«Лилиан умерла бы от радости, получив такой гобелен. Для чего он ему? Странный человек!» — и Эдсон перевел глаза на майора.

Тот приводил в порядок свою хилую растительность на голове, стоя перед маленьким стенным зеркальцем.

Понаслышке Эдсон знал, что работник разведывательной службы Даверс человек с неудавшейся личной жизнью. Рассказывали, что его бросили три жены, но Даверс, кажется, переносил все эти невзгоды без особого вреда для своего здоровья.

Майор повернулся, стряхнул пепел сигары прямо на пол и сел верхом на стул против Эдсона. Потом он положил руки на спинку стула и, посмотрев на гостя близко поставленными глазами неопределенного цвета, спросил своим каркающим голосом:

— Ну, как решил?

Даверс был прям, как ружейный ствол, высок, тонок и чрезмерно сух. За глаза его называли воблой, а иногда миной замедленного действия, так как никто не знал, когда и от чего он может взорваться. Белые вдавленные виски делали его голову узкой. На лице, гладко выбритом и покрытом множеством мелких и крупных морщин, бросались в глаза отвислые щеки. Подбородка у него не было. Почти прямо от нижней губы начиналась белая тонкая шея.

— Цена не сходная, — угрюмо ответил Эдсон и невольно задержал глаза на гобелене.

— Помилуй! — воскликнул Даверс. — У тебя совесть есть?

— Бесспорно есть. А денег нет. Если и есть, то очень немного. Во всяком случае, для меня мало.

Даверс покачал головой, глаза сузились. Эдсон ожидал вспышки, но ее не произошло.

— Практичный ты, старина, — упрекнул он гостя.

Эдсон кивнул головой. Это правильно. Он был очень практичен. Практичность сквозила не только в его словах, но и поступках. Но разве это порок?

— Значит, правду мне говорили, — продолжал майор, — что когда Эдсон Хауэр богу молится, он и тогда денежные подсчеты делает, — и не дав гостю возразить, спросил: — А у других, по-твоему, денег много?

— Смотря у кого. Для этих целей, как мне и вам известно, ассигновано сто миллионов долларов. Чего же тут прижимать? Я же не в богадельню пришел. Я не солдат, я человек вольнонаемный и летаю за деньги. Это мой заработок. И я имею право торговаться.

— Бесспорно, — согласился Даверс.

— Ну, и притом, Якутия — это не Япония.

— Как я тебя должен понимать?

— Очень просто. Собьют в два счета. И ночь не поможет.

Даверс откинулся назад и расхохотался. Дряблая кожа затряслась на его щеках.

— Такая вероятность равна нулю, — сказал он. — Ты полетишь на машине с советскими опознавательными знаками. Кто же тебя собьет?

— Это неважно, — махнул рукой Эдсон. — Садиться я должен?

— Непременно.

— Вот видите! Без посадки я пойду за предложенную вами сумму, а с посадкой… А на кой дьявол садиться? Неужели их нельзя выбросить с парашютами?

— Вообще можно. Но, во-первых, у них очень много груза, а во-вторых, ты должен будешь, высадив двоих, взять на борт одного, который тебя будет ожидать и подготовит сигналы. Его ты привезешь сюда, ко мне. Тут, старина, все обдумано и предусмотрено.

Эдсон поерзал на стуле и спросил:

— А погода тоже предусмотрена?

— Ну, уж тут я ни при чем. Операция должна быть выполнена при любой погоде. Игра стоит свеч.

Эдсон ухмыльнулся, почесал затылок.

— Интересно все же, — разглаживая рукой шлем, произнес он, не глядя на майора. — Кто и сколько, кроме меня, заработает на этой операции?

Майор встал, развел руками и, пододвинув стул, тоже подсел к столу.

— На этот вопрос могут ответить только Даллес и бог. Только они, сострил он.

Эдсон не хотел сдаваться. Он твердо решил это заранее. Краем уха он слышал, что будто бы уже трое человек отказались от полета, на который он дал принципиальное согласие Даверсу.

— Я не хочу рисковать головой, жизнью за эту ничтожную сумму, проговорил он. — Там снегу по пояс. Сядешь и влипнешь, как муха в мед.

— Твоя машина на лыжах, и моторы у тебя хорошие. Я это точно знаю.

