Но Петр Иванович ее не уловил.

— Ясное дело, признаю, — сказал он. — А ребята на что? Чуть что не так — поправят.

— Печально, — печально констатировало среднее лицо. — Положение, видимо, безнадежно. Не так ли, господа?

— Так ли, — сказало правое лицо.

— Увы, — сказало левое лицо.

— И каков же вывод? — спросило среднее и само ответило: — Придется менять меру пресечения… Какие будут предложения?

— Пустите его на свободу, — засмеялся Ким. Ему нравилась мизансцена. Ему нравился диалог — легкий, лаконичный, точный, нравились дурацкие персонажи. Он даже к нелепой декорации привык. — Пустите, пустите. Он на свободе одичает и погибнет.

Но Един в Трех Лицах его не слушал. (Или, вернее, не слушали?..) Лицо советовалось внутри себя.

— Расстрелять? — спросило правое.

— Круто, — поморщилось левое. — Все-таки бывший наш.

— Не был я ваш, извините, — быстро вставил Петр Иванович, напряженно вникающий в ход обсуждения, не без волнения ожидающий решения, но собственного достоинства при этом терять не желающий. — Свой я был, свой.

— Тем более, — сказало правое лицо.

— А что? — вопросило среднее лицо. — Рас-стре-лять?.. В этом что-то есть… Круто, конечно, вы правы, но каков выход? Кассировать по состоянию здоровья? Рано, молод. На дипломатическую отбывку срока? Не заслужил. Перемена статьи?..

— Точно! — утвердило левое лицо. — Перемена. Пожизненное, но — без изменения режима!

Лица понимающе переглянулись.

— Хорошо, — легко улыбнулось среднее лицо. И в тех же скупых пропорциях расцвели улыбки на лицах левом и правом. — Утверждаем. Приговор окончательный и никакому вздорному обжалованию не подлежит.

— Ну, дали! — возликовал Ким, вмазал Петру Ивановичу по широкой спине.

— Ну, забой! Ну, улет!.. Ты хоть понял, Иваныч? Они тебе пожизненное впаяли. И — по нулям. Как был простым Командиром, так простым и помрешь. Плакали твои лампасы.

Петр Иванович на приговор реагировал достойно. Петр Иванович не зарыдал, в ноги членам президиума не кинулся. Петр Иванович достал из кармана клетчатый носовой платок, трубно высморкался, аккуратно сложил его и только после этого процесса очищения заявил:

— Во-первых, плевал я на лампасы. А во-вторых, еще поглядим, кто в них щеголять станет… Пошли отсюда, Ким, — и потянул Кима за карман джинсов.

Не тут-то было.

— Стоять! — громогласно воскликнуло среднее лицо. — Еще не все!

— Погоди, — сказал Петру Ивановичу Ким. — Слышал: еще не вечер.

— Напрасно паясничаете, подсудимый. Речь на сей раз пойдет о вас. («Стихи!» — быстро вставил Ким, но лицо не заметило.) Есть предложение изменить меру пресечения. Что там у нас было?.. — И точно так же, как раньше, влетела в ладонь правому лицу Кимова заветная папочка с названием через «ять», улеглась перед средним, зашелестела страничками. — Двадцать лет с поражением? Отменяем!.. Какие будут варианты?

— Расстрелять! — на сей раз мощно утвердило правое лицо.

— Расстрелять! — тоже не усомнилось левое.

— Утверждаю! — утвердило среднее лицо, достало из синего воздуха круглую печать и шлепнуло ею по соответствующей бумажке в папке с делом Кима.

Шлепок прогремел как выстрел.

— Обвиняемый, вам приговор понятен? — спросило по протоколу правое лицо.

— Чего ж не понять? — паясничал Ким. Ах, нравилась ему постановка, ну ничего бы в ней менять не хотел! И не стал, кстати. — Когда стрелять начнете?

— Немедленно, — среднее лицо взглянуло на наручные часы: — Время-то как бежит!.. К исполнению, и — обедать… Вам, кстати, туда, граждане, — и указал Киму с Петром Ивановичем на выход.

И тут же, пугая сурового Петра Ивановича, стол, как и прежде, уплыл в темноту, а на смену ему из темноты явился, стройно топая каблуками, взвод… слово бы поточнее выбрать… дружинников, так? В кожаных, подобно Кимовой, куртках, только подлиннее, до колен, крест-накрест обвешанные, подобно нынешним металлистам, лентами тяжелых патронов, в кожаных же фураньках с примятым верхом и медными бляхами на околышах — вышли из синюшных кулис двадцать (Ким точно посчитал) исторических металлистов — с историческими винтовками Мосина наперевес. Десять из них тесно окружили Петра Ивановича и повели его, несопротивляющегося, куда-то назад. Он только и успел что крикнуть:

— Ким, что будет-то?..

