— Дедуля, а самосвал?

— Подходил вчерась какой-то под брезентом к магазину.

— А что под брезентом?

— Я ж не акробат, по кузовам не лазаю. Но хлебом от него попахивало.

От неожиданной удачи Леденцов позабыл заготовленные вопросы. Но старик помог сам:

— Про хлебный дух и старуха моя подтвердит.

— Номера машины не запомнили?

— Числа-то нонешнего не помню, — буркнул дед.

— Моим товарищам про это сказали?

— В момент не сообразил. А за ведра взялся — и память как осветило.

Леденцова тоже осветило радостью — у него у первого появилась информация, которой не было ни у старшего инспектора, ни у следователя. Его позабыли у машины, им пренебрегли, но он и тут, не отходя, добыл оперативные сведения.

Леденцов схватил полные ведра и понес их почти бегом, не разбирая дороги. О старике он вспомнил лишь потому, что не знал, куда нести воду.

— Здоров ты, — дед отдышался и ткнул пальцем в сторону маленького домика, ветхого, как и хозяин.

Леденцов поднял ведра на крыльцо, до самых дверей, и птицей слетел на землю.

— Твои пошедши к продавщице, к Сантанеихе, — угадал его желание старик.

— Еще раз спасибо, дедуля.

— А на добавку будет тебе совет...

Старик даже сошел с крыльца и своими живыми глазками въелся в глаза инспектора. Леденцов нетерпеливо чавкнул ботинком:

— Какой совет, дедуля?

— Вам надобно пойти по хрюку.

— По какому хрюку?

— По поросячьему.

— Дедуля не понял... Мы интересуемся самосвалом с хлебом.

— Дедуля все понял.

— Тогда зачем по этому... по хрюку?

— Хрюшки бы чего и шепнули.

— Дедуля, мы есть орган власти, а вы поросячьи шутки отпускаете.

— Молод ты еще для органа, — озлился старик и пошел в дом, глухо топая по сырым ступенькам.

И Леденцов подумал, что семьдесят один есть семьдесят один.

Они ожидали найти усадьбу: двухэтажный дом, пристройки, стога, скотину... Дом Сантанеихи, небольшой и приземистый, как амбар с окнами, стоял на отшибе, у подступающих сосен — можно было подъехать из лесу по проселочной дороге к самым воротам, не показываясь в Поселке. Вокруг ни деревьев, ни строений — лишь кусты да сиротливый сарайчик за домом.

Рябинин никому не признавался, что стесняется вот так, вроде бы ни с того ни с сего, вламываться в чужой дом. И не хотел искать причину этого чувства и расслаивать свои переживания на волоконца логики — зачем? Ведь стеснение не пройдет. Пока инспектор дергал за деревяшку звонка, похожую на ручку детской скакалки, Рябинин одним мигом представил, что там, за дверью, — спят, читают, вяжут, целуются или ждут гостей, да не их, а званых... Представил. Все-таки расслаивал переживания на волоконца.

Дверь открылась. Следователь с инспектором ожидали увидеть красноликую тетку в сумрачном платке — Сантанеиху они ждали. Перед ними стояла женщина лет сорока, в брючках, в красной кофточке, с крашеными желтостружечными волосами, и обдавала их широким и непугливым взглядом.

— Клавдия Ивановна Сантанеева? Я следователь прокуратуры Рябинин. Разрешите войти?

— Господи, чем это я проштрафилась, — почти радостно, почти запела она. — Проходите.

Гости прошествовали в дом...

Сперва они увидели дворцовую люстру, которую Петельников мог задеть головой. Потом их как бы обступили кресла, диваны, пуфы, торшеры... Широченную тахту устилали разномерные плоские подушки и подушечки. Большая вытянутая комната венчалась длинным сервантом, густо уставленным крупными вазами. Электричество не горело, а дневному плаксивому свету из окошек не хватало силы зажечь хрусталь — он невнятно мерцал, как начищенная жесть. И этот сервант казался иконостасом, перед которым хоть лампаду зажигай.

