Опасность грозила самому существованию русских поселений на новых землях.

Когда Евстрат Иванович вступил в управление американскими поселениями Северо-Восточной кампании, многажды замечены были подходившие к российским владениям корабли под испанским флагом. Приходили они с юга, но, казалось, к берегам не приставали, а, едва показав паруса, исчезали за горизонтом. Словно бы их и не было, и это только утомленным глазам помнились белые паруса в слепящей дали океана.

Однажды, однако, на рассвете, крепостцу разбудила пушечная пальба. Два фрегата, без флагов на мачтах, приблизившись на выстрел, ударили залпом по крепостце. Щепа полетела от деревянных стен. Люди со сна в чем есть бросились на башни.

Фрегаты стояли бортами к острову, и из боевых люков с удивительной для ватажников частотой вырывались слепящие полотнища пламени. Но видно, волна мешала прицельному огню пиратов. Только первый залп накрыл крепостцу. Ядрами были разворочены сторожевая башня и стена у ворот, в двух местах. Последующие залпы ударили с недолетом. Ядра разорвались у рва, не принеся крепостце больших повреждений.

На одном из пиратских фрегатов попытались было взять ветер и подойти поближе, но, видимо, капитана испугала прибойная волна, а может, показалось слишком опасным почти в упор встать под выстрелы русских? Матросы ссыпались с вант.

Отбились легко.

Иркутский пушкарь Иннокентий Карташев каленым ядром сбил у фрегата грот-мачту. В подзорную трубку Деларов увидел, как засуетились на палубе пираты, подняли оставшиеся паруса и кое-как, галсами, преодолевая ветер и волну, пошли от острова в море.

Иннокентий шапку сорвал, швырнул оземь.

— А? — крикнул.— Взяли? То-то же!

Молодец был пушкарь. Молодец — что сказать? Но Евстрат Иванович понял: у пиратов и пушки мощней, и пушкари они нехудые. Башню разворотило так, что бревна торчали расщепленными обломками. Крепостца ядра такого веса держала плохо.

С тех пор Деларов строго-настрого приказал: тревогой поднимать крепостцу, едва увидят на море суда.

Это было как наваждение. Тревожно загудит сторожевой колокол, упадут боевые люки на башнях, ватажники выкатят пушки на выстрел, а корабли помаячат у горизонта и уйдут.

И так и раз, и другой, и третий.

Потом корабли ушли, казалось, навсегда. Однако позже стало известно, что испанцы подтолкнули индейцев напасть на малую русскую крепостцу на материке, в Кенаях. Индейцы крепостцу сожгли. Евстрат Иванович с большими трудами восстановил разрушенные стены. Поставили новые башни, углубили ров, но беспокойство осталось.

Год назад испанцы спалили британское поселение у мыса Нутка. Британцев вывели к берегу и расстреляли. Евстрат Иванович тогда же получил весть от мирных индейцев, что испанский капитан говорил: «Побережье Америки от Берингова пролива до мыса Горн находится под скипетром короля испанского».

Вот так и не иначе.

Деларов ногтем поскреб щеку, прищурил глаза на огонь. Бойкое пламя слизывало корчившуюся бересту с поленьев. Береста сворачивалась в огненные кольца.

Ныне была получена новая весть. В Кенаи пришел «Меркурий» — корабль под шведским флагом с четырнадцатью пушками на борту. Командовал им капитан Кокс — старый пират, давно известный на побережье. Кокс похвалялся разрушить русские поселения на островах и идти даже до Петропавловского порта.

Тогда же Деларов проверил боевой запас. Спустился в пороховой погреб, пересчитал бочонки с боевым зельем. Поцыкал сквозь зубы. Повешенный на крюк фонарь освещал лицо управителя. Суровые морщины прорезали лоб Деларова, губы сжались жестко. Пороху оставалось едва-едва на один бой, а нужно было ждать, что Кокс вскоре объявится у стен крепостцы. Нет, благодушествовать было никак нельзя.

Евстрат Иванович снял фонарь с крюка и, не оглядываясь, вышел из погреба. Подумал: «Плохо дело». Но о том никому не сказал. Не хотел тревожить до времени. Однако с той поры обошел стены крепостцы, проверил, крепки ли башни — не дай бог подгнили,— осмотрел пушки. А с караульных спрашивал куда как строго. Шли дни, пират пока знать о себе не давал. Над морем только чайки вились.

