Он посмотрел вперед и с удовлетворением отметил, что нужда в бинокле отпала. Расстояние между ним и Белолюбским сократилось до такой степени, что Петренко видел коменданта уже невооруженным глазом.

— Неужели не оглянется? — спросил самого себя Петренко, готовый возобновить погоню, но в этот момент Белолюбский, словно услышав его вопрос, остановился, оглянулся и бросился бежать уже сильнее.

«Теперь вперед!» — скомандовал сам себе Петренко и побежал вслед Белолюбскому, постепенно наращивая скорость.

Потом он вынул из кармана носовой платок, сунул его в рот, закусил зубами и освободил шею от шерстяного шарфа, мешавшего равномерному дыханию.

«Вот и в норму вошел», — отметил он про себя с радостью наблюдая, что расстояние между ним и комендантом сокращается.

Гимнастерка, заправленная в стеганые ватные брюки, вздувалась пузырем на спине лейтенанта, но он все ускорял и ускорял бег, призывая на помощь каждую мышцу своего натренированного тела.

Расстояние между ними сокращалось. Не более двухсот метров отделяло теперь Петренко от Белолюбского.

Мелькала мысль: «Окажет ли сопротивление?»

Ухо лейтенанта уже улавливало скрип лыж Белолюбского и звенящий звук палок, которыми тот отталкивался. Эти звуки подбадривали Петренко и давали ему новую энергию.

И вот Белолюбский еще раз остановился и повернул голову через плечо, точно волк.

Петренко немного сбавил бег, выжидая, что предпримет враг.

Белолюбский остановился на какую-то секунду и побежал вновь.

И когда дистанция между ними сократилась метров до семидесяти, Петренко сделал энергичный бросок вперед, остановился, вынул изо рта платок, вздохнул всей грудью и, сложив руки рупором, крикнул:

— Эй, бандюга! Стой!

Белолюбский мгновенно остановился, пригнулся, точно ожидая удара, неуклюже повернул голову назад и, издав какой-то нечленораздельный звук, вновь бросился вперед.

— Стой! Стрелять буду! — крикнул Петренко, снял винтовку и передернул затвором.

Но Белолюбский продолжал бежать, и лейтенант вынужден был не отставать от него.

Когда же расстояние уменьшилось метров до пятидесяти, Петренко остановился, сбросил с правой руки рукавицу, взметнул винтовку к плечу, затаил по привычке на мгновение дыхание и нажал плавным движением пальца на спусковой крючок.

Выстрел прокатился по снежным просторам многократным, долго не замирающим эхом, переломился и угас.

Петренко не брал на этот раз Белолюбского на мушку, он дал как бы предупредительный выстрел. Но преступник, видимо, решил, что надо что-то предпринимать. Он внезапно остановился, схватился за ружье, воткнул в снег палки и залег лицом к лейтенанту.

«Ага, тут не до шуток, — подумал Петренко и тоже упал на грудь, что-то вроде поединка получается», — и тут он только почувствовал и увидел, как зло подшутил над ним безжалостный мороз. Он прихватил кончик его указательного пальца и оставил маленький лоскуток кожи на спусковом крючке.

В это время грохнул выстрел, и пуля с визгом прошла над головой.

«Впервые в жизни по мне стреляют. Наверное, жеканом бьет, на дробь не надеется», — смекнул Петренко и, обуреваемый задором, свойственным всем молодым людям, крикнул:

— Бросайте ружье, господин комендант… Стрелять не умеете. Учитесь, как надо стрелять…

Он подвел линзу оптического прицела под глаз и увидел, как лежит Белолюбский, погрузившись в снег, и как торчат по обе стороны его две лыжные палки.

Одна палка легла на мушку, и Петренко спустил курок. Палка переломилась, точно срезанная бритвой. Петренко взял на прицел вторую, и опять раздался выстрел. И вторая палка была перебита надвое.

— Отбросьте ружье в сторону! — скомандовал Петренко. — Иначе оно немедленно разлетится в ваших руках. — Слышите?

Белолюбский лежал неподвижно. Через оптический прицел Петренко увидел на его спине кусок перебитой им палки.

