Любопытно, очень любопытно! Такъ ломаются, сильно ломаются? И кто бы такой это былъ? Кто это достойныя дарованія, наполнившія портфель г, Н-ва комическими фактами? Неужели г. Щедринъ? Или можетъ быть г. Антоновичъ? Неужели же г. Пыпинъ?

Все это покрыто еще мракомъ неизвѣстности, и мы должны предоставить будущему полное разъясненіе этихъ тайнъ, хранящихся въ портфелѣ редакціи «Современника».

Кстати, откуда произошло ложное мнѣніе, господствовавшее нѣсколько времени назадъ, что будто только у «Русскаго Вѣстника» есть портфель редакціи? Вы видите, онъ есть и у «Современника».

Давно уже мнѣ хотѣлось обратить вниманіе читателей на одно любопытное открытіе въ исторіи нашей умственной жизни. Впрочемъ, какъ я ни запоздалъ, мнѣ кажется, что, по нѣкоторымъ обстоятельствамъ, и теперь эта замѣтка не будетъ лишена интереса.

Года полтора назадъ, въ «Русск. Вѣстникѣ» (1862 г., № 11) была напечатана статья г. Лонгинова о Чаадаевѣ и при ней интереснѣйшій документъ, — два письма Чаадаева къ Шеллингу, писанныя на французскомъ языкѣ. Въ одномъ изъ этихъ писемъ Чаадаевъ говоритъ о славянофильствѣ; онъ утверждаетъ, что славянофильство развилось у насъ подъ вліяніемъ нѣмецкой философіи, и притомъ именно подъ вліяніемъ Гегеля. Такое свидѣтельство о происхожденіи славянофильскаго ученія очень важно, потому что Чаадаевъ былъ, конечно, изъ самыхъ компетентныхъ судей въ этомъ дѣлѣ, да и самое дѣло, т. е. зарожденіе славянофильства, совершилось у него на глазахъ. Какъ видно, оно очень его затрогивало и занимало.

Письмо писано въ 1842 году. Въ этомъ году Шеллингъ былъ приглашенъ въ берлинскій университетъ читать философію. Чаадаевъ съ радостію узналъ объ этомъ событіи, и его письмо имѣло цѣлью — изъявить Шеллингу эту радость и пожелать ему всякаго успѣха. Главная причина, по которой это событіе имѣло важность и по которой Чаадаевъ ему радовался, состояла въ томъ, что новое преподаваніе Шеллинга должно было уничтожить господство гегелевской философіи, все еще сохранявшей тогда свой полный авторитетъ. Побѣды надъ этою философіею нетерпѣливо ждали всѣ поклонники Шеллинга, и самъ онъ надѣялся и обѣщалъ быть побѣдителемъ. Чаадаевъ поздравляетъ Шеллинга съ его торжествомъ и потомъ пишетъ:

«Я не имѣю притязанія думать, что мои поздравленія могутъ необыкновенно тронуть васъ, и можетъ быть, если бы мнѣ нечего было болѣе сказать вамъ, я воздержался бы отъ писанья къ вамъ; но я не могъ устоять противъ желанія сообщить вамъ, какой могущественный интересъ связанъ для насъ съ вашимъ нынѣшнимъ преподаваніемъ, и также, съ какими глубокими симпатіями маленькая группа нашихъ философскихъ умовъ привѣтствовала ваше вступленіе въ этотъ новый періодъ вашего славнаго поприща».

