Вечерний воздух был прохладен и свеж. Он приятно обвевал его разгоряченное лицо.

Наконец настала та незабываемая неделя, когда Северин Браун добился исполнения своего заветного желания.

Он был назначен в особый отряд телохранителей Гитлера.

Он заработал это повышение неимоверным усердием, — усердием работы.

Он шпионил и посылал доносы, в результате которых безвинных людей посылали на казнь.

Он избивал людей — мужчин и женщин, детей и стариков.

Он сумел доказать всем, что умеет убивать и не знает ни жалости, ни пощады.

Новая жизнь его мало чем отличалась от старой.

Казарма была такая же голая и холодная, лица новых товарищей такие же серые и хмурые, с редко улыбающимися ртами.

Здесь только было больше взаимного недоверия и боязни откровенности.

Это положение еще усиливалось благодаря тому, что все сто человек постоянно находились вместе днем и ночью.

По временам Северин Браун жалел о том, что он знал о человеческом рассудке.

Как легко приручался этот рассудок, как быстро он превращался в слепое орудие чужой воли. И как легко он поддавался навязчивым идеям.

По ночам, когда все было спокойно вокруг, некоторые телохранители слышали вдруг чей-то шепот, видели тени, взбиравшиеся по стенам.

Другие слышали треск ружей, слышали крики и стоны умирающих людей.

То же самое было и с Брауном.

Иногда, преследуемый во сне этими видениями, он вскакивал с постели и холодный пот катился по его лицу. Очнувшись, он обычно громко ругался, отгоняя богохульствами ложь кошмара.

Иногда ему становилось страшно за самого себя — до того обманывали его чувства.

Так, один раз, днем, он увидел перед собой Грету в новой желтой шляпке… услышал ее голос…

В другой раз к нему подошел тот, настоящий Северин Браун, и потребовал, чтобы ему возвратили его имя. Он хотел, чтобы это имя было с ним в могиле.

А вчера мимо него в кабинет Геринга прошел человек в черной с серебром форме, странно похожий на Эриха Францеля.

Браун так хотел окликнуть его, прикоснуться к нему, почувствовать твердое пожатие его руки — руки Эриха Францеля.

Но Эрих в форме… — как это надо было понять?

Тут он, однако, заметил двух переплетенных змей на плечах тужурки — значок военного врача.

Значит, это был действительно Францель.

Эрих Францель, прибывший в Берлин для познания новой мудрости. Эрих с его молодым лицом и лимонно-желтыми волосами. Почему он оказался здесь? Может быть, за ним специально послали. Люди такого чисто арийского типа были особенно нужны.

И вдруг… Северин Браун неожиданно почувствовал, насколько он был глуп.

То, что он видел, было лишь галлюцинацией. Никакого Францеля перед ним не было.

Как долго можно переносить подобное состояние?

Стоял прекрасный весенний день.

С той бурной весны, когда произошел аншлюс, прошел уже год.

Генерал Геринг отправил в казарму приказ о том, чтобы в Берлинский государственный театр прислали сорок человек из особого отряда.

— В театр? Моих людей? — недоверчиво спросил начальник отряда, выслушав посланного.

— Генерал заявил, что это чрезвычайно важно.

— Может быть, — сказал начальник, — они хотят выставить настоящий взвод для сцены расстрела в «Тоске»? А может быть, они хотят, чтобы мы разыграли сценку из «Гензель и Гретель» и по-настоящему сожгли ведьму? Конечно, еврейскую ведьму!

— Вы знаете, как относится генерал к театру, — заметил посланный. — Он способен созвать весь Рейхстаг, если это понадобится для спектакля.

— Но у меня здесь люди, а не петрушки! Впрочем, конечно, если генерал настаивает…

— Хорошо.

В два часа Северин Браун и тридцать девять его товарищей направлялись к огромному зданию бывшего императорского театра на Жандармской площади.

В театре их встретил Густав Грюдсгенс, тонкий, верткий директор театра, который когда-то долго учил Геринга искусству говорить зажигательные речи.

— Я очень рад видеть вас здесь, друзья мои, — сказал он. — Всегда приятно видеть чернорубашечников — людей с чистой совестью.

