— Вы стали как дед Мороз, Надюша, — рассмеялся Шелестов. Радистка, отряхиваясь, сказала:

— Ничего, я отомщу!

Быканыров поднялся, отошел от костра.

— Дело такое, — заметил он. — Они здесь были рано утром.

Шелестов посмотрел на часы.

— Ого… Четыре. Как же Ноговицын их не увидел? Хотя в такой чащобе разве увидишь! Нужно быть опытным таежником, чтобы здесь не заблудиться.

— А как вы узнали, дедушка, — поинтересовался Петренко, — что они были тут утром?

Старик встряхнул головой, посмотрел внимательно и цокнул языком:

— Годы, друг… Годы. Всю жизнь я провел в тайге. Родился здесь. Меня знает каждое деревцо, каждый кустик. Тайга — шибко большое дело. Тайгу надо узнавать душой, сердцем. У тайги много тайн, и не всем раскрывает она свои тайны. Тайгу надо полюбить, очень крепко полюбить.

— Мне кажется, я ее уже полюбил, — весело отозвался Петренко. Нравится мне тайга. Чудесный край. А какая широта! Простору сколько, — и он раскинул руки.

— Хорошо, — похвалил Быканыров. — Ты полюбишь тайгу, и она тебя полюбит, и откроется тебе, и убережет тебя. Честному человеку хорошо в тайге, а худому — плохо. Худой человек обязательно пропадет в тайге. Совсем пропадет…

— Ну, пора ехать, — прервал Быканырова Шелестов.

Оленей вывели на след. Шелестов дал команду трогаться.

Надвигались сумерки. Крепчал мороз, и маленькими облачками от людей и оленей отрывался густой, сизый пар.

Шелестов считал, что уже пора останавливаться на ночевку, но место было неподходящее. След преступников вел наизволок по редколесью, где погуливал хотя и несильный, но при низкой температуре обжигающий ветерок.

Олени бежали уже не так весело, как днем. Они устали, и Шелестов их не понукал.

«Мои устали, а у меня два самых сильных, самых выносливых быка, рассуждал майор. — Значит, остальные и подавно устали».

Шелестов решил устроить первую ночевку в затишье, среди густой тайги, но удобного места, по его мнению, еще не было.

Когда нарты, въехали в распадок, густо поросший тальником, майор остановил оленей, и все подумали, что здесь и будет привал, но внезапно Шелестов потянулся к автомату.

Все насторожились. И лишь когда впереди с шуршащим звуком поднялся табун белых куропаток, стало ясно, какая дичь привлекла внимание майора.

— А я вообще не понимаю, как можно отличить от снега белую куропатку? — спросил Петренко. — Как это вы заметили, товарищ майор? Я сколько ни смотрю, ничего не вижу, а если и вижу, то лишь когда куропатки поднимутся.

— Привыкнешь, глаз приучишь, все будешь видеть, — ответил Быканыров. — Черные головки куропаток здорово видно. Снег белый, а они черные. И сидят они всегда головками против ветра, чтобы ветер перья им не лохматил. Птице ведь тоже холодно. А птица тоже ум имеет. Ты знаешь, как тетерев спит зимой?

— Понятия не имею, — признался Петренко. — Спит, наверное, как все спят, сядет поудобнее на ветку, глаза закроет и спит.

— О, нет, — заметил старик. — Тетерев хитрый. Он сядет высоко на дерево, сложит крылья и бух вниз в снег. Как камень. Уйдет глубоко, пророет норку вбок и спит.

— Здорово, я этого не знал.

Раздалось повизгивание Таас Баса. Все оглянулись. Пес стоял в стороне, разгребал передними лапами снег. Шерсть на его плечах поднялась.

— Что такое? — спросил Шелестов. — Что он нашел там?

— Сейчас погляжу, — ответил Быканыров и направился к Таас Басу. И стоило ему подойти вплотную, как он сейчас же определил: — Однако, прошел сохатый. Большой зверь. Совсем недавно прошел.

Подошли Шелестов и Петренко. Да, действительно, в заросли тальника уходили следы размером чуть не с глубокую тарелку.

— Вот, тальник кушал сохатый, — показал Быканыров на обглоданный тальник. — Вот еще кушал. Старый сохатый, зубы уже плохие. Старик.

Шелестов посмотрел на часы. Поздновато. С каким удовольствием он выследил бы короля тайги — сохатого! Разве есть лучшая награда настоящему охотнику, чем убить такого зверя?

