— А что же мы получаем на самом деле?

— В среднем за последние десять дней к нам на склады поступило меньше одной десятой. К началу окружения в армии на каждого солдата приходилось семь сутодач. Теперь эти резервы съедены. Скоро у нас не останется ни одной лошади. Вся надежда на то, что нас освободят извне.

На этот раз начальник интендантской службы был со мной разговорчивее, чем когда бы то ни было. Быть может, он просто хотел излить передо мной душу, хотел выговориться. Он сообщил мне кое-какие новости, которые, однако, не уменьшили моего беспокойства. Я узнал, что для того, чтобы ежедневно доставлять окруженной армии тысячу двести тонн продовольствия, требовалось шестьсот самолетов типа «Юнкерс-52» или же восемьсот самолетов типа «Хейнкель-111». Даже если допустить, что самолеты делали бы по два или три рейса в день, то и тогда для перевозки такого количества грузов пришлось бы использовать от двухсот до трехсот самолетов. При этом по крайней мере каждый двадцатый самолет был бы сбит зенитчиками противника или же его истребителями, или же потерпел бы катастрофу при приземлении на аэродроме «Питомник», или еще что-нибудь подобное.

Интендант располагал точными сведениями. Он лично беседовал с пилотами, и те рассказали ему, что каждый раз, поднимаясь в воздух, они рискуют попасть в зону обледенения, а это наверняка катастрофа. Не меньшую опасность представляют и русские истребители. Они легко разделываются с тяжелыми и неповоротливыми транспортными машинами. Я узнал, что собственного прикрытия истребителями у нас почти нет. Несколько машин, что были в 6-й армии, уничтожены или же бездействуют из-за отсутствия горючего.

Начальник интендантской службы поведал мне и о переговорах, которые вели по заданию командующего армией высокопоставленные офицеры 6-й армии с генералами военно-воздушных сил. В ходе этих переговоров выяснилось, что 4-я воздушная армия, а также 8-й воздушный корпус, приданный нам Верховным командованием вермахта специально для нужд снабжения нашей армии, делали все от них зависящее, но не могли обеспечить окруженные войска даже минимумом самого необходимого, так как для выполнения столь сложной задачи требовалось гораздо больше машин.

Выложив мне все это, интендант устало махнул рукой. Я попрощался с ним.

На улице было совсем темно. Стоял такой собачий холод, что у меня сразу же защипало щеки, уши, нос. Я быстро застегнул шинель, подбитую мехом, на все пуговицы и поднял воротник.

— Езжай помедленнее, — приказал я своему мотоциклисту, садясь в коляску. — А то ветер нас совсем доконает. Да и тьма такая, что ни черта не видно.

Со средней скоростью мы ехали на северо-восток.

Где-то в самом центре котла, в котором находилась наша армия, был аэродром «Питомник»». Задрав голову, я вглядывался в ночное небо. Слева от нас темноту ночи перечеркнула трассирующая пуля. Затем на мгновение ночную мглу прорезал ослепительный пучок света. По-видимому, это был прожектор, установленный в конце взлетно-посадочной полосы. И в тот же миг я уловил гудение самолета. «Интересно, что это за самолет? — подумал я. — «Юнкерс-52» или же «Хейнкель-111»? Сколько груза он везет: две тонны или же только полторы? Или же это гигантский «фокке-вульф-кондор», который может поднять в воздух десять тонн груза?» В тот момент меня больше всего интересовало именно это.

Над моей головой, словно чудесный балдахин из черного бархата, украшенный смарагдами, алмазами и рубинами, раскинулось звездное небо. Время от времени в небесной выси появлялась маленькая светящаяся точка, но тут же исчезала. Издалека доносился приглушенный грохот артиллерийской канонады, да фыркал мотор нашего мотоцикла. Ночь была тихой, но на душе у меня было неспокойно.

Из головы не выходили слова интенданта о том, что наша армия ежедневно нуждается в подвозе тысячи тонн грузов — продовольствия, боеприпасов, горючего, медикаментов, а доставляется лишь одна десятая часть. Разве так может продолжаться дальше?

