И уж совсем никто не мог догадаться, что во всем, что произошло в доме Червяковых, Ефим Афанасьев винил себя. Отсюда, из Красногвардейска, он уходил когда-то в армию. После службы за границей истосковался по дому. Когда вернулся, райком комсомола даже отдохнуть не дал, направил на работу в милицию. До сих пор работалось, можно сказать, легко. Потому что кругом были свои, с детства знакомые люди. Ефиму даже казалось, что именно из-за того, что в Красногвардейске участковый уполномоченный он, Ефим Афанасьев, здесь никакого преступления серьезного и случиться не может, так как не заслужил он такой обиды. Да и знал он всех настолько, что и в мыслях допустить не мог, как это от него можно плохое скрыть. Сам он взыскивать с людей не любил, от всякой дури старался просто удержать. А перед праздниками заходил в магазин и отдавал продавщице список: кому не следует продавать в эти дни больше чем пол-литра. Добавлял при этом:

— А коли ругаться начнут да просить жалобную книгу, то по такому поводу ее не выдавать. Нечего пьяниц до чистой бумаги допускать. За разъяснениями ко мне присылайте, даже на дом можно. Так и говорите, что я велел.

И вдруг — грабеж, да еще с применением оружия!

Только сейчас и понял, где промахнулся. Пять лет уже работал участковым, на всех совещаниях только одни похвалы слышал, в прошлом году звание офицерское присвоили. И все эти годы полагался только на своих, коренных красногвардейских. А сколько в последнее время новых людей понаехало! И не только специалистов да рабочих кадровых, но и тех, с кривой душой, которые болтаются по белому свету без всякого смысла. Знал ведь об этом! А что мог о них сказать? Ничего. И получилось, что оторвался от жизни. Вот где собака-то зарыта!..

…В поселковой столовой сказали, что Катька-буфетчица работала вчера, а сегодня отдыхает.

Поглядел на часы. Время двигалось к полудню. Решил сходить к Катьке домой, хоть и далеко да и не больно хотелось. Такая она уж была Катька: с другой женщиной мужчина пройдет рядом — и никто слова не скажет, а кто возле Катьки побыл — всякое доверие теряет. И все равно мужики возле нее вертятся. А она только похохатывает.

И Афанасьеву дверь она открыла широко, забелела зубами в улыбке, словно ждала:

— Проходите. Вот так гость!

— Не ждала, что ли? — тоже улыбнулся он.

— Я сроду никого не жду. Ко мне сами ходят. А ты испугал. — И хохотнула весело.

— Вот и я сам пришел.

— Вина не прихватил? — пошутила.

— В такую-то рань?

— Сегодня можно: все равно же завтра воскресенье!

— Ладно, — сказал Афанасьев. — Знаю, что женщина ты веселая, гостей любишь, а я — по делу. Хотел кавалером одним твоим поинтересоваться…

— Которым? — прыснула она.

— Часто меняешь? — решил подковырнуть ее.

— А что делать, если они испытания моего не выдерживают? — нисколько не смутилась она. — То дурак попадет, то наоборот — такой умный, аж противно. Один на телка похож, другой на петуха. Не хочешь, да расчет дашь!

— Правильно. Воюй, пока порох есть,

— Не война это, одно расстройство…

— Так вот. Слышал я, есть или был, не знаю уж какой, кавалер один возле тебя. А нынче понадобился он мне по одному вопросу. Думаю, поможешь мне найти его…

— Чего это ты, Ефим, сыздаля ко мне подъезжаешь, как к незнакомой? — упрекнула она. — Сказал бы кто, и все. Мне ведь скрывать нечего, вся на виду. Кто такой?

— В том-то и дело, что ни имени, ни фамилии его не знаю.

— Ну, хоть с виду-то какой? Мне аж самой интересно.

— Хрипловатый голос у него.

— Кто же это? — силилась вспомнить Катька. — Точно со мной видели?

— Чего мне обманывать.

— Хрипловатый… Так это Колька Ширяев, химлесхозовский. Ну и вспомнили! Со смеху помереть можно. Я его уже с полгода на вытянутую руку не подпускаю. Конечно, только Колька Ширяев и говорит так, будто у него в глотку вата натолкана. От водки, наверное, охрип на всю жизнь!

