— Что же ты, окаянный, с нами делаешь? Сколько раз тебе говорила: живи спокойно, не лезь ты к этим бандюгам! Что же мне теперь делать одной-то?!

— Замолчи, дура! — цыкнул на нее Григорий, но потом неожиданно тихо сказал: — Сына приведи… Можно? — повернулся он к Панкову.

— Можно, но быстрее, — Сергей Петрович присел на стул, наблюдая за тем, как жена моментально прекратила вопли и бросилась за сыном, а Григорий стал быстро собираться.

Вскоре из соседней комнаты супруга вывела заспанного пацана лет пяти-шести. Мальчик был сильно похож на отца, особенно нос: такой же раздутый в ноздрях и курносый.

— Простись, сынок, с отцом: уезжает он. — Сдерживая слезы, мать подтолкнула ребенка к Григорию.

— А куда ты уезжаешь? — спросил малыш.

— В другой город, сыночек, — глухо ответил Григорий и подхватил сына на руки. — Слушайся маму, не озоруй тут…

— Хорошо, папа, только ты возвращайся скорее! Я тебя очень-очень ждать буду, ты помни об этом и возвращайся! Хорошо? — Он обхватил своими ручонками за шею отца и стал тыкаться губами в его щеку. — Какой колючий! — Мальчик провел ручонкой по щеке отца. — Как ежик. — Он вдруг заразительно засмеялся.

Не выдержал Григорий: побежала по щеке непрошеная слеза, и, чтобы скрыть от сына свою слабость, он быстро опустил его на пол. Сглотнув подступивший к горлу комок, Григорий повернулся к жене.

— Ты, Маша, прости меня… За все прости!.. Если много дадут — не жди: устраивай судьбу — в обиде не буду.

— Как тебе не стыдно говорить такое?! — всплеснула жена руками. — Ведь люблю я тебя, окаянного! И думать не смей! Помни: ждут тебя в этом доме! Ждут! — Она протянула ему узелок. — Здесь поесть собрала, на скорую руку, что подвернулось: не обессудь… Из вещей, может, что можно? — обернулась она к Панкову.

— Я уже собрал что положено! — успокоил ее Григорий. — Ну, жена, как знаешь! — Он тяжело вздохнул. — Посидим на дорожку…

Все опустились на стулья. Пацаненок непонимающими глазами смотрел то на отца, то на мать. Почему взрослые такие непонятные? Плачут отчего-то… А отец увидит новые места, людей новых…

— Ты, папка, гостинец не забудь привезти оттуда! — сказал он, вспомнив, наконец, самое важное для себя дело.

Засмеялся сквозь слезы Григорий, снова поднял его на руки вверх и крепко поцеловал.

— Хорошо, сынок, не забуду!

Бросилась к нему с воем жена, обхватила ладонями голову и трижды, по-русски, облобызала. Затем приняла от него сына и тяжело опустилась на стул, прошептав словно про себя:

— Вот и все…

— Пошли, Корнеев, — сказал Сергей Петрович, и тот, закинув вещмешок за плечи, быстро пошел к выходу.

— Ты как здесь очутился? — спросил Панков, коща они с Григорием уселись на заднее сиденье.

— Медицинскую встретили по дороге! — пояснил водитель, молодой парень с большими голубыми глазами. — Вот врач и остановил ее! А меня к вам послал…

— Молодчина доктор! — воскликнул Сергей Петрович. Затем, повернувшись к сержанту, сказал: — Твоих ребят я возьму с собой, а ты свяжись по телефону с Клином: пусть возьмут под наблюдение дом по адресу — Северная, четыре… Только наблюдать и ожидать меня! Ясно?!

— Так точно! — отчеканил сержант. — Серегин, в машину! А второй, Ермолин, у дома Зарубина дежурит… Я поставлю кого-нибудь там.

— Зачем кого-нибудь: я и покараулю! — вмешался Еркин, внимательно наблюдавший за разговором. — Вы не сумлевайтесь: все будет в порядке.

— Хорошо, садись в машину, — согласился Панков и тут вспомнил про Корнеева. — Его доставь в следственный изолятор! — кивнул он сержанту.

— Скажи моей старухе, чтобы запрягла гнедую и помогла тебе с доставкой, — бросил из кабины Еркин и важно добавил: — Скажи, Еремей заказывал.

— Спасибо, Еремей Еремеевич! — поблагодарил сержант и сказал Григорию: — Руки за спину, вперед!

— Да не сбегу я, — вздохнул Корнеев, но послушно закинул за спину руки и двинулся по дороге…

Элегантно одетый мужчина медленно подошел к высокому кирпичному дому. На нем был светлый короткий полушубок, подогнанный точно по фигуре, на голове — шапка из серого каракуля, точно такого, каким был полушубок отделан. Быстрым, но внимательным взглядом окинув улицу, он вошел в дом. Дверь закрыл на ключ и громко позвал:

— Ванда!

В ответ — ни звука. Мужчина заглянул в одну комнату, в другую — никого. Снова позвал:

— Ванда!

