Сами понимаете, в каком самочувствии Колька расплатился с таксистом собственными, а не помытыми бочатами «Ориент», и когда он подымался до своей хаты, настроение от этого выше не становилось. Его, профессионала высокого класса, какая-то сопливая соскаразделала с понтом тухлого фраера, вот и связывайся после такого с несовершеннолетни-ми, воспитанными до того погано, что ни какого уважения к старшим.

Когда народная мудрость говорит: пришла беда — открывай ворота, это о чем-то может предупредить и насторожить даже в собственной хате? Но Цукер до того перепсиховал, что, отпихнув жену в сторону, дорвался до бутылки коньяка, чуть ли не закодировав змейку на брюках. Если бы он вспомнил за народную мудрость, так черт с ними, этими воротами и намекающей за любовь теперь уже жену, бывают беды и похуже. Но на свою бедную головку, а не пресловутый бок, Колька стал гнать жене: он до того переутомился на производстве, что за любовь не может быть и речи. А жена продолжает выражать чувства до Цукера с такой нездешней силой, что ему легче согласиться на любовь, чем объяснять ей за скромность поведения у быту.

Быт прет навстречу желаниям Цукера, потому что летом вечером вода на третьем этаже у центре Одессы, это все равно как американский трактор без кондиционера — уму не постижимо. Чистоплотный Цукер, вместо по привычке заорать за то, чтоб эта класть сгорела по поводу воды, втихую радуется такому событию. Попутно намекает: любовь для него — это десерт к ванной. И, невольно сравнив жену с аферисткой-студенточкой, добавил про себя — далеко не каждый день и смотря с какой стервой. Так цукерова баба нет, чтоб успокоиться и вместо всяких глупостей помечтать на сон грядущий за повышение производительности труда в своем родном цеху, она берет и прет заготовленную ранним утром кастрюлю с водой прямо на плиту. И рассуждает открытым текстом Кольке, что ей для любимого не жалко эти последние шесть литров воды в доме, которые местами могут заменить ванну. Но Цукер вместо того, чтобы дождаться, когда вода закипит на плите, стал распускать во сне слюни по подушке, наглядно доказывая, до чего он переутомился. И тут его мадам закипела синхронно со своей шестилитровой кастрюлей. Потому что иногда женщина может простить измену, но никогда — пренебрежение до своих бурных чувств. Так что вряд ли Колька запомнил, чего там ему снилось до того момента, когда зловредная баба стала мыть его прямо у постели. Многие люди любят парную, и Цукер здесь не исключение. Но не до такой же степени, когда шесть литров кипятка мощным потоком льются не по всему телу, а в одно и то же место.

После такого краткосрочного душа Колька стал прыгать по кровати не ниже спортсмена на батуте. Но при этом в отличие от гимнаста срывал дыхание громкими звуками, хотя держал руки на одном и том же месте, с понтом футболист в «стенке» перед штрафным ударом.

Сексуальная попрошайка от таких упражнений немножко перебздела, а потом стала догадываться, что могла помыть свою обшпаренную половину как-то по-другому и не каждому мужику нравятся яйца вкрутую на собственном теле.

Когда Цукер решился посмотреть, во что превратилось его мужское начало, он не сразу догадался, где это самое начало бывает у конца — до того кастрюля с кипятком изменила все привычные впечатления. И только через час ему по голове ударила нескромная мысль, что всякому началу бывает конец, хотя санитары, волочившие его на носилках в ожоговое отделение, уверяли: все будет в порядке. Бедному Цукеру оставалось только надеяться на это, несмотря на то, что он догадывался за качество дежурной фразы насчет всего хорошего. Ее всегда с радостью сообщают своим пациентам врачи, даже если они заодно прикидывают, есть ли в морге свободное место.

Когда стонущего Кольку запихивали у «скорую», радио на всю улицу прокомментировало это событие модной песней «Есть у революции начало, нет у революции конца». Несмотря на такой оптимизм, эта песня вряд ли прибавила настроения Цукеру, сходу примерявшего ее слова на свой случай. Да, по ксиве Цукер был советский человек и вполне мог верить: давнее революции для него ничего не существует. И если конца нет у этой самой революции, так другой может и радовался такому сходству, но Кольке почему-то грустилось.

