— Садитесь, подвезу! Барышня, наверное, устала!

— Мы пешком пойдём, — сердито говорит Катя. Выдумал ещё — барышня.

Катя наклоняет голову и смотрит на свой сатиновый красный галстук, стянутый блестящим зажимом. На зажиме маленькое пламя.

— Мы пешком пойдём, — говорит извозчику отец.

Извозчик вытягивает губы, чмокает, натягивает вожжи, и лошадка бежит быстро, весело бьют по булыжнику подковы, вздрагивает чёрная грива.

Они идут дальше. Пробежал мальчишка, катит перед собой железный обруч, звон на всю улицу.

Отец говорит:

— Ещё я тебе расскажу про Кудинова.

— Расскажи, — вскидывается Катя.

— Породу, которую мы, проходчики, отбиваем, надо быстро убирать из шахты. Не убрана порода — нет простора для работы. Нельзя идти дальше. Только в одной нашей бригаде несколько людей заняты уборкой породы. Откатчик грузит породу лопатой в специальную бадью. В вертикальном стволе, на узкой площадке стоит Павел Кудинов, аппаратчик. Тяжёлая бадья проходит мимо него вплотную, почти впритирку. Вот она показалась снизу, он схватывает её за край, останавливает на уровне плеча, быстрым движением подгоняет под неё вагонетку, ударяет по задвижке бадьи, дно отваливается — порода сыплется в вагонетку. Аппаратчик откатывает тяжёлую вагонетку и отсылает вниз пустую бадью. Как думаешь, сколько времени у него всё это занимает?

— Не знаю. Площадка узкая, неудобная. Бадья тяжёлая. Вагонетка тяжёлая. Не знаю.

— Всего одну минуту! — радостно кричит отец. — Одну минуту!

Он кричит, и проходящая старуха говорит:

— Внушение дочери даёт — и правильно. Совсем не слушаются теперь дети. Раньше было другое дело.

Старуха, шаркая тяжёлыми валенками с галошами, идёт дальше. Отец и Катя смеются над её словами.

— Вся операция занимает одну минуту! — повторяет отец. — Портрет Кудинова в газете печатали. Ты представь себе. Температура на площадке тридцать пять градусов жары. Пот ему глаза заливает. Схватил Павел ведро воды, окатился, стало ему прохладнее. Одежда прилипла, стоит до ниточки мокрый и кричит нам вниз: «Давай породу, черти!» За шесть часов смены — триста сорок подъёмов.

Пришёл Пашка на метро — деревенский парень, неграмотный, через улицу боялся переходить. Теперь работает, учится, мечтает стать мастером. А пока — ведро воды на себя и — каждый день рекорд.

Катя как будто видит тёмную, мокрую стену шахты, льётся вода, прижавшись к стене на узенькой площадке стоит человек и кричит: «Давай породу, черти!»

В те далёкие годы мне приснился однажды удивительный сон.

Большой просторный зал с толстыми колоннами. Колонны блестят, и блестит жёлтый натёртый пол, как будто стеклянный. В нём отражаются огни, как в книге про Золушку. Люстры под потолком переливаются разноцветными искрами. Много людей, только они не танцуют в этом дворце. Они сидят на стульях и смотрят на сцену. А на сцене человек с небольшой доброй бородкой — Михаил Иванович Калинин, Председатель Президиума Верховного Совета. Перед ним на столе коробочки с орденами.

«Самый младший среди орденоносцев — вот эта девочка», — говорит Михаил Иванович Калинин и показывает на меня.

Все смотрят и улыбаются.

«Иди сюда», — зовёт Калинин и манит меня пальцем.

Я иду. Ноги двигаются медленно, гладкий паркет ускользает из-под ботинок. Я боюсь упасть, стараюсь идти быстро, а иду медленно. Но все ждут, и Михаил Иванович Калинин тоже ждёт. И всё-таки я подхожу к сцене и поднимаюсь по лесенке. И сейчас помню тёмно-оранжевые ступени этой лесенки, широкие доски, а на одной доске круглый след от сучка.

Михаил Иванович наклоняется ко мне и пожимает мою руку. У него рука тёплая, а у меня холодная.

«Ты награждена самым главным орденом», — говорит Калинин.

«А Мишка?» — спрашиваю я.

«Кто такой Мишка?» — интересуется Калинин.

