками намасленного хлеба в нижнем ярусе, фруктовым тортом — в следующем, и поверх всего — грудой охлажденных пирожных в целлофане. Годфри очень и очень захотелось чаю, и он протолкался мимо дамы Летти поближе, явственно поближе к организатору, к Цунами. Она его тут же заметила и устроила за столом.