Смотритель-то понимал, что ничего от него не зависит — ни теперь, ни потом, что второе, то есть пропажа разгадки в веках, — безальтернативно. Увы. Но менто-коррекция — это, знаете ли, штука посильнее всего творчества Потрясающего Копьем! (Замечание к случаю.)

— Это правда мне? — тихо-тихо спросила Елизавета. Казалось: еще секунда — и она заплачет. То ли от счастья, то ли от восхищения.

Утверждение Шекспира, что она — прототип Катарины из его «Укрощения»…

(шекспировского, а не «бродячего» варианта)…

уже не казалось Смотрителю правдивым. Наврал Уилл. Захотел привлечь нравящуюся ему даму к совместной работе, а проще говоря, почаще и подольше быть с ней рядом, и — придумал причину. Для графа Монферье. Чтоб не сопротивлялся. А причина оказалась куда более веской и убедительной, нежели думал наивный Уилл. Это раз. А два — это тот факт, что Елизавета ничуть не похожа на сочиняемую ими Катарину. Внешне — мягкая, скромница, даже застенчивая иногда. Вот как сейчас! Просто Бьянка, а не Катарина!.. Но Смотритель предполагал, что под внешним живет внутреннее, невыпускаемое наружу (пока?), а именно: властный и во многом, видимо, мужской характер. И пример неподалеку существует: Ее Величество Елизавета из династии Тюдоров… И когда будет надо, этот характер себя проявит. Как, впрочем, проявляет он себя (постоянно!) у Ее Величества. Та, в отличие от ее юной заочной последовательницы и тезки, ну о-очень жесткого своего характера и не скрывает. Скорее наоборот.

— Не понравилось? — испуганно спросил Уилл.

Смотритель вдруг решил прервать эти лирические вопросы…

(заячьи сопли, почему-то подумал он, объединив зоологически необъединимое)…

и заявил с раздражением:

— Терпеть не могу пустословия! Уилл же сказал: посвящается Елизавете. Это — первое. И второе. Как это может не понравиться, дорогой Уилл, если я впервые слышу точные по мысли, оригинальные по образности и не забитые банальщиной поэтические строки. Пользуясь правом хозяина… если такого права не существует, то считайте, что я его узурпировал… так вот, пользуясь им, я отменяю ваши лирические всхлипы и объявляю категорически: ты, парень, не просто талант, ты еще и новатор. Возможно, я плохой пророк, но рискну попытаться: тебе станут подражать очень многие и очень долго. Сам знаю, что дар… или желание дара… слагать стихи — это неизлечимо. Так что, по здравляя тебя с первым опытом…

(опять отметил про себя: почему ж он остался в литературе как пятьдесят восьмой? Ошибка шекспироведов? Или все же коррекция мифа? Некорректная коррекция, извините за тавтологию, но корректная — это если Смотрителем запланированная и проведенная. А он тут — ни сном ни духом)…

— поздравляя и радуясь, я с нетерпением жду второго, десятого, сто пятьдесят четвертого… — Позволил себе вольность: обронил намек на суммарную, общую цифру, ибо ровно столько сонетов Шекспира осталось в Истории.

Столь длинная и категоричная (сам так сказал) речь хозяина, «имеющего право», произвела на слушателей разное впечатление.

Существующий на менто-связи Уилл воспринял ее не просто как похвалу его действительно первого опыта…

(вряд ли он до встречи со Смотрителем был любителем тонкой поэзии. Разве что площадной)…

но и как руководство к действию.

Да хоть триста! — заверил он работодателя. — Я теперь не остановлюсь.

Количество иной раз вредит качеству, — на всякий слу чай подстраховался осторожный Смотритель.

