— Мадам Гликберг, — сказал король. — Это моя вина. Я не уберег Шурку. Но Шурка знал, на что шел, когда впервые положил шпаерза пазуху. Мадам Гликберг, я понимаю, что сейчас все слова — пустой звук. Но если вам хочется — возьмите свой наган и мою жизнь. Она все равно не дороже Шуркиной. А если вы не захочите ее взять, знайте, у дешевого мокрушника Кота теперь есть четыре кровника. И даже больше. Вся Молдаванка ставит его за своих законов. Если он смоется на Северный полюс, мы найдем его, пусть он устроит себе вид пингвина. А вашего Шурку похоронят так, что нехай Молдаванка вывернет до упора карман, но этих похорон не будет мечтаться даже новому царю по кличке Ленин. Мы поставим над его могилой лабрадорский мрамор — я пошлю фелюгу до Турции. Вы потеряли сына, мадам Гликберг, и, если можно, у вас теперь будет четыре сыновей. Плачьте, мама Гликберг, и мы станем страдать вместе с вами за своего брата Шурку… Мотя, — бросил Винницкий Городенко, вытирающему глаз, — мене надо встретиться с твоими друзьями из чеки. Теперь благотворительности хочется королю…

И Винницкий встретился с чекистами, которые держались наглее солитеров в организмах пациентов доктора Шумейко. Потому что до того вошли ко вкусу дела, что напрочь забыли, кто им помогал делать концерты и командовать в городе.

— Миша, мы знаем чего вы хочите, — высокомерно сказал чекист Левка Черноморский, — товарищ Котовский иногда допускает перегибов, на что ему указывает партия. Но мы сейчас не можем провести среди него воспитательную работу, потому что товарищ Котовский героически бьется на фронтах за нашу родную Советскую власть.

— С товарищем Котовским мы как-нибудь объяснимся без посторонней помощи, — хмуро заметил король. — Нехай он своим некультурным поведением поганит великие идеи, но у мене тоже есть заслуги перед революцией. И поэтому я решил стать красный командир и сражаться за народ.

Чекисты стали переглядываться между собой, с понтом Винницкий договорился с ними сделать совместный налет, а потом отказался от своего слова.

— Знаете, что я вам скажу. Миша, — нерешительно протянул Черноморский, — по моему мнению, вы вполне достойны биться со всякой контрой. Но нам надо посоветоваться с партией.

Наша партия выступала когда-то против, чтоб очередная банда встала под ее знаменами? Ни разу. Можно подумать, Винницкий был чем-то неумелее насчет буржуазии всех остальных блатных, которых большевики с удовольствием просили о союзе. Но Мотя Городенко стал такой невыдержанный, что в конце концов пристал до Винницкого с нескромным вопросом, какого ему нужна эта война, хотя в городе для налетчиков почти не оставалось работы? Одессу шмоняли с такой тщательностью, что после большевиков все остальные могли разжиться только парой лишних неприятностей.

— Мотя, — покачал головой Винницкий, — или вы не видите, что творится в стране? До власти дорвались блатные. Все при кличках, как мы. Все прошли через кичман. Но они вытворяют такое паскудство, за которое бы им на каторге сделали правилку. Может поэтому так называемых политических не мешали с остальными блатными, чтоб люди не перенимали от них зверств? Мотя, мы тоже живем с налетов. Но не позволяем себе стрелять людей из развлечений. Мы снимаем золото, стараясь не делать покойников. Потому что живой человек заработает еще раз, может, до нашей пользы. А что они? Грабят лучше нас, но убивают. Ни один уркаган не позволит себе стрелять у живого человека, если не спасает шкуру. За женщин нет речи. Костя Тютюн шлепнул сам себе у голову после того, как случайно попал одной мадам в спину при налете. И кто его осудит за это, пусть Костя был пьяный? Но закона воров он не нарушил. А они бьют людей по-черному, только за то, что фраерадышат воздухом. У них нет слова и чести.

— Так зачем мешаться до компании, которую надо брать на ножи? — спросил недогадливый Мотя.

— Другой власти у стране вряд ли будет. И кто сейчас останется в стороне, тот пройдет мимо куска пирога с жирной начинкой. Тем более что желающих урвать, кроме нас, как грязи. А потом придет наша власть и вы, Мотя, иди знай, станете губернатором Одессы. И вам не нужно будет бегать на налеты, рискуя собственной шкурой. Будете сидеть на кровати среди телок, а чекисты приволокут, чего понравится…

— Это хорошо, — сказал Мотя, — я уже согласен быть губернатор. Только сперва чекисты должны привести до мене своего кореша Кота под вот этот шабер. А разве вы, Миша, не хотите сами быть губернатор?

— Насчет Кота, Мотя — это мое горе. Но король не может спуститься до простого губернатора…

Вся Одесса высыпала на улицы, провожая налетчиков на войну. Одесситы сильно загордились своими бандитами, готовыми ложить головы и иногородних людей ради их же светлого будущего и революции в мировом масштабе.

Впереди семи тысяч головорезов ехал на личном автомобиле Михаил Винницкий с красным бантиком вместо цветка на груди. Рядом с ним грозно и непривычно держал шашку наголо Сеня Вол.

— Где мы едем, Мотя? — выспрашивал у Городенко Эрих Шпицбауэр.

— Мы едем разбираться с белополяками. И это будет такое счастье, когда вместо них вдруг встретим Кота. Я его, падлу, зубами рвать буду, если Миша это первым не сделает.

— Хорошо, Мотя, допустим, мы уже сделали Коту вырванные годы и дали копоти этим самым белопо-лякам. А что потом?

— А потом, Эрих, мы дадим просраться белофинам, белобессарабам… Та мало ли кому еще, если эти козлы большевики раздали полстраны и почти сто пудов золота. Надо же забирать назад свое добро. То есть наше добро, Эрих.

Войско Винницкого добралось аж до Раздельной, когда сильно проголодалось. Уркаганы разбрелись по еще нераскулаченным огородам и хатам, чтоб местные сквалыги подхарчевали тех, кто прет сражаться за их счастье. Население не возражало, хотя при этом молчало чересчур недовольно. А потом до Винницкого прибежал комиссар, которого все молдаванское военное соединение с большим трудом терпело целых два дня. Комиссар стал выступать до Миши, с понтом имел право от рождения подымать голос на короля. Винницкий для начала послал его и послал хорошо, хотя при этом не дал ни разу по морде. Комиссар по привычке рванул на себе маузер, и Винницкому этот жест сильно не понравился, хотя Сеня Вол успел спустить курок еще раньше короля. После такого недоразумения другие красноармейские части вместо того, чтобы воевать белополяков почему-то налетели на соединение красного командира Винницкого, хотя на поминках по комиссару было еще не все выпито. Король понял — он совершил самую серьезную ошибку в жизни.

Умевшее хорошо воевать исключительно в городских условиях войско Винницкого редело на глазах. К Одессе пробилась незначительная часть налетчиков.

Эрих Шпицбауэр проложил огнем «гочкиса» путь своему королю до медленно ползущего подальше от этой беды железнодорожного состава. И когда Михаил Винницкий уже запрыгнул на подножку вагона, его прошила пуля. Поезд уносил умирающего на руках Эриха короля в другую сторону от Одессы, Сеня Вол перевязывал продырявленную осколком ногу Моти Городенко.

Из красиво очерченного рта Винницкого медленно сочилась красная струйка.

— Моя вина, — выдавил из себя Мишка, давясь собственной кровью, — столько ребят загубил…