«Это самый главный мальчишка в нашем дворе, — отвечаю я. Я и во сне знаю, что это не так, самый главный мальчишка в нашем дворе всё-таки Сашка Пучков. Но я твёрдо говорю опять: — Мишка — самый главный мальчишка в нашем дворе. Он носит беретку универсальную, и у него буква «М». «М» — это не потому, что «Мишка», «М» — это «метро».

«Я понимаю, — говорит Калинин Михаил Иванович. — «М» — это «метро».

Он даёт мне красную коробочку, я знаю, там орден. Вот сейчас я открою коробочку, а там лежит орден, самый настоящий.

Только коробочка почему-то не открывается. Я видела в киножурнале, Михаил Иванович Калинин вручал ордена ударникам в открытых коробочках. А мне почему-то в закрытой. А Мишке вообще нет.

«А Мишке?» — опять спрашиваю я.

Калинин смеётся. Он похож на деда Лёньки Леденчика. Только Лёнькин дед ходит с палкой и кряхтит. А у Калинина Михаила Ивановича бородка покороче и глаза повеселее.

— Вставай! Пора вставать! — говорит мама.

Я просыпаюсь. Мама сидит на корточках около печки и чиркает спичками. В комнате холодно.

— Дрова сырые, никак не разожгу, — говорит мама.

А у меня в ушах ещё звучат аплодисменты.

Вечером во дворе я рассказываю Мишке свой сон:

— И горели огромные люстры, и колонны сверкали, и сверкал паркет.

— За что тебе орден-то дали? — спрашивает Мишка, и я чувствую, что он завидует мне.

— Не успела узнать. А Михаил Иванович Калинин стоял совсем рядом, вот так я, а так Михаил Иванович Калинин. И он знаешь что сказал? Он сказал: «А живёт у вас во дворе мальчик Мишка? Он носит универсальную беретку с буквой «М»?» А я ответила: «Да, живёт. Вот так наши окна, а так Мишкины. А буква «М» у него на шапке — это не «Мишка», буква «М» — это «метро». И Михаил Иванович Калинин сказал, что тебе тоже орден дадут скоро.

— Не врёшь? — щурится Мишка.

— Что ты? — обижаюсь я. — Зачем мне врать. Очень нужно врать.

Когда люди врут, они всегда обижаются, если им не верят. Мишка поверил мне.

В толстой тетради появились новые записи:

«С чего начиналось метро? Тридцать лет назад инженер Балинский предложил построить метро. Он пришёл на заседание городской думы, но дума была не за нас».

Это Мишка записал в тетрадь поразившую его историю инженера Балинского. Эта история заняла несколько страниц. Следом шёл рассказ о бывшем старателе Антоне Самойлове. Мишка всё написал подробно. Про то, как добывали золото. И как приехал этот человек на метро. И про мост над Охотным рядом, по которому прошли танки, а мост даже не покачнулся.

Пучков приписал:

«Всю тетрадь один человек исписывает. Все хотят рассказывать, а не ты один. Тетрадь не твоя».

«Тетрадь общая, — отвечает Мишка, — она так и называется: «Общая тетрадь».

«Первый день метро наступил ночью. Те, кто живёт на улице Остоженке, услышали среди ночи страшный грохот. Было похоже, что палят из пушек, и все испугались. Подбежали к окнам. На улице светло, как в полдень. К трамвайным проводам подвешены большие лампы. Стоят непонятные машины, от них идёт пар. Эти машины — паровые копры, они заколачивают в землю толстые сваи вдоль трассы метро. Так началась постройка первой станции «Парк культуры». С этого грохота началось метро».

Это написала Таня Амелькина.

А вот круглые солидные буквы Бориса с чужого двора:

«Линии метро бывают глубокого заложения и мелкого заложения. Пассажирам, конечно, удобнее мелкое: быстрее спускаться в метро, быстрее подниматься на улицу. А строителям иногда лучше мелкое, а иногда глубокое. Это зависит от геологов: как они скажут, так и копают глубину.

Глубокие шахты дороже. Им нужна хорошая вентиляция, водоотливные установки. Всё это я узнал от инженера Самойлова, с которым познакомил меня Мишка. Самойлов пока ещё спит на двери, а днём вешает её на место. Он вам всем передаёт привет».

Леденчик вдруг, сам не знает почему, сочинил стихи: