— Хорошо! — решился Сеглинь. — В порядке исключения даю вам две минуты. Наденьте халат, я вас провожу.

Раненый лежал в одиночной палате, окруженный сложной аппаратурой из стекла и никеля. Он дышал тяжело и прерывисто, на лбу серебрились мелкие бисеринки пота. Врач промокнул его лоб марлей, сказал негромко:

— Миша, к вам товарищ из милиции. Вы сможете говорить?

Носков с усилием открыл глаза, в них застыла неутолимая боль.

— Спрашивайте, — едва слышно прошептал он.

Я понял, какого труда стоит ему каждое слово, растерялся и забыл заготовленные вопросы. И тогда он начал рассказывать сам. Михаил шептал быстро, бессвязно, спотыкаясь на трудных буквосочетаниях. Ему, видимо, необходимо было выплеснуть наболевшее, освободиться от навязчивых образов, засевших в воспаленном мозгу.

— Я чинил машину... поломался рядом с домом... а этот... в плаще... приставал к девушке... замахивался... Пьяный такой, злобный... Я хотел помочь... пошел к ним... Они ссорились... он ее ругал... обвинял в измене... Потом... потом они убежали... Я хотел его... в милицию..: вытащил из кустов... И тогда он... тогда он...

Лицо раненого исказила мучительная гримаса, он застонал, заскрипел зубами, заново переживая случившееся. Сеглинь встревоженно приподнялся, движением бровей указал на часы.

Я заторопился.

— Скажите, Миша, вы этого парня встречали раньше?

— Нет... кажется, нет...

— Как он выглядел?

— Худой... невысокий... волосы русые, длинные...

— А лицо? Миша, вы шофер, у вас должен быть цепкий глаз. Что вам запомнилось в его лице?

Он ответил сразу, видно, лицо преступника навечно отпечаталось в его памяти.

— Баки на щеках... И глаза... Холодные, острые... как буравчики...

Михаил сцепил зубы, подавляя готовый вырваться стон. Сеглинь сердито поднялся.

— Все! На сегодня хватит!

— Последний вопрос, доктор! Может быть, в пылу ссоры было названо чье-то имя? Вспомните, Миша, вспомните!..

Носков закрыл глаза, и было не понять: то ли он снова впал в забытье, то ли обдумывал мой вопрос.

— Идемте, идемте, ему нужно отдохнуть, — тормошил Сеглинь.

Я медлил. Я все еще надеялся получить ответ на очень важный вопрос и клял себя за то, что задал его так поздно. Врач вежливо, но твердо взял меня за руку и повлек к выходу. У дверей я оглянулся: Михаил слабо шевелил пальцами, как бы подзывая к себе. Я вернулся почти бегом.

— Вспомнили?

— Пить, — шептал раненый бескровными губами. — Пи-ить...

Я обернулся к Сеглиню, он уже стоял рядом.

— Доктор!..

— Нельзя! Ему вчера весь кишечник перешили. Операция длилась три часа... — Врач говорил все это шепотом, опасливо косясь на Михаила, — не слышит ли.

— Пи-ить!.. — Носков лихорадочно облизывал запекшиеся губы, под болезненно трепещущими ресницами замерцали слезинки.

— Ну что мне с тобой делать! — Сеглинь смочил водой ватку, осторожно провел по губам раненого. Облегченно вздохнув, Михаил открыл глаза.

— Девчонка повторяла: «Не надо, не надо...» Имя называла... — Тонкая морщинка пролегла на гладком юношеском лбу. — Не помню, забыл...

Я легонько пожал вялую ладонь.

— Припомни, Миша, это очень важно. Вспомнишь — скажи доктору, я ему оставлю свой телефон, Счастливо, Миша, выздоравливай!

Он обхватил мою руку холодными негнущимися пальцами

— Увидите маму... передайте... пусть не волнуется... И Алле... ей нельзя... скоро маленький будет... А я... я... выбак... выкаб... выкарабкаюсь...

Наша работа не для слабонервных, но к подобным сценам иммунитета у меня еще не выработалось Да и вряд ли это когда-нибудь случится. Сострадание к страданию, злость против зла. Если нет в душе этих чувств, трудно, даже невозможно работать в милиции...

У самого выхода меня нагнал Сеглинь.