В последующие дни у нас появилась какая-то надежда. «Держаться во что бы то ни стало! Фюрер вас вызволит! Манштейн идет к вам на помощь!» — передавалось из уст в уста. И солдаты верили в то, что фюрер не оставит их в беде, что скоро они соединятся со своими и все это останется в памяти, как дурной сон.

Несколько дней они еще как-нибудь поголодают, потерпят, а там, возможно, через недельку, все утрясется, все пойдет на лад. Раненые расположатся в приличном лазарете. Вновь будут разрешены отпуска. И войска, что с мая 1942 года, то есть от самого Харькова, все время находились на передовой, будут отведены в более спокойное место, например в беззаботную Францию или же в солнечную Грецию.

Какую только картину не нарисует солдатская фантазия!

Замечу, что в той обстановке я и сам не был лишен подобных иллюзий. Дни проходили в напряженном ожидании. Работы было очень много. Еще никогда не поступало столько раненых на дивизионный медпункт. Двести, триста, четыреста… Очень много было и больных: одни страдали от сильных припадков малярии, другие — от дизентерии или сыпного тифа, случаи заболевания которым в Германии очень редки.

Снабжение раненых продовольствием стало улучшаться день ото дня, но, несмотря на это, каждый день мы хоронили на городском кладбище все больше и больше умерших. Ежедневно удавалось отправлять на аэродром не больше десятка тяжелораненых. Их вывозили из котла транспортные самолеты.

С 12 декабря стали поступать сообщения об успешном продвижении армейской группы Гота. Исходный район ее наступления находился в ста двадцати километрах южнее котла — в районе Котельникова. Однако попавшие в котел части не имели ни малейшего представления о том, насколько сильна группировка Гота. По слухам, недостатка в которых в те дни мы не испытывали, у Гота было не менее тысячи танков.

Перед самым Рождеством к нам прибыл санитар из южного района котла. Он уверял, что слышал шум боя, который, по его мнению, вела группировка, спешащая к нам на помощь.

На самом же деле Готу с его двумястами танками (никакой тысячи у него и в помине не было!) удалось продвинуться всего-навсего на пятьдесят — шестьдесят километров. На этом все и кончилось, так как противник выставил на пути обеих немецких танковых дивизий и румынского кавалерийского корпуса непреодолимую преграду. Третья по счету немецкая танковая дивизия, переброшенная на этот участок, тоже была остановлена, понеся большие потери. В конце концов части Красной Армии, осуществив прорыв в среднем течении Дона, принудили все три танковые дивизии Гота отступить. Таким образом, 23 декабря 1942 года операция по деблокированию окруженных войск потерпела фиаско. Стало очевидно, что противник целиком и полностью овладел инициативой и не выпустит ее из своих рук.

Итак, Рождество 1942 года я встречал в сталинградском котле — на дивизионном медпункте в Городище. И если в другие дни между девятью и четырнадцатью часами бывало довольно светло, то 24 декабря, казалось, дня вообще не было. Густой туман плотной пеленой окутал засыпанные снегом и покрытые толстым слоем инея дома, убежища и машины санроты. Словно призраки, бродили солдаты, спешили санитары с носилками, повара орудовали у своих полевых кухонь. Из пелены тумана неожиданно появлялись санитарные машины. Они были похожи на странные бесформенные чудовища. Освободившись от раненых, они так же неожиданно исчезали. На севере котла и вдоль Волги разгоралась жаркая битва.

Было это в ночь под Рождество 1942 года, всего в семи километрах от Волги и в двух тысячах трехстах километрах от Берлина.

Среди солдат, очутившихся в котле, царили растерянность и отчаяние. И хирург в операционной, и раненый, валявшийся на соломенном матраце, и водитель санитарного автомобиля, и санитар у стерилизатора, и казначей — все они толком ничего не знали о положении в танковой армии Гота, однако всем стало ясно, что прорыв кольца окружения извне явно не удался, так как иначе бы в санроте начались кое-какие приготовления, а их и в помине не было.