Одна из свечей почти догорела, и джентльмен со щетинистой шевелюрой аккуратно потушил огарок большим и указательным пальцем. Затем он извлек из кармана коробок спичек, зажег новую свечу и, задув спичку, бросил огарок в огонь. Его компаньон, не обращая внимания на деятельность соседа, продолжал водить взглядом по колонкам, то и дело вынимая изо рта трубку, чтобы поковырять в зубах серебряной зубочисткой.

Мимо пролетел мальчик-прислуга. Джентльмен академического вида поднял руку, пытаясь привлечь его внимание, но результата это действие не возымело. Мгновением позже мальчик пронесся обратно, уже из кухни, однако и вторая попытка оказалась безуспешной. Третья — тоже. Будучи не в силах достичь цели обычным путем, джентльмен академического вида воззвал к своему сидящему напротив собрату. Увы, укрытый за газетой как за неприступной стеной, тот остался глух к призывам компаньона.

Так случилось, что за этой маленькой пантомимой наблюдала со своего места за стойкой мисс Хонивуд. Передав бразды правления пивным краном кому-то из подчиненных, сия высокая и угловатая дама направила свои стопы прямо в уголок у очага и осведомилась о нуждах академического вида джентльмена. На его замечание, что занятой мальчик-слуга носится туда-сюда «как на пожаре», мисс Хонивуд выразила надежду, что джентльмен не имел в виду пожар у нее в доме, но также добавила, что сравнение она уяснила.

В следующую же секунду из кухни вырвался белый смерч.

— И где это вы пропадаете, Джордж Гусик? — вопросила мисс Молл, ловко ухватив за ухо пролетавшего мимо мальчугана. Несмотря на весьма профессионального вида фартук и закатанные до локтя рукава рубахи, жертва — хлопающая огромными ушами, со страдальческим выражением лица — напоминала школьника, которому устроила реприманд его туго накрахмаленная классная наставница.

— Больно, мисс!

— Профессор просит чай и все к нему полагающееся, Джордж Гусик, — нараспев произнесла мисс Хонивуд, складывая руки на груди и выпрямляясь в полный рост. — Или не видишь, что он зовет тебя? Ну так что же ты застыл на месте, Джордж? Принеси джентльменам чай и все прочее. И побыстрее!

Понуждаемый этим кротким укором — а также, вероятно, болью, которую причиняли костлявые пальцы, ущемившие его ухо, — мальчик исчез на кухне.

В немногих словах принеся извинения профессору, хозяйка «Пеликана» возвратилась на свое место за стойкой. Профессор снова взглянул на коллегу, сидящего напротив, и обнаружил, что тот, по-прежнему поглощенный газетой, явно не заметил разыгравшейся сценки.

Вернувшийся через несколько минут с чайными принадлежностями усердный мистер Гусик едва не был сбит с ног странной фигурой, которая, ударяясь обо всех встречных, прокладывала себе путь.

Это был костлявый субъект неопределенного возраста с пропылившейся бородой, одетый в неопрятные лохмотья, с нечистой кожей и маленькими, похожими на орехи глазками — как у лесного зверька, непривычного к свету. Его мышиного цвета волосы от природы вились самым фантастическим образом и распределялись по черепу так густо, что смахивали на руно; благодаря этому эффекту, равно как и слабым глазам, подвижному рту и выступающему вперед носу, голова субъекта до странности напоминала овечью. Подобно губам и языку, тело его также находилось в непрестанном движении: длинные руки извивались и подергивались самым неестественным образом.

— Поберегись! Поберегись, говорю! — заорал мальчишка в белом, проворно уворачиваясь, чтобы не пролить ни капли горячей воды, — и помчался дальше, прямиком к угловому столику.

— Сам пошел вон! — парировал странный субъект, суетливо размахивая руками в воздухе. Тихо хихикая себе под нос, он возвел глаза к потолку и весьма изящным движением расправил и отряхнул свой оборванный старый плащ. А затем проворно засеменил в дальний угол комнаты, где коренастый коротышка в клетчатом жилете медитировал над креветками и огромной оловянной кружкой с грогом. На столе перед посетителем сжался странный безволосый зверек, какая-то разновидность грызуна; сторонний наблюдатель с легкостью принял бы его за смятую шляпу.

Овцеголов — ибо среди прочих прозвищ расхлябанного субъекта было и такое — с нескрываемой радостью протянул сидящему грязную руку. Джентльмен в клетчатом жилете крепко ее пожал.

