— Как хочешь, — согласился Шараборин.

Сквозь черные купы сосен и елей показалась поздняя луна, и от нее по снегу поползли расплывчатые тени.

Мороз крепчал, и его студеное дыхание уже начало пробираться под одежду Оросутцева и Шараборина.

— Ну и жжет, — и Оросутцев зябко подергал плечами. — Если так посидеть с полчаса, — околеть можно.

Шараборин подумал:

«Сейчас опять пойдем искать оленей, и опять я не буду знать, для чего мы их ищем и куда торопимся».

Он долго боролся с собой, наконец не выдержал:

— Зачем ты меня с собой тянешь? А? Зачем я тебе? У меня другой план есть.

Оросутцев поднялся и начал закреплять лыжи на ногах. Шараборин решил, что Оросутцев сделает вид, будто не расслышал его вопроса, и промолчит, но тот ответил:

— Как только найдем оленей, все тебе расскажу.

— Почему так?

— Ну что ты за человек! — сдерживая раздражение, заявил Оросутцев, неужели тебе не ясно, что делаю я все не ради своего удовольствия, а потому, что так надо. И ты тоже поймешь, что это надо. Пойдем. Теперь иди ты впереди, я эти места плохо знаю.

— Я тихо пойду, — предупредил Шараборин.

— Неважно. Я тоже уже быстро не пойду.

Они оставили место привала и долго еще петляли по таежной темноте. Ветви исхлестали, а острые иглы молодого сосняка искололи в кровь их лица. Ноги у обоих набухли, отяжелели от усталости и переставали слушаться. Уже далеко за полночь перебираясь через неглубокий, вымерзший до дна и занесенный снегом ручей, Оросутцев и Шараборин вдруг совершенно неожиданно наткнулись на следы оленей и нарт.

Они остановились и замерли на месте, стараясь проследить за убегающим следом, пока он давался глазу.

И как будто сил сразу прибавилось, и не так холодно стало. Шараборину показалось, что даже губа его перестала саднить.

— Не обмануло меня чутье. Все сюда, сюда, в эту сторону тянуло. Я чувствовал, — сказал он, хотя, конечно, на след оленей и нарт наткнулись совершенно случайно.

— Да, проводник ты что надо, — высказал похвалу Оросутцев. — Хорошо ты знаешь тайгу, чувствуешь себя в ней, как дома.

Это польстило Шараборину, но в то же время и немного насторожило его. Он так мало слышал похвал из уст Оросутцева, что не мог поверить в искренность и этой, и опасался, что похвала имеет особый, неразгаданный им смысл.

Шараборину, да отчасти и Оросутцеву, проведшим долгие годы в тайге, не составляло труда определить, куда и когда прошли олени, впряженные в нарты.

— Они прошли утром, совсем рано, и туда, налево, — сказал убежденно Шараборин. — Сытые олени, бегут здорово.

— Пошли налево, — предложил Оросутцев.

Идти по следу, оставленному несколькими оленями и двумя нартами, стало куда легче. Оросутцев и Шараборин затрачивали меньше сил на движение.

Шараборин сообразил, что оленями, видно, управлял хороший и знающий местность погонщик, так как след не вилял, а тянулся почти прямо через поляны, опушки, небольшие оконца в тайге, пересекал замерзшие пруды, ручьи, озера.

Луна уже поднялась высоко, и в ее призрачно-обманчивом свете рисовались фантастические картины. Каждый пень казался издали человеческой фигурой, застывшей в напряженном ожидании чего-то; снежные нависи на деревьях оборачивались в чудовищных зверей; дорогу преграждало вдруг непонятное, неестественное препятствие, в то время как на самом деле ничего не было.

Оросутцев, шедший теперь опять впереди, несколько раз останавливался, протирал заиндевевшие от дыхания, слипшиеся от мороза ресницы, и, убеждаясь, что с ними играет лунный свет, ругался:

— Дьявол его забери, наваждение какое-то, — и продолжал шагать дальше.

После часа безостановочного движения Оросутцев и Шараборин, строго придерживаясь следа, вышли на взгорок и остановились. Лицом к ним горюнилась рубленая изба. Дым из ее трубы тянулся к небу прямым высоким столбиком и рельефно выделялся на черной стене хвои. В нескольких метрах от избы лежали двое перевернутых кверху полозьями нарт. Это лучше всего свидетельствовало о том, что где-то недалеко пасутся олени.

