— С графиней Пембрук, — поправил Саутгемптон.

— Это для тебя она графиня Пембрук. А для меня — родная тетушка моей жены.

Смотритель не знал точно, имела ли в Истории Мэри Сидни, графиня Пембрук, какое-то отношение к Потрясающему Копьем, вернее — подозревали ли ее другие шекспироведы в авторстве или хотя бы в знании подлинного автора. Но точно автора не знал ни один шекспировед, а подозревали они всех мало-мальски известных современников Шекспира, поэтому Смотритель согласился с Эссексом:

— Она может нам понадобиться. Поговори.

— Кто еще нам будет нужен?

— Я бы пока, на первом этапе раскрутки Мифа, не множил число Игроков, — объяснил Смотритель. — Семь — цифра оптимальная… Хотя древние римляне утверждали: что знают двое — знает и свинья, — он не помнил, кому принадлежало сие утверждение, но древние римляне хорошо с ним монтировались, — но это всего лишь — гипербола. Нас — шестеро, будет семь, если графиня поймет суть и прелесть Игры. Достаточно. А остальные, кто нам понадобится для Игры, пусть поработают пока на анонима, на торговую марку. В конце концов, товар-то под маркой отличный…

— Товар… как это ты о высоком… — неодобрительно сказал Рэтленд. — А что такое раскрутка?

В принципе, английское слово unravel в смысле восхищаться чем-то, восторгаться, уже существовало в языке, но Смотритель, понимая свою очередную оговорку, счел нужным доступно объяснить:

— Чем больше пороху, тем ярче и сильнее фейерверк. Тем с большего расстояния его видно. Верно? Я хочу так раскрутить цветное колесо огней под названием «Потрясающий Копьем», чтобы о нем начали говорить и писать и без нашего давления. Но пока, конечно, придется подавить на всяких вы-соколобых умников. Для начала можем использовать предсмертную… или посмертную, как точнее?., работу покойного Роберта Грина, например.

— Верно, — обрадовался Саутгемптон. — Я этого типа не знал, но его памфлет «На грош ума, купленного за миллион раскаяния» припоминаю. А ведь вы правы, Франсуа, он там обрушивается на какого-то «Потрясающего сцену»,[7] которому явно завидует. Он ведь сам тоже пьески кропал, да?

— Жуткие, — подтвердил Бэкон. — Я одну видел на сцене. Сплошная Древняя Греция. Тоска смертная. Между прочим, наш собрат: тоже из Кембриджа. Он еще и романы сочинял, как я слышал… Только он, по-моему, в том памфлете нападал на Марло. Или на Томаса Нэша. Или на Джорджа Пиля. И Генри Четтл так считал.

— Считать — считал, а книжечку коллеги издал, — язвительно сказал Эссекс. — Именно что посмертно. А потом в своем дурацком сочинении «Сон Добросердечного» так расшаркивается перед всеми тремя, что начинаешь думать, будто он эти нападки сам Грину и вписал. А что? Грин мертв, а мертвые сраму не имут.

— Хорошие люди учатся у вас в Кембридже, — вставил по ходу Смотритель.

Он прекрасно знал все, о чем говорили друзья, но это были знания Смотрителя, а графа Монферье в прошлом году, когда вышли книжки Грина и Четтла, как известно, в Лондоне не было. Откуда ему-то знать о каких-то литературных дрязгах? Вот памфлет удалось прочитать — и достаточно.

— Разные люди у нас учатся, — отбил подачу Саутгемптон. — А кого он имел в виду под Потрясающим сцену? Он же там только на актеров нападает… если не ошибаюсь, на «паяцев, изрекающих наши слова». Ни Марло, ни Нэш, ни Пиль на сцене не лицедействовали. Тогда кто?

— Уилл Шекспир, — сказал Смотритель.

— Не может быть! — воскликнул Эссекс.

— Чушь какая! — согласился с Эссексом Саутгемптон.

— Позвольте, Франсуа, — вмешался Бэкон, — как мог Грин… или Четтл, кто их там разберет!., писать о Шекспире как об изрекающем его слова паяце год назад? Ведь вы утверждаете, что «Укрощение строптивой» — первая пьеса… э-э… ну пусть будет — Шекспира. То есть Потрясающего Копьем. А на дворе уже — девяносто третий год, а не девяносто второй, когда Грин сочинил свой пасквиль.

— А кто нам мешает считать, что старина Уилл, то есть Потрясающий Копьем, и в прошлом году… или даже в позапрошлом тоже что-то сочинил, а Бербедж поставил на сцене его сочинение?