— Чарльз, да это, никак, вы? — воскликнул мистер Хокем. — Как поживаете, старина? Где были, что видели? Что поделывали столько времени? Уж уделите минутку-другую старому другу, сударь!

— Минутку-другую, — эхом откликнулся странный субъект, энергично закивав. — Минутку-другую. Есть у Чарли минутка-другая. — С этими словами он извлек из-под лохмотьев огромные серебряные часы, висящие на темной ленте, и с хитрющим видом вручил их погонщику мастодонтов.

Мистер Хокем вслух подивился величине часов и отменной полировке, а также похвалил их антикварный вид и витиеватые инициалы, выгравированные на крышке. Слова его дышали чистосердечной радостью и энтузиазмом — щадя чувства Овцеголова, свои подозрения касательно принадлежности часов и того способа, которым помянутая «луковица» могла попасть в руки обнищавшего мистера Чарльза Эрхарта, он оставил на потом.

Сверкающее сокровище вновь перешло из рук в руки. С видом не менее хитрым Овцеголов поднес часы к уху, словно пытаясь определить, стоят они или идут. А затем запрокинул голову и разразился диким хохотом.

— Да, часы — штучка что надо, — объявил мистер Хокем, отхлебывая грог. — Замечательная вещь, Чарльз, просто замечательная. Не иначе как по наследству вам досталась; я ведь не ошибся, нет?

Ответом ему был очередной взрыв безумного смеха; о смысле его оставалось только гадать.

— Вы за эти часики держитесь, Чарльз, — посоветовал мистер Хокем. — Храните свое добро, как зеницу ока. Никому их не доверяйте, ни единой живой душе. В конце концов, Чарльз, в целом мире никому до вас дела нет, кроме вас самих, и никуда-то от этого не деться.

— Э, Чарли знает что к чему, — откликнулся Овцеголов и, по обыкновению дернувшись раз-другой, уселся на табурет рядом с другом.

— Вы, Чарльз, человек честный. Я всегда это говорил, сами знаете. Вот, хлебните-ка малость, сударь. — И, подкрепляя слова делом, мистер Хокем плеснул грога в чистую кружку и пододвинул ее приятелю.

Нимало не колеблясь, Овцеголов осушил ее одним глотком, ухмыляясь от уха до уха. Похожие на орехи глазки мигнули — напиток оказался не из слабых.

Мистер Хокем, от души рассмеявшись, добродушно похлопал собеседника по спине.

— Мой племянник Бластер все спрашивает, куда вы подевались, Чарльз, да что поделываете. Сами знаете, давненько вы к нам в гости не заглядывали. Сейчас у нас визитеров — раз-два и обчелся; пассажиры-то все к каретам переметнулись, а вскорости обратно кинутся, принимая в рассуждение ну хоть котов, и парня вроде вас нам очень недостает. Там ведь в некотором роде одиноко, на вырубках-то, зато живешь недурно и дело того стоит, уж я в этом убедился. Так вот, о чем бишь я… Мой племянник Бластер сказал мне — а он клянется памятью своей дорогой покойной матушки, что все это чистая правда, — когда он с первым светом выходит из дому задать животным корма, а они обступают его, как это у них водится, чудится ему, будто они спрашивают: «Где же Чарльз? Где же Чарльз? Бластер, ты Чарльза не видел?» Вы себе такое представляете? Я — да. Я, сударь, Бластеру верю, я ведь всю свою жизнь животинами занимаюсь и ни на минуту не усомнюсь: говорит он чистую правду и ничего, кроме правды. Так вот, чтобы нам уж не тревожиться, не будете ли вы так любезны объяснить свое отсутствие, сударь? — Последние слова мистер Хокем проговорил с напускной строгостью, одергивая и расправляя клетчатый жилет.

— Чарли, он очень-очень занят, мистер Хэтч, — с достоинством отозвался Овцеголов, сопровождая слова глубоким, исполненным жалости к себе вздохом и тихонько почмокивая губами и языком.

— Занят? Чем же занят, а, Чарльз?

— Очень занят.

— Да, но чем?

— Очень занят. Очень-очень занят. Нынче Чарли ох как некогда. Чарли пока ничего больше не скажет. Вы только Бластеру про Чарли не говорите. Не говорите Бластеру, как Чарли занят. Бластеру незачем знать.