А Ким ему в ответ — залихватски:

— Расстреляют и — занавес.

Но и его самого повели, подталкивая примкнутыми штыками, вперед, в ту самую темноту, откуда только что появились дружинники-металлисты, и он пошел, не сопротивляясь, потому что нутром чувствовал приближение финала, и любопытно ему было: а что же это за финал такой придумают неведомые режиссеры?..

Хотя, будем честными, точила его смешная мыслишка: а вдруг патроны в винтовках окажутся настоящими?..

И опять радист пустил в сцену звук: четкий стук колес о стыки, лихой свист ветра в открытом где-то окне. И уж совсем не по-театральному ветер этот ворвался на сцену, метко ударил Кима по лицу, рванул волосы…

Декорация изображала вагон-ресторан.

Но, не исключено, это был настоящий вагон-ресторан, поскольку (Ким-фантазер сие признавал) поезд тоже был настоящим, а ресторан Ким углядел из окна вагона, когда только начинал свое путешествие. (Красиво было бы написать: «свою Голгофу», потому что, похоже, минуты Кима сочтены…)

Пустых столиков Ким не заметил. Везде сидели и пили, сидели и ели, а еще обнимали дорожных подруг, а еще целовались взасос, а еще смолили табак, а еще выясняли отношения: ты меня уважаешь? я тебя уважаю? будем братьями! а если по роже? да ты у меня!.. да я у тебя!.. тише, мужики, не в пивной… Взвод (точнее, полвзвода…) грохотал по проходу: пятеро впереди, Ким с заложенными за спину руками (он читал, что подконвойные ходят именно так…), пятеро сзади — ать-два, молча, грозно, неминуемо! Но никто кругом ничего и никого не замечал.

Мимо Кима туго протиснулась потная официантка, прижимающая к грязно-белой груди (имеется в виду фартук) поднос с тарелками, на которых некрасиво корчились плохо прожаренные лангеты. «Ходят тут…» — пробормотала официантка. «Люба, забери борщи!» — кричал из-за стойки мордатый раздатчик, а сама Люба, тоже официанточка, обсчитывала каких-то сомнительных клиентов — в кургузых пиджачках, в тельняшках, выглядывающих из-под грязных рубах, с желтыми фиксами в слюнявых ртах. Клиенты были пьяны в дупелину, хотя на столе громоздилась батарея бутылок с лимонадными этикетками. Видать, лимонад был крепким, выдержанным, забористым…

«Куда путь держим, парни?» — на ходу, продираясь между официанткой и чьим-то могучим задом, спросил Ким. «В Светлое Будущее, куда ж еще, — ответил один из клиентов, сплюнул в тарелку. — Тут, кореш, все туда лыжи навострили. А тебя никак мочить ведут?» — «Точно!» — хохотнул Ким и оборвал смех, потому что идущий сзади дружинник больно кольнул его штыком в спину: «Не разговаривать!» — «Куртку порвешь, гад», — не оборачиваясь, бросил Ким. «Не разговаривать!»

А за соседним столиком гуляли мощно намазанные девчонки: помада от Кристиана Диора, тени от Эсте Лаудер, румяна от Сан-Суси, платьица от Теда Лапидюса, прически от «голубого» паренька Володи из модного салончика на Олимпийском проспекте. Девоньки вкусно кушали шашлык, вкусно запивали лимонадом, вкусно перекуривали все это черными сигаретками «Мор», вкусно матерились…

«Куда тебя?» — нежно спросила Кима крайняя девочка, длинненькая, тоненькая, с глазами-рыбками. «На расстрел», — ответил Ким, стараясь пощекотать девочку за ушком, на котором качались медные целебные кольца-колеса. «Меня тоже водили. Это не больно», — равнодушно ответила девулька, отстраняясь, теряя к Киму всякий интерес. А конвойный опять ткнул штыком: «Не разговаривать!» — «Да не коли же ты, блин!» — заорал Ким, а из-за следующего столика его ликующе окликнули: «Ким, греби к нам, тут есть чем побалдеть…» Ким вгляделся. За столиком и вправду балдели братья-металлисты, то ли настоящие, то ли ошивающиеся около, нормальные ребятки в коже, в бамбошках, в цепях, при серьгах. А орал Киму, кстати, знакомый парнишка, то ли в МГУ лекции по научному атеизму вместе слушали, то ли в НТО ракету на Марс изобретали, то ли в ДК хеви метал на паях лудили. «Не могу, — ответил Ким. — Занят сейчас». — «Пиф-паф, что ли? — возликовал знакомец. — Помнишь у Спрингстина: а-вау-вву-би-бап-а-ввау-ззу-джапм-па…» «Как же не помнить, — согласился Ким, — помню отлично. Там еще так было: и-чу-пчу, и-чу-пчу…» И весь стол немедленно подхватил знакомое из Спрингстина.