— Где он сейчас, не знаешь?

— И знать не хочу! Околачивается у себя, думаю. Где ему больше и быть, как не в лесу?

— Уезжать он не собирался?

— А бог его знает! Он трепач, так пойми его. Пускай катится на все четыре стороны!

— Дружок у него есть?

— Такой же, как сам, — Петька Гилев, с одной колодки спущены.

— Давно в химлесхозе они?

— Года полтора. Колька из заключения приехал, а Петька за неделю до него появился. Вот и смахнулись.

— А ты как узнала его?

— Я всех одинаково узнаю: мало их трется у меня возле стойки? Разлив же: у одного до пол-литры не хватает, ко мне идет. Я и рубель беру.

— Фотокарточки нет у тебя с него?

— Откуда? Не жених ведь. Что это они так понадобились тебе? Нашкодили, знать? Они с пьяных глаз все могут…

— Придется в химлесхоз идти, — сказал Ефим, поднимаясь. — Не лишку ты рассказала мне. А на этой неделе не видела их в поселке?

— Давно не встречала, Ефим. Хочешь верь, хочешь не верь, — ответила она по-серьезному.

Афанасьев видел, не врет. Да и знал, что Катька — баба честная и прямая, хитрости в ней никакой нет. Вся недостача ее — по женской линии.

В химлесхозе Афанасьев без труда установил, что Ширяев и Гилев получили расчет за день до происшествия в доме Червякова.

Ни одного хорошего слова не услышал о них Афанасьев,

За полтора года Ширяев и Гилев едва ли ночевали в общежитии половину ночей, а когда являлись, то непременно пьяными. В небольшом клубике лесного хозяйства без них не обошлось ни одного скандала. Жадные до денег, они пропадали в лесу неделями, а когда получали заработанные деньги, не уходили из поселка, пока не спускали все. Так и жили, не заглядывая вперед, довольствуясь тем, что есть на сегодня.

Ребята из общежития, которые жили вместе с Ширяевым и Гилевым, рассказали, что друзья последнее время забросили пьянку и налегали на работу. Собирались уезжать.

— И хорошо заработали? — спросил Афанасьев.

— Тысяч по пять, самое малое, увезли, — прикинули соседи. — В бухгалтерии вам точно могут сказать.

— Что ж у них багажа не было, коль они так много зарабатывать могли?

— А Колька всегда говорил, что маленький, да тугой бумажник в сто раз лучше большого чемодана с тряпьем.

— За что сидел Ширяев в тюрьме, не рассказывал вам?

— Спрашивали, да он увертывался: за божий промысел, отвечал.

— В общежитии ни у кого ничего не пропадало при них?

— Этого сказать не можем. Что делали на стороне, нам неизвестно, а здесь парни рук не замарали. Ручаемся.

Ребята из общежития помогли Афанасьеву и найти фотографии Ширяева и Гилева.

Не откладывая, Ефим зашел в аптеку и в числе разных других показал фотографии девушке, которая видела на вокзале парней, обогнавших ее на дороге.

— Есть на этих фотографиях они? — спросил ее Афанасьев.

— Вот эти, — уверенно выбрала она нужные.

Разыскал домашний адрес станционной буфетчицы Фаи. Сходил с фотографиями и к ней, получил еще одно подтверждение.

И только после этого отправился домой. И хотя время двигалось к девяти, чувствовал себя легко, даже сам не заметил, как тихонько стал подпевать в такт своим шагам… Зашел домой и распорядился с порога:

— Маруся, давай-ка в ружье! Если поторопишься, так на девять часов в кино успеем!..

А ранним утром Афанасьева разбудил Никишин. На мотоцикле его изрядно заляпало грязью, но он был бодр и весел. Ворвавшись в дом, заявил громко:

— Долго спишь, Афанасьев! Пора дела начинать да по инстанциям докладывать!

— За нами задержки не будет.

— Итак, зовут наших крестников — Николай Ширяев да Петр Гилев. Только они двое и выписались в этом месяце из Красногвардейска. Работали в химлесхозе. И биографии у них на обвиниловку похожи…

— Знаю, — проговорил Афанасьев, натягивая на теплую портянку сапог. Притопнул ногой и закончил: — Уехали как раз в тот день, когда Червякову ранили.

— Точно — уехали?