Оросутцев и Шараборин стояли в молчании. Их отделяло от избы не больше чем метров сорок — сорок пять.

— Я говорил, что найдем оленей, — вполголоса заговорил Шараборин.

— Молодчина, молодчина… Но найти оленей — это еще не все.

— Я знаю, но главное — найти.

— Главное — взять их, и взять без шума, чтобы не видел хозяин.

— Они, однако, тут, недалеко.

— И надо брать всех, сколько есть, чтобы на остальных хозяин не пустился за нами в погоню.

— Всех заберем. Всех.

— А упряжь? — спохватился вдруг Оросутцев. — Упряжь-то, верно, в избе?

Шараборин умолк. Он совершенно упустил из виду упряжь, а ее порядочный хозяин, конечно, держит в тепле.

— Вот в упряжи-то и будет вся загвоздка, — сказал Оросутцев. И вдруг невдалеке раздался голос, заставивший обоих вздрогнуть.

— Э-гей! Что стоите на холоде? В дом проходите! — сказал человек громко по-якутски, выйдя из избы.

Оросутцев и Шараборин лишились возможности обменяться наедине своими мнениями и выработать план действий. Они себя обнаружили, бежать было бессмысленно. Да и к тому же якут подошел вплотную. Он всмотрелся в лица ночных путников и, найдя их незнакомыми, еще раз пригласил войти в дом.

Оросутцев и Шараборин, по молчаливому согласию, последовали за ним и вошли в дом. В небольшой комнате у горевшего камелька на высоком чурбаке сидела молодая женщина с приятным разрезом черных глаз, с гладко зачесанными волосами. Она пластала на доске большую рыбу баранатку. В двух чугунных котлах на жарких угольях булькала и исходила обильным паром закипающая вода.

С потолка, в центре комнаты, свисала на длинном крючке лампа «летучая мышь».

Поздоровавшись с вошедшими, женщина взяла доску с лежащей на ней рыбой и отошла в угол.

Комната, кроме небольшого, неокрашенного, но начисто выскобленного стола и нескольких чурбаков, служивших стульями, ничего не имела.

Ночные гости не без удивления оглядели комнату, что не укрылось от взора хозяина.

— Что? Бедно живем? — спросил он с усмешкой.

— Да, небогато, — ответил Оросутцев по-якутски, так как хорошо знал этот язык.

Хозяин еще раз добродушно усмехнулся и пояснил, что он с женой только утром вчера въехал в пустовавшую до этого избу. Правление колхоза поручило им обжить дом, так как с началом сезона в него должна вселиться целая бригада охотников.

— Мы еще не успели ничего сделать. Перевесили двери, а то они с петель сваливались, мусор выгребли, застеклили окно, законопатили щели, камелек подправили да дров припасли. Еще надо нары сделать, скамьи, трубу обмазать.

Хозяину было не больше тридцати лет. Ладно сидящая на нем суконная гимнастерка военного образца, солдатский ремень и общая выправка говорили о том, что он не так давно покинул армию.

Не нарушая местного обычая, Оросутцев и Шараборин сняли с себя шапки, кухлянки, уселись на чурбаки и закурили.

Хозяин подошел к одному из котлов и снял его с огня.

— Что варишь? — поинтересовался Оросутцев.

— Капкан новый варю, в хвойном настое. Хочу запах железа отбить у него. А вы кто такие будете?

— С рудника Той Хая, — поспешил ответить Шараборин, но, поймав на себе косой, неодобрительный взгляд Оросутцева, умолк.

Оросутцев же, опасаясь, как бы его сообщник не сказал что-нибудь лишнее, заговорил сам. У него к этому времени созрел уже новый план действий.

— Я везу грузы на рудник, на трех нартах, да вот олени выбились из сил и попадали.

Шараборин молча смотрел на Оросутцева, стараясь разгадать, что он затевает, между тем Оросутцев, сидевший ближе к огню камелька, расстегивал ватную фуфайку, и под ней Шараборин вторично увидел кожаный футляр, в которых обычно хранят и носят фотоаппараты.

— А что у тебя за груз? — поинтересовался хозяин.

— Срочный и опасный — взрывчатка.

— О! Это да, — заметил хозяин.