— Вы непременно должны найти этого подонка, слышите? Смерть всегда страшна, но когда она подступает к таким вот молодым... Как подумаешь, что он может не увидеть своего ребенка... еще не родившегося...

2

Я выхожу из отделения реанимации в преотвратнейшем настроении. Что толку хитрить с самим собой? Я могу играть роль многоопытного сыщика перед погруженным в больничные заботы Сеглинем. Но сам-то я в тихой панике, внутри у меня все дрожит и трепыхается. Потому что это мое первое серьезное дело. До сих пор попадались лишь мелкие кражонки да дружеские мордобития. А тут — тяжкое ранение и человек на грани смерти. И все тебе верят, все ждут и надеются. А я никакой не волшебник, я еще только учусь. Ну где, где мне искать этого подлого юнца?..

— Куда поедем, товарищ лейтенант? — спрашивает меня Спирин, открывая дверцу машины. — В райотдел?

— Что нам там делать? Рули на Гончарную!

— Есть на Гончарную! — четко повторяет сержант, круто забирая влево.

Мы мчимся, обгоняя троллейбусы, по безлюдным в этот ранний воскресный час улицам Задвинья и вскоре останавливаемся напротив деревянного двухэтажного дома с застекленной верандой.

— Мы сейчас стоим на том месте, где таксист ремонтировал свою «Волгу», — говорит Спирин, — а само происшествие произошло вон там. — И он указывает на кусты неподалеку от уличного светильника.

Я распахиваю дверцу, выпрыгиваю из машины.

— Сержант, я остаюсь здесь, а вам нужно доставить сюда участковых Волкова и Рябчуна. Срочно!

Машина срывается с места, я направляюсь к кустам на противоположной стороне улицы. Трава на газоне густо усеяна темными пятнами — действительно много крови потерял Носков. Круглые, звездчатые пятна переходят на асфальт, по ним можно четко проследить путь Михаила к дому. Вначале он еще шел, пошатываясь, дальше капли стали принимать форму эллипса — значит, побежал...

По узкой, завитой спиралью лестнице я поднялся на второй этаж. Дверь мне открыла хрупкая маленькая женщина с глубоко запавшими от изнурительной ночи глазами. Ошибиться немыслимо — это могла быть только мать Михаила Носкова. Те же, что у сына, волнистые, вразлет брови, тот же тонкий острый нос.

— Агеев, инспектор уголовного розыска, — представился я.

— Проходите, пожалуйста, — тихо сказала женщина и первая пошла по коридору.

В комнате я увидел низкорослого узкоплечего паренька. Он стоял у придвинутого к стене стола и выкладывал из авоськи бутылки с соками. Оглянувшись на звук шагов, вежливо со мной поздоровался, сказал:

— Ксения Борисовна, вот все, что было в нашем магазине. Взял каждого сорта по паре: две — сливы, две — абрикосы, две — персики, две — грушевый нектар. Виноградного, правда, не было, я поищу в другом...

Ксения Борисовна вынула из сумки кошелек.

— Пока хватит, Рома, спасибо тебе за хлопоты. Сколько ты потратил?

Юноша смущенно взлохматил старательно уложенную прическу.

— Четыре тридцать, но мне не к спеху. Виноградного достану, тогда и рассчитаемся... Я пойду, Ксения Борисовна, если что понадобится, передайте через Ивана Николаевича, ладно?..

Паренек попрощался и вышел из комнаты.

— Друг вашего сына? — кивнул я вслед.

— Нет, что вы, он даже незнаком с Мишей. Это Рома Фонарев, они с моим мужем в одном цеху работают. И куда столько соков накупил?..

С чего начать разговор? Как найти верный тон? Убитая горем мать единственного сына, и она же единственный пока свидетель... Сейчас все ее мысли заняты Михаилом, состоянием его здоровья. Она явно не ждала моего прихода, у нее были совсем другие планы. Вон и сумка с продуктами приготовлена, и сама она украдкой поглядывает на часы. Нет, нет, в таком тревожно-нетерпеливом состоянии нужного разговора не получится. Если сейчас сразу спросить ее об обстоятельствах происшествия, она в спешке может упустить многие важные детали. А мне нужны именно детали, общее представление о том, что здесь произошло, у меня есть.

— Ксения Борисовна, я только что из больницы. Ваш сын просил передать, чтобы вы не волновались...