Реакция Шекспира удивительной не была. А вот Елизавета среагировала на speach графа резковато, хотя и не без почтительности (вот вам и характер):

— Это не лирические всхлипы, ваша светлость. Я, бесспорно, уважаю право хозяина… оно, кстати, ценится в Англии… но уж позвольте и вашим гостям воспользоваться их правами. В частности, возможностью проявлять не слишком адекватную реакцию на происходящее… — высказалась изящно и тут же поправилась, даже тон поменяла — с сухого и официального на повышенный и горячий: — Впрочем, не такую уж неадекватную! Вы что, считаете, нормальная девушка не может задать глупый вопрос, когда ей посвящают стихи? Да мне никто ни когда в жизни стихов не посвящал! А тут — сразу такие! Вы совсем не знаете женщин, граф! Или…

Что «или» — не досказала. Рассыпала многоточие после серии восклицательных знаков и оставила графу возможность подумать, чего ж это такого он не знает в женщинах. Или в себе самом…

А он и без ее многоточия удивился: с чего бы такая неадекватная реакция — теперь уже с его стороны? Откуда раздраженность? Не сама ли Елизавета тому причиной? Не посматриваешь ли ты на нее как на красивую и умную женщинку, а не как на пусть невольное, незапланированное, но все же только окружение объекта? Тогда скверно, Смотритель, тогда тебе пора сворачиваться и просить замены на проекте. Но порядки Службы таковы, что замены на запущенных в работу проектах не делаются. Есть метод менто-коррекции, которым сам Смотритель преотлично владеет. Но и другие тоже владеют — еще преотличнее. А применим метод может быть ко всем, и к специалистам Службы — тоже. Тебе это надо, Смотритель?.. Да избави бог!.. Тогда следи за эмоциями, специалист.

— Прошу меня простить, — сказал граф, — но мое восхищение услышанным из уст поэта таково, что я забыл об обязанностях хозяина. Я предлагаю кликнуть Кэтрин, пусть она подаст нам вина и фруктов, мы отметим этот день…

Пожалел на секунду, что до рождения в провинции, естественно, Шампань первого игристого, бьющего в мозг и веселящего сердце вина — еще около столетия. Но и хорошее белое вполне будет к месту.

А продолжать пьесу, переходить к третьему акту сегодня, судя по всему, не получится. Своим сюрпризом Шекспир создал праздник, но, одновременно, отменил будни, то есть, говоря языком все тех же спецов из Службы, сорвал плановое мероприятие. То есть работу. Означенный праздник (его неуловимая, но возбуждающая атмосфера) теперь станет витать над ними и отвлекать от дела. Плохо. Времени у Смотрителя до обещанного им срока передачи текста кембриджской четверке — уже не три, а только два дня. Успеет ли Уилл?

Ну, в худшем случае покажет им граф два акта. Достаточно для того, кто понимает толк в хорошей драматургии. Или даже пошире: в хорошей литературе.

Смотритель намеренно употреблял определение «хороший», а не «гениальный», что для творчества Великого Барда привычнее. Но для него гениальными были «Гамлет», «Отелло», «Ромео и Джульетта», «Король Лир», все сто пятьдесят четыре сонета, наконец. А «Укрощение» — хорошая пьеса. Ну пусть очень хорошая, если уж ее ставят на театре спустя почти восемь веков. Пусть талантливая. Но гениального даже у Гения много быть не должно. Так считал Смотритель, который не числил себя по ведомству шекспироведов, а по его ведомству, по задачам Службы Времени, от него и не требовалось высокое умение отделить зерна от плевел. Тем более что их давно отделили — все кому не лень. От него требовалось сохранить Миф, а значит, выстроить его, разбросать во времени объекта маячки, которые до-о-олго будут мигать потомкам. А уж то, что всякий идущий на их свет потомок бродит по лабиринту, из коего нет выхода, — так разве Смотритель в том виноват? Уж скорее — Елизавета. Незапланированная. И кембриджская братия. Запланированная. И все другие, которые понадобятся Мифу и кого Смотритель всего только и нацелит: мол, иди туда, смотри то, говори так. Рутина!..

Но Елизавета!.. С ней-то как быть? Она, незапланированная…

(тяжелое казенное слово, но весьма точно объясняет происходящее)…

никуда не пойдет, не посмотрит, не заговорит — вопреки собственному пониманию целесообразности этих действий. И не маячок она никакой, а целый маячище! Как бы он не погасил свет остальных маячков. И как же в таком случае сохранить Миф, а, Смотритель?..

Как быть, как быть… Горячку не пороть, вот как. Будет день, будет и пища.

Переписчики сработали быстро и на диво (в отличие от самого автора текста) аккуратно. Уже к утру следующего дня на столе графа Монферье лежали три экземпляра первого варианта…