Хотя Цукер привык шарить по трамваю далеко не травмированным местом, щипачу все равно хочется поскорее выскочить из больницы с полностью восстановленными функциями из-под ожогов. Так что он проникновенно смотрит в жалостливые и умные, прямо как у дворняги, глаза лечащего врача и гарантирует ему жирнее зарплаты в обмен на полноценную эрекцию. А что может врач, если в институте его больше учили истории партии, чем способам увеличения донельзя красных частей тела? Может только ляпнуть за приложение всех усилий по поднятию с койки больного и всего, чего ему требуется. После таких слов Цукер начинает регулярно расстегиваться, как бажбан, до такой степени, что его врачу мечтается: вот было бы здорово, если б таких хороших пациентов регулярно поливали кипятком по всему городу.

Так прошло четыре месяца, пока ожиревший лечащий врач не поведал бодрящемуся Цукеру за то, что несмотря на сорока пятипроцентное ожоговое поражение, Колька сможет пользоваться своим членом на целых пятьдесят процентов. Наверняка врач, как и многие советские люди, страдал процентоманией, потому тут же торопливо добавил: и даже на все сто, но только в гальюне.

После такого заявления Кольке резко захотелось нежно обнять свою супругу до хруста в позвоночнике. А потом сделать самому себе последний заплыв по Черному морю. Потому что, несмотря на свои артистические пальцы, Цукер считал другие органы тоже важными. Так лечащий врач, видя, что его пациент в таком настроении может начать срывать свои чувства прямо у бесплатной, но очень дорогой больнице, на всякий случай накачивает его дефицитными пилюлями против агрессии и депрессии. Попутно рассказывая, что любовь — не самое главное в жизни, тут же добавляя скороговоркой: если это не любовь к нашей великой родине. И вообще, что может быть прекраснее платонических чувств, при полном отсутствии противозачаточных средств?

После таких душевных лекций Цукер немножко успокоился, попутно убедив себя: теперь ни одна сука не пристроит ему слоникадаже при большом желании. Выйдя из больницы, Колька сделал все зависящее, чтобы его мадама выкатилась из хаты у трехгодичную командировку по приговору суда. А уже за тем Цукер решил приступить до трудовой деятельности.

Однако травма, нанесенная лучшему щипачу Одессы подлой бабой, напомнила о себе в психологическом плане. Стоило Цукеру прижаться в трамвае до какой-то мадам, так вместо чтобы подумать, как ловчее расписать ее кишеню, Кольке тут же ползли у голову вредные мысли за сексуальное использование выбранного объекта. Несмотря на медитацию и внутренние усилия, Цукер никак не мог перебороть свои дурацкие мысли и его артистические цырлыначинали мелко подрагивать в такт движения трамвая на рельсовых стыках. Так и не заработав ни копейки, Колька бросился до врача продолжать тратить свои сбережения. А что мог предложить ему этот Гиппократ, если действие кипятка надежнее последних достижений медицины? Разве что очередную убойную дозу импортного успокоительного, после которого Цукер застывал на кровати надежнее покойника. Но в отличие от жмурапсихическая травма продолжала обуревать его по ночам. В одном из снов щипачвидел себя Прометеем, прикованным до скалы. Хотя прилетающий орел терзал своим хищным клювом не печенку, а совсем другое место, Цукеру все равно становилось больно и он просыпался, вопя громче будильника. Орла сменяли полуобнаженные гурии, протягивающие ему в исступлении руки с небес. И как отчаянно не лупил конечностями по одеялу спящий Колька, до них он ни разу не допрыгнул. С такими сновидениями состояние пальцев не позволяло даже приблизиться к трамвайной остановке. Цукер снова созрел наложить на себя дрожащие руки, когда лишний раз убедился, что наша передовая медицина может стопроцентно гарантировать только летальные исходы. Поэтому Колька схватился за возможность лечения у народного целителя с многообещающей фамилией Брежнев.