— Моторы хорошие, а вот предчувствия не совсем хорошие.

— Это удел слабых и психически больных. Ни я, ни мой шеф не относим тебя к числу таковых, иначе бы ты не сидел против меня. Профессия летчика требует людей сильных, волевых.

Эдсон с шумом вздохнул и вяло уронил:

— Люди разные бывают. Вы один, я другой.

— Ерунда! — отрезал Даверс. — Мы прежде разведчики, а потом уже люди.

Эдсон упрямо дернул головой. У этого майора на каждое слово было готово два.

— Вы забываете, майор, — сказал он, — что жизнь не стоит на одном месте. Все меняется. Не так давно мы были на севере Кореи, а сейчас опять опустились за тридцать восьмую параллель. То, что легко можно было проделать вчера, — сегодня не пройдет. Предложите любому этот полет…

— Только без философии, старина, — перебил его Даверс. — К черту эти твои диалектические узоры: «Жизнь не стоит на одном месте», «Все меняется»… Терпеть не могу. Надо лететь. Понимаешь? Лететь.

— Какая уж тут, к шутам, философия, — огрызнулся Эдсон. — Вы говорите, что «надо», а я вам говорю, что плавание предстоит далекое и трудное.

— Ничего, ты хороший пловец, Эдсон. Очень хороший.

Эдсон усмехнулся.

— Хм… хороший. Хорошие всегда и тонут. Берут даль, рискуют и тонут.

— Э! Тонуть не советую. У тебя молодая жена…

У Эдсона в груди уже нарастало раздражение. Так можно без конца тянуть волынку и ни до чего не договориться.

— При чем тут жена?

— А потом, если уж ты такой несговорчивый, — заметил майор, — то я попробую поговорить с Джемсом. Он, кажется, не из робкого десятка, деньги любит и такой же вольный сокол, как и ты.

— Нашли героя. Он, не долетая до границы, наложит в штаны и вернется.

«Это вполне возможно. Тут он прав», — подумал Даверс и спросил:

— Чего же ты хочешь?

— Вот это другой разговор. Удвойте сумму — полечу, — и он хлопнул по столу большой ладонью. — А нет, — до свиданья. Надоела эта канитель.

Даверс прошелся по комнате взад и вперед, потер рукой то место, где должен быть подбородок, и глянул на часы. Время истекало, а другого кандидата он не имел.

— Ладно! Черт с тобой, — пробурчал он. — Плачу двойную, только не ершись.

Эдсон полез в карман, достал лист бумаги, испещренный вдоль и поперек разными резолюциями, и положил на стол.

Несколько минут спустя, бросив прощальный взгляд на гобелен, довольный собой, Эдсон покинул майора.

Вылет назначен был на двадцать с половиной часов по якутскому времени.

Ровно в двадцать на «джипе» подкатил на аэродром Эдсон Хауэр.

— Все готово! — доложил ему помощник, когда Эдсон сходил с машины. Представитель Даверса тут. Он полетит с нами.

— Пускай себе летит на здоровье, — весело отозвался Эдсон и направился к самолету, который уже напоили бензином. У Эдсона было хорошее настроение. Пятидесятипроцентный аванс от условленной платы лежал у него в кармане. Он легко поднялся по лестнице в самолет, пожал руку молодому капитану — представителю Даверса, мельком взглянул на двух невзрачных, широкоскулых, с раскосыми глазами субъектов, одетых по-северному, которых предстояло высадить на той стороне, и вдруг крикнул: — Что это за самоуправство?

Перед ним встали помощник и капитан.

— Вы полагаете, что летим на ярмарку? Сейчас же упаковать груз в два места, иначе я его весь выброшу за борт.

Груз, привлекший внимание Эдсона: железная печка, утепленные палатки, спальные меховые мешки, надувные резиновые матрацы, несколько пар лыж, подбитых короткой оленьей шерстью, набор охотничьих ружей и пистолетов, ракеты, ракетницы, радиоаппаратура, батареи, боеприпасы, взрывчатка, эмалированная и чугунная посуда, лопаты, топоры, пилы, бидоны со спиртом и продукты питания, — лежали внавалку на сиденьях.

— Толкайте все в спальные мешки, — приказал Эдсон. — На выгрузку я дам две минуты, не более, а этак и за час не переносишь.