Собеседники переглянулись.

— А что? — с удивлением спросил Эссекс. — Логично. Ничто не мешает. Игра ведь. Миф… Что Бербедж давал нового в прошлом году?

— Чего только не давал, — сказал Бэкон. — Любую пьесу можно выбрать и приписать Потрясающему. Я имею в виду молву, разумеется.

— Да не понадобится сегодня никакая молва, — объяснил Смотритель. — Кто помнит этот памфлет? Вы помните, я его проглядел… ну еще с десяток интересантов. Если спросят: про Потрясающего там сказано или нет — рьяно сопротивляться не станем, но и подтверждать не поспешим. Не знаем мы. Не помним точно. А вот потомки, у которых живых свидетелей рядом не будет, спросить не у кого — они пусть ломают голову над совпадением прозвищ или псевдонимов. Они-то, потомки, никогда не смогут узнать, что и когда играл Бербедж, как, впрочем, что когда сочинил Потрясающий Копьем. Или наш Уилл. Последнее, как я говорил, — наша забота: никаких документов не оставлять… А тут — недвусмысленный намек. Вполне документальный, потому что — книга, а на ней — дата… Оно очень нам на руку, это совпадение. Оно отлично работает на Игру.

— Что все-таки значит — «никаких документов»?

— Документы с прямыми указаниями на авторство нашего друга. То есть на правдивость, документальность Мифа. Письма Генри, к примеру, отправленные Роджеру или Фрэнсису, где есть точная дата и говорится: «Вчера смотрел новую пьеску Потрясающего Копьем. Какой молодец этот Уилл Шекспир!» Или какая-нибудь заметка какого-нибудь Мереса, где он называет автора Уильямом Шекспиром, а не Потрясающим Копьем… Ничего этого не должно сохраниться, но еще лучше — ничего этого никто из нас никогда не должен написать. Если говорить о прямых указаниях, то они должны указывать только и единственно на Потрясающего Копьем. Пусть будут статьи о его творчестве, где пьесы Уилла… перестаньте кривить рожи, я обещал вам доказательства!.. где его конкретные пьесы будут отданы Потрясающему. Пусть будут стихи о нем и о его, например, поэзии… вы же читали сонет?.. сегодня я передам вам еще три, три новых. Пусть будут, наконец… и это надо побыстрее организовать… печатные высказывания известных Англии людей… Ричарда Барнфилда, например, или Уильяма Ковела, или Джона Уивера… да есть имена, есть люди, вы всех знаете!., пусть они восхищаются сладостным стилем Потрясающего… Вот, кстати, удачный термин: сладостный стиль. Чем плохо?

— А рукописи пьес? — спросил Бедфорд. — Они-то уже есть и еще будут, надеюсь. Ведь с чего-то ваши переписчики снимали копии… Что с ними, с рукописями, делать? Уничтожать? А может, лучше издавать в виде книг?

Смотритель решил подумать. Ну трудный вопрос задал новый Игрок, ну не готов граф Монферье ответить с ходу. Но ведь ответит, ответит, потому что идея Игры — его идея, так кому ж не знать ответ на любой вопрос партнеров?

— Хороший вопрос, Эдуард, — разродился наконец граф Монферье. — Уместный. Книги надо издавать, тут — без сомнений. Но не по рукописям, а по записям спектаклей на слух.

Для начала давайте наймем какого-нибудь человечка, владеющего умением быстрого письма… я бы назвал это умение stenografia от греческого stenos, то есть «узкий», «компактный»… чтобы этот человек записал текст «Укрощения» прямо с премьеры. И издадим. Под титулом Потрясающего Копьем.

— Но позвольте, — в ужасе вскричал Бэкон, — там же будет половина отсебятины! Разве вы не знаете, как актеры перевирают текст? Особенно — на первых спектаклях. То, что мы издадим, будет иметь мало общего с тем, что мы прочитали.

И отлично! — Смотритель тоже повысил голос — но с радостью. — Еще одна загадка для потомков, даже совсем близких, завтрашних, а уж о дальних я и не говорю. Ведь в конце концов, когда у Потрясающего Копьем наберется достаточно пьес, мы соберем их в роскошное издание in folio и объявим: вот — Канон. Даже можно так и назвать издание: Великое Фолио. И тексты там будут не со слуха записанные, а буквально соответствующие шекспировским. А про все, что издавалось ранее, мы, pardon, понятия не имеем. Мало ли что, когда и кем издается, пусть даже под известным именем? Вот и еще загадка для потомков.