Деларов поднялся от очага, толкнул дверь.

На сером предрассветном небе черной тенью рисовалась сторожевая башня. Дом управителя стоял напротив ворот в крепостцу. Евстрат Иванович вгляделся в серый сумрак. Увидел: на башне — никого. «Неужто спят? — кольнуло тревожно.— Башки посрываю!» Захлопнул дверь за собой и, оскальзываясь на мокром, побежал через площадь. У подножья башни еще раз глянул вверх.

Над черным обрезом стены маячила голова сторожевого.

С башни окликнули:

— Эй, кто там?

Деларов остановился. Тревога отлегла от сердца.

— Кто, кто там? — крикнули с башни зло. — Отвечай.

Деларов понял: «Сейчас пальнут».

Поспешно ответил:

— Я! Не признали?

Над обрезом стены маячило уже две головы, вглядываясь в тень.

Нет, не спали на башне. Погрешил с оговором управитель.

Деларов застучал каблуками по широким плахам лестницы.

Лестница была крута. Евстрат Иванович задохнулся, взбежав наверх. Из сбитого из крепких сосновых бревен лаза глянули на него два лица.

— А-а-а, Евстрат Иванович,— облегченно прогудел старший из сторожевых. Был он из первых ватажников, что пришли на Кадьяк с Шелиховым.— Давай,—  сказал отсыревшим на ветру голосом — подсоблю.

И, крепко ухватив управителя за руку, помог взобраться на боевую площадку.

Площадка была невелика. Здесь стояли пушка, посвечивая в просыпающемся свете утра крутым начищенным медным боком, и подзорная трубка на треноге.

— Ты, Кондратий? — одергивая полы тулупчика, узнал Деларов.— Ежели бы ведал, кто на башне,— не пришел.

Кондратий показал в улыбке зубы:

— Ничего, молодые тоже сторожки,— ответил добродушно, хотя видно было, что мужик продрог. Лицо было тёмным, губы стянуло.— Вот Осип,— он ткнул второго сторожевого в бок,— все долдонит: сюда погляди, дядя Кондратий, да сюда погляди. Глазастый.

Осип, рукавом армяка утерев лицо, промолчал.

С моря тянуло влажным, знобящим предутренним туманом. Горизонта не было видно, только серая наволочь клубилась над бухтой. Тяжко из непроглядной мути вздыхали волны. Чаек не было слышно. Еще не встали на крыло. Качались где-то на волнах серыми комками.

Деларов подошел к краю боевой площадки, оперся руками о сырое корье предела и, подавшись вперед, в который уже раз прислушался. Плечи поднял, словно еще на шаг хотел ступить ближе к морю. «Ну,— подумал с надеждой,— может, выстрел грянет из тумана и объявится галиот?» Но в ответ только ровно и безучастно рокотало море.

— Ждешь, Евстрат Иванович? — все поняв, участливо спросил Кондратий.

Деларов оглянулся через плечо.

Лицо Кондратия белело бледным пятном в тени нависавшего шатром верха башни.

— Сам по всей ночи маюсь,— сказал тот,— сейчас не придет, и ждать нечего. Шторма раскачают воду.

«Это точно,— отвернувшись, подумал Евстрат Иванович,— а как быть-то? Кокс нагрянет — чем отбиваться? Топорами?»

— Придет,— сказал сквозь зубы,— должен прийти! — и ударил кулаком по влажной лесине.

— Дай-то бог,— поддержал Кондратий,— дай-то бог.

Поежился неуютно под армяком, плечами повел,

надвинул на глаза шапку. Потянуло сырым, а мужик за ночь и так нахолодался.

Но ни в тот день, ни в другой и ни в третий галиот не пришел.

Шторма все ближе и ближе подступали к Кадьяку.

Остров, окруженный белой, пенной прибойной волной, горбился над океаном черной громадой. Иззубренные утесами берега стыли на ветру и, казалось, сами ждали и выглядывали паруса в туманной дали.

Ивана Ларионовича Голикова принимал вновь назначенный иркутским и колыванским губернатором генерал Пиль. Голиков знал: от этой встречи многое будет зависеть в делах кампании, и шибко волновался. Да и было от чего волноваться. Разное говорили о кампании. Год-два назад завидовали. Не тут, так там можно было услышать: «Ишь как шагают. О кампании уже и в Питербурхе известно. Царица и шпаги и медали выдала. Широко, широко заводят купцы».