Раздвинутый стол они увидели чуть позже. Он был накрыт и тоже обилен, как и дом. Рябинин разглядел его сельско-городскую разносолость — тут и соленые огурцы с капустой, тут и колбасы с паштетами, тут и казенная водка с домашними наливками.

— Мы не вовремя, — буркнул он.

— Жду своих товарок, выходной у меня. Я ведь баба одинокая.

— Мы на минутку, — извинился Рябинин.

— Садитесь, пожалуйста...

Инспектор не сел на предложенную тахту, а стал прохаживаться по комнате, разглядывая все с музейным интересом; особенно влек его накрытый стол. Рябинин приспособился к маленькому столику, где разложил свои вечные протоколы.

— Клавдия Ивановна, вы в магазине работаете одна? — начал следователь.

— Он же крохотный, для местного населения.

— Хлеб откуда получаете?

— Из райцентра. Мы ведь уже областные. Да что случилось?

Но следователь попросил ее паспорт, чтобы заполнить первую страницу протокола, — уголовное дело возбуждено, поэтому любая беседа превращалась в допрос.

— Клавдия Ивановна, самосвал к магазину подходил? — спросил Рябинин.

— Их десять за день подъезжает насчет спиртного.

— С хлебом, Клавдия Ивановна...

— Бог с вами! С каким хлебом?

— Мы же не сами придумали, люди говорят, — уверенно бросил инспектор, располагая сведениями Леденцова.

Сантанеева удивленно задумалась, легонько взбивая рукой желтые, шелестящие в тишине волосы.

— Вчера, что ли?

— Вчера, — подтвердил Рябинин.

— Зашел мужик, спросил, не надо ли хлеба...

— Какой мужик, откуда хлеб?

— Да не спрашивала я ничего. Хлеб мне его до лампочки — и привет.

— Какая машина?

— Я и на улицу не выходила.

— Опишите его.

— Мужик как мужик. Мне покупатель весь на одно лицо.

— Во что одет?

— Вроде бы в спецовку.

— Узна́ете его?

— Вы шутите...

— Ну, и чем кончилось? — спросил Петельников, видя, что рябининские вопросы вроде бы иссякли.

— Взял бутылку и ушел.

— Что ж... Спасибо, — Рябинин уткнулся в протокол, записывая скудные показания.

Инспектор стал у книжной полки, разглядывая одинаковые переплеты: «Женщина в белом», восемь штук.

— Клавдия Ивановна, зачем столько «Женщин в белом»?

— Моя любимая книжка, на макулатуру выменяла.

Рябинин придвинул ей короткий протокол, который Сантанеева прочла одним брошенным взглядом.

— Не хотите ли закусить? Все готово...

— Нет-нет, спасибо, — Рябинин торопливо закрыл портфель.

Но Петельников хищно воззрился на стол:

— Огурчики своего посола, Клавдия Ивановна?

— А как же! Попробуйте, попробуйте...

Она кокетливо тряхнула прической, прошлась по комнате, включила широкую люстру и села в отдалении, забросив руки за голову. Рябинин сощурился — от блесткого хрусталя, от яркой кофты, от желтизны волос, от ее груди, которая выкатилась двумя солнцами.

— Спасибо, — Петельников одной вилкой поддел два огурца и двинулся за Рябининым, похрустывая...

На улице они вздохнули одновременно — от сделанного дела, от холодного воздуха, от облегчения, обдавшего их вместе с мокрым ветерком.

— Найди этого шоферюгу, — сказал Рябинин.

— По протектору отыщем.

— С какого-нибудь ближайшего завода...

— А Клавдия Ивановна нас обманула, — усмехнулся инспектор.

— В чем?

— Огурцы не своего посола, а кооперативного.

Директор хлебозавода, лысеющий полноватый мужчина в сером, словно присыпанном мукой костюме, страдальчески думал: «Ну зачем она пришла?» Безвозрастная женщина с невыразительным лицом, с продуктовой сумкой на коленях тоскливо думала: «Ну зачем я пришла?»