— Товарищ майор… — вкрадчиво обратился Петренко к Шелестову.

— Что?

— Разрешите мне пробежаться.

Шелестов помолчал и потом сказал:

— Поздновато, дорогой.

— Я в один миг обернусь. На лыжах, а вы езжайте потихоньку. Честное слово, я мигом слетаю, а вдруг да наткнусь.

— Наткнешься, выцеливай под сердце, а то уйдет. Крепкий зверь сохатый, а этот больше лошади, — вмешался Быканыров.

Шелестов раздумывал. Он опасался, что горячий по натуре лейтенант увлечется погоней, и след сохатого заведет его куда-нибудь.

А Петренко умолял:

— Товарищ майор, ведь скоро привал делать будем. Я по своему же следу и вернусь. Вернусь и доложу, что сохатый готов, испекся. Честное слово.

«А в общем, ничего страшного нет, — подумал между тем Шелестов. — Мы все равно сейчас должны сделать привал».

Петренко смотрел на Шелестова просящими глазами, а тот все еще колебался.

На подмогу пришел Быканыров.

— Зачем думаешь? Пусти лейтенанта. Пусть пробежится.

— Ладно, — сказал майор. — Только строго с одним условием: через полчаса не увидите сохатого — обратно.

— Есть, через полчаса обратно.

Петренко быстро снял с нарт лыжи и палки, опустил голенища торбазов, достал из сумки обмотки и перемотал икры, чтобы они не ослабли, поднял голенища, поправил ремень винтовки, встал на лыжи и с места пошел крупным шагом.

Он выбежал из распадка на пригорок и размашисто пошел дальше.

— Однако, шибко бежит, — одобрил Быканыров и поцокал языком.

— Да, лыжник из него первоклассный, — согласился Шелестов, провожая глазами удаляющуюся и уменьшающуюся фигуру молодого офицера.

— А не заведет его сохатый в дебри? — высказала опасение Эверстова.

— Я ему установил срок, — коротко ответил Шелестов.

Петренко оказался точным. Едва успели Шелестов, Быканыров и Эверстова распрячь оленей на месте, избранном для привала, как лейтенант оказался тут как тут.

Он бросил на снег большого черного глухаря, рассмеялся и сказал:

— Вот вам и сохатый! Ровно на тридцатой минуте смотрю, сидит царь-птица, а сохатого нет. Ну, думаю, чем пустым возвращаться, сшибу его, и сшиб.

— Вот как! — заметил Быканыров. — Однако, у лейтенанта глаз хороший.

— Не спорю, не спорю… — согласился Шелестов.

Таас Бас осторожно обнюхал убитую птицу. У собаки была такая поза, будто глухарь сейчас взлетит и бросится на нее.

Быканыров поднял глухаря, пощупал.

— Мало-мало суховат, старик-птица.

— Ничего, — сказала Эверстова. — На огоньке он помолодеет.

— Ну, за работу, товарищи, а то темнота наваливается, — подал команду Шелестов. — Силы распределим так: за тобой, отец, — обратился он к Быканырову, — дрова и костер. Я с лейтенантом буду разбивать палатку, а Надюша позаботится об обеде.

Эверстова рассмеялась.

— Что вы, какой обед, Роман Лукич, на ночь глядя. Скорее ужин.

— Надо совместить и то и другое, — предложил Петренко.

— Правильно, — одобрил Шелестов. — Принимайтесь за работу…

Из всех четырех одному лейтенанту Петренко предстояло впервые ночевать в тайге, на снегу, при чуть ли не пятидесятиградусном морозе. Он еще не представлял себе, как это будет, хотя много раз мечтал о такой возможности. Сейчас он больше всего опасался, чтобы кто-нибудь ненароком или умышленно не намекнул на то, что он новичок в тайге. Но каждый был занят своим делом.

Старый охотник отправился ломать сухостой. Эверстова копалась в мешках с продовольствием. Таас Бас, несмотря на большой перегон, не улегся, а рыскал вокруг стоянки, что-то вынюхивая, к чему-то прислушиваясь. Олени паслись. Они разгребали копытами снег, зарывались в него головами и щипали промерзший ягель.

Снегу тут было так много, что олени подчас почти полностью скрывались в нем, и были видны лишь их коротенькие подрагивающие комочки пушистых хвостиков.