Один из людей фыркнул — дисциплина начинала уже слегка трещать… несколько других молодцов улыбнулись.

— Это первый раз за всю вашу карьеру, что вам придется играть какую-то роль, — продолжал директор.

Северин Браун толкнул одного из товарищей под ребро и тот, не выдержав, захохотал. Этот смех был сразу же подхвачен остальными и через какую-нибудь минуту весь зал дрожал от гулкого хохота.

Итак, они должны стать актерами, они, которые жили одной идеей служения родине; они, которые сыграли достаточно большую роль во всегерманском национальном спектакле! Они будут актерами — они — чернорубашечники, имевшие в своем репертуаре достаточно монологов, вроде:

— Хайль Гитлер!.. Долой евреев!… Один фюрер, один Рейх!

В первый раз!.. Ха-ха-ха-ха!

Тут было над чем посмеяться.

— Ну хорошо, молодцы! — сказал Грюдсгенс. — Сейчас я скажу вам, что вы должны делать.

Через час, когда репетиция закончилась, директор снова собрал их вместе и заявил:

— Я полагаю, что было бы очень мило, если бы кто-нибудь из вас, молодцы, отнес цветы фрау Геринг в виде благодарности за эту работу.

— Отнести цветы? — переспросил один из чернорубашечников.

— А почему бы нет? — ответил вопросом Грюдсгенс. — Она сегодня дома и вместе с генералом принимает гостей. Она очень милая дама, прекрасная актриса. Я знал ее, еще когда она была генеральской…

Тут директор спохватился и, переведя дыхание, поправился:

— Когда она была еще Эмми Зоннеман.

Чернорубашечники стали вопросительно смотреть друг из друга. Никому не хотелось идти.

— Ну, ну! — сказал один из них. — В конце концов, надо же кому-нибудь отправиться. Кто пойдет?

— Ганс, конечно, — отозвался другой. — Ганс самый белокурый.

— Только не я! — вспыхнул Ганс. — У меня прыщ на лбу.

— Тогда иди ты, Вальтер!

— Никак не могу. Я сегодня дежурю в канцлерстве.

Некоторое время чернорубашечники еще торговались, кому идти, пока чей-то взгляд не упал на Северина Брауна.

— Ты! — воскликнул Ганс. — Ты новичок в отряде. Ты и иди.

Идти на квартиру Геринга!

Северин Браун неожиданно почувствовал нечто вроде нервного шока. А если там будет Гитлер, один, совершенно безоружный и без всякой охраны?

— Это так просто, — настаивал Ганс. — Кроме того, тебя могут пригласить присоединиться к гостям.

— Да, — кивнул головой Вальтер. — Ты можешь понравиться им. В тебе есть какое-то сходство с фюрером.

— Решено. Он пойдет!

— Отправляйся, Северин!

Так Северин Браун отправился на квартиру генерала Геринга.

Он купил восемь белых лилий в магазине на Потсдамской площади, быстро пересек Лейпцигскую площадь и остановился перед импозантным трехэтажным домом, в котором жил генерал.

Он прошел мимо ухмыляющегося охранника у ворот и был проведен внутрь дома другим человеком, также в форме.

У самого входа в дом охранник обратился к нему:

— Ваш нож и револьвер!

Нахмурившись, Браун отдал оружие. Потом, сняв шапку, бросил ее на скамью и остался на некоторое время один со своими взбудораженными мыслями, пока горничная отправилась докладывать о нем хозяевам.

Без оружия он чувствовал себя теперь точно голым. Кроме того, у него возникла мысль о какой-то ловушке. И тут же мучила другая мысль, о том, не могут ли ему еще раз пригодиться его руки… нет, убивать руками, это слишком долгая история!

— Пожалуйста!

Резкий голос горничной вывел его из задумчивости.

— Спасибо!

Он пошел за ней через длинный зал. Его тяжелые сапоги гулко стучали по навощенному паркету.

Горничная остановилась и недовольно поглядела на него.

— Тише! Вы здесь не на параде!

Он слабо улыбнулся и стал ступать осторожнее.

Тут до его ушей донесся нежный звук музыки, той музыки, которую можно слышать в уютных домах за чаем. Играл струнный квартет. Немного позже он расслышал и голоса гостей.