Но ответа не последовало. Странно, подумал он, они договорились встретиться в это время. Ванда никогда не опаздывала, и он не на шутку обеспокоился. Взглянул на свои часы, потом на огромные напольные — большого расхождения не было. Тридцать минут, как Ванда должна была уже ждать его. Неужели что-то случилось? Спокойнее, спокойнее: сядь, подумай немного… Последнее время нервы стали ни к черту: так и кажется, что за тобой следят. Стареет, вероятно! Не рано ли? Чертова страна! Как он не хотел сюда возвращаться! А все этот Шрамм: «Прошло довольно много лет, и вряд ли большевики помнят вас, господин Jlановский! И документы вам приготовлены настоящие, не подкопаешься… Поверьте, что мы заботимся о вас не меньше, чем вы о себе… Слишком вы для нас дороги! — В этом месте Шрамм внимательно посмотрел на него и тихо добавил: — Пора и вам что-то сделать для великого рейха!» И ему, несмотря на огромный страх, пришлось согласиться, выговорив условие, что его дочь будет обеспечена и останется в стороне. Как же он был возмущен, когда через два года на связь с ним вышла Ванда с более чем неограниченными правами. Сначала он хотел послать Шрамму гневное письмо с угрозой отказаться от сотрудничества, но Ванда доходчиво объяснила ему, что этим он просто подпишет себе приговор, а возможно, и ей. В конце концов он смирился, и вот уже около пяти лет они с Вандой работают вместе. Обозленный на всех за свою явно неудавшуюся жизнь, — а более всего он винил в этом «толпу недоучек, захвативших власть в России», — Лановский вредил этому строю чем только мог. Сам по натуре жестокий, он был поражен жестокостью своей дочери настолько, что стал просто побаиваться ее, а вскоре Ванда и вообще взяла в свои руки руководство группой. Обладая уникальным чутьем к опасности, Ванда всегда успевала замести следы и в такие моменты не щадила никого, чтобы спасти себя. Если Лановский работал против своей страны со злости, не желая примириться с тем, что потерял: и богатство, и земли, и родовое поместье, то его дочь безоговорочно приняла новую веру, которую ей внушили в Германии. Ей нравилось ходить со своими новыми молодыми людьми на ночные погромы, ей нравилось, что их — штурмовые отряды молодых нацистов — боятся. А какие красивые парады устраивали они по ночам, с факелами, с песнями… Сначала к ней относились с некоторым подозрением, но позднее, когда Ванда стала любовницей командира группы и выяснилось, что ее мать была чистокровной немкой, ей стали доверять различные задания, связанные со сбором информации против идеологических противников. Ее заметили и порекомендовали в спецшколу, которая занималась подготовкой профессиональных диверсантов. За свою ловкость в исполнении различных поручений она получила кличку «Лисица». Красивая, молодая, хитрая, она умело использовала свои качества, завлекая доверчивых, которые вскоре исчезали бесследно либо в запутанных лабиринтах городской канализации, либо их просто закапывали темной ночью на окраине города. Вилли Вульф, ее любовник, стал довольно заметной фигурой у нацистов, и связь с женщиной из красной России, хоть и дочерью немки, стала тяготить его. Ванда по-настоящему была влюблена в стройного с голубыми глазами стопроцентного немца и всерьез подумывала соединить с ним судьбу, не подозревая о том, что «любимый Вилли» задумал разделаться с ней самым простым способом: тихо и незаметно «убрать» опасную для него женщину. Но недаром он сам побаивался своей возлюбленной: один из преданных ей людей, в тайне мечтавший об этой удивительной женщине, поведал Ванде о готовившейся с ней расправе. И охотники стали дичью! Под пытками они быстро сознались в том, кто их послал, и Ванда, разъяренная вероломством любимого человека, жестоко расправилась с ним: под дулами пистолетов трое, которых Вульф послал убрать Ванду, нанесли несколько ножевых ран Вилли и были расстреляны на месте Вандой и парнем, который предупредил ее. Внимательно осмотрев четыре трупа, Ванда повернулась к радостному парню, ожидавшему своей награды, и хладнокровно разрядила в него свой пистолет. Затем упала на грудь «любимого Вилли», тело которого уже начало остывать, и залилась горькими слезами. Так и застали ее сотрудники полиции. Ореол яркой мстительницы за своего погибшего любимого помог ей укрепить свое положение. Успешно закончив школу диверсантов, она получила высокую оценку, на нее возлагались большие надежды, как на специалиста по красной России. Все чаще и чаще среди нацистов проскальзывали недвусмысленные намеки, что в самом ближайшем будущем начнется война с Россией. Кота ее отца заслали на родину, она реально ощутила приближение войны Германии с Россией. Приняв новую веру, Ванда нисколько не переживала о судьбе своей родины, о стране, где она выросла и произнесла первое свое слово… С Яном Марковичем у нее были сложные отношения: с одной стороны, она любила его, как единственного родного человека, а с другой… с другой, ее все больше раздражали в нем нерешительность, неуверенность и непонятная для его возраста инфантильность. Отец явно устал, и в таком состоянии, как она считала, его было неразумно посылать в Россию, но… с начальством не поспоришь: оно было уверено в своем проверенном и ценном агенте. Шло время, и Ванда, придерживаясь своей клички «Лисица», упрямо зарабатывала себе авторитет. Вскоре ей предложили самой возглавить группу подготовки агентов, засылаемых в Россию, но Ванда категорически отказалась.