«Чует, мерзавец, наверное, что я в него не буду бить», — подумал Петренко и вдруг заметил, что Белолюбский шевельнулся, приподнял лицо, заметенное снегом, и быстро выстрелил второй раз.

«Дурак, — отметил про себя Петренко. — Что же ты дальше будешь делать? Перезаряжать двустволку?»

Так оно и получилось. Белолюбский изогнулся, и Петренко догадался, что он полез под кухлянку за патронами.

«Но надо раньше выбросить стреляные гильзы», — рассуждал Петренко, не отводя глаз от оптического прицела и наблюдая за каждым движением Белолюбского.

А тот, опасаясь, видно, чтобы в стволы ружья не попал снег, осторожно перевернулся на бок, приподнял двустволку и переломил ее надвое для перезарядки.

Этого только и ждал Петренко. Он приложился и дал четвертый выстрел. Что-то звякнуло, хрустнуло, и Белолюбский уткнулся головой в снег.

Без всяких опасений Петренко вскочил на ноги, встал на лыжи, достал новую обойму и перезарядил винтовку.

— Вставайте! — громко крикнул он. — Вставайте, а то я сделаю из вас решето!

Белолюбский не сразу начал подниматься, и в сердце лейтенанта закралась тревога: уж не задела ли его пуля.

Нет, видимо, не задела, потому что комендант не только встал, но даже отряхнулся от снега.

— Вы не ранены? — спросил Петренко, приближаясь и держа винтовку на изготовке.

Белолюбский не ответил, а лишь отрицательно покачал головой.

Петренко приблизился метров на пятнадцать и увидел на снегу остатки того, что несколько минут назад называлось охотничьим ружьем.

«А жаль ружья, — подумал Петренко. — Ведь из него стрелял не так давно дедушка Быканыров. Но иного выхода не было. Враг без ружья лучше, чем враг с ружьем».

Петренко остановился.

Несколько минут офицер-разведчик и преступник стояли в молчании, разглядывая один другого, изучая, примериваясь.

Белолюбский смотрел озлобленно, с вызовом, и весь вид его говорил о том, что при любом положении он готов оказать сопротивление.

— Бывший комендант рудничного поселка Той Хая Белолюбский? последовал вопрос, прозвучавший для преступника, как выстрел.

— Я пить хочу, — ответил Белолюбский.

— Хотенья остаются хотеньями. Я разрешаю вам поглотать снега.

Болезненная гримаса скривила лицо коменданта, и, зачерпнув горсть снега, он затолкал его в рот.

— А теперь становитесь на лыжи и марш вперед. Быстрее поворачивайтесь! — подал команду Петренко. Белолюбский выполнил ее.

Петренко сошел с лыжни в сторону, пропустил вперед задержанного и направился за ним следом, выдерживая дистанцию шагов в десять-двенадцать.

Белолюбский шел не торопясь, неуверенно, потому что лишился палок, а возможно и потому, что устал.

Но такие темпы не устраивали лейтенанта. Короткий день быстро угасал, и надо было торопиться.

— Живей, живей, господин комендант, а то вам придется вот так, как есть, на снегу ночевать, — предупредил Петренко.

Белолюбский прибавил шагу.

— Стойте! — потребовал Петренко.

Белолюбский остановился.

Петренко приблизился и бросил ему свои палки.

— Возьмите, так лучше будет.

Белолюбский вооружился палками и зашагал увереннее и быстрее. Петренко, как тень, следовал за ним, выдерживая прежнюю дистанцию и держа оружие наготове.

По пути он подобрал ватную стеганку и надел ее. И это было в самую пору, потому что тело, разгоряченное погоней, давно остыло, и лейтенанта уже пробирал мороз.

«Хорошо еще, что свитер был под гимнастеркой, а то и околеть можно при такой температуре», — подумал он и, посмотрев в гору, на мгновение остановился. С перевала, до которого теперь оставалось рукой подать, стремглав неслась на лыжах Эверстова. Она шла по-местному, по-северному, без палок, накренив корпус вперед, и взмахами правой руки сохраняя равновесие. Под левой рукой у нее была зажата кухлянка, брошенная Петренко на перевале.

«Вот так-так, не выдержала, беспокоилась, видно», — с чувством благодарности к товарищу подумал Петренко.

Эверстова ловко обежала идущего впереди Белолюбского.