«Безъ сомнѣнія, вамъ извѣстно, что спекулятивная философія уже давно проникла къ намъ; что значительная часть нашего юношества, жадная къ новымъ понятіямъ, усердно предалась этой готовой мудрости, разнообразныя формулы которой даютъ нетерпѣливому неофиту безцѣнное преимущество, снимая съ него трудъ тщательнаго размышленія, и высокомѣрныя пріемы которой такъ нравятся юношескимъ умамъ. Но вы, вѣроятно, не знаете того, что мы въ настоящую минуту находимся посреди нѣкотораго рода умственнаго кризиса, который долженъ имѣть необыкновенное вліяніе на будущность нашей цивилизаціи; что мы поражены національной реакціей, страстной, фанатической, ученой, которая естественно вытекаетъ изъ чужеземныхъ тенденцій, слишкомъ долго господствовавшихъ въ нашей жизни, но которая, однако же, въ своей узкой исключительности стремится ни чуть не менѣе какъ къ радикальной перестройкѣ идеи страны, идеи, образовавшейся, какъ она теперь есть, не въ силу какого-нибудь соціальнаго катаклизма, что могло бы извѣстнымъ образомъ оправдать усиленный поворотъ къ прошлому, а просто въ силу естественнаго хода вещей, по неизбѣжной логикѣ временъ, а что всего важнѣе, по самому характеру націи. И вотъ, философія, для развѣнчанія которой вы явились въ Берлинъ, проникая къ намъ, сочетаясь съ ходячими у насъ идеями, совокупляясь съ господствующимъ у насъ духомъ, угрожала намъ совершенно извратить наше національное чувство, т. е. начало, скрытое въ глубинѣ сердца каждаго народа, которое составляетъ его сознаніе, его особый способъ, которымъ онъ понимаетъ себя и ведетъ себя во пути, назначенному ему въ общемъ распорядкѣ міра. Изумительная гибкость этой философіи, допускающей всевозможныя приложенія, создала у насъ самыя странныя мечты о нашей роли въ мірѣ, о нашихъ будущихъ судьбахъ; ея фаталистическая логика, которая почти уничтожаетъ произволъ, хотя и признаетъ его на свой ладъ, которая повсюду находитъ неумолимую необходимость, обратясь къ нашему прошедшему, готова была превратить всю нашу исторію въ ретроспективную утопію, въ надменную апоѳозу русскаго народа; ея система всеобщаго примиренія посредствомъ совершенно новаго хронологическаго пріема, подстрекнувъ образчики нашихъ философскихъ дарованій, повела насъ къ мысли, что предупреждая ходъ человѣчества, мы уже осуществили среди самихъ себя ея заносчивыя теоріи; наконецъ, она угрожала, можетъ быть, лишить насъ лучшаго наслѣдства нашихъ отцовъ, той цѣломудренности ума, той воздержности мысли, которою напитала ихъ религія, носящая глубокій отпечатокъ созерцанія и аскетизма. Судите послѣ этого, какъ радостно всѣ тѣ изъ насъ, кто истинно любитъ свою страну, должны были привѣтствовать ваше появленіе въ средоточіи этой философіи, вліяніе которой могло быть для насъ такъ гибельно. И не думайте, чтобы я преувеличивалъ это вліяніе? Есть минуты въ жизни народовъ, когда всякое новое ученіе, каково бы оно ни было, всегда получаетъ необыкновенное могущество вслѣдствіе необыкновеннаго движенія умовъ, которое характеризуетъ эти эпохи. А нужно признаться, жаръ, съ которымъ у насъ на поверхности общества бьются, чтобы найти какую-то потерянную національность, доходитъ до невѣроятной степени. Роются во всѣхъ уголкахъ нашей исторіи; передѣлываютъ исторію всѣхъ народовъ міра; приписываютъ имъ общее происхожденіе съ племенемъ Славянскимъ, смотря по большей или меньшей ихъ заслугѣ; перерываютъ всю вору земнаго шара, чтобы открыть въ ней свидѣтельства новаго народа Божія; и, между тѣмъ какъ эта упрямая національность ускользаетъ отъ всего этого тщетнаго труда, фабрикуютъ новую національность, которую желали бы наложить на страну, относящуюся, впрочемъ, совершенно равнодушно къ лихорадочному увлеченію этой безбородой науки. Но лихорадки заразительны; и, если бы ученіе о непосредственномъ обнаруженіи абсолютнаго духа въ человѣчествѣ вообще и въ каждомъ изъ его членовъ въ частности, продолжало царствовать въ вашей ученой метрополіи, то, я увѣренъ, въ скоромъ времени весь нашъ литературный міръ сталъ бы приверженцемъ этой системы, раболѣпствующей передъ человѣческимъ разумомъ и услужливо льстящей всѣмъ его притязаніямъ. Какъ вы знаете, въ дѣлѣ философіи мы находимся еще только на точкѣ отправленія; и такъ, вопросъ въ томъ, отдадимся ли мы во власть идей, вызывающихъ въ самой сильной степени всякаго рода личное надменіе, или же, оставаясь вѣрными той дорогѣ, по которой мы шли до сихъ поръ, мы будемъ продолжать ходить путями того религіознаго смиренія, той умственной скромности, которая во всѣ времена была отличительною чертою нашего національнаго характера и, наконецъ, плодотворнымъ началомъ нашего своеобразнаго развитія. И такъ, продолжайте, милостивый государь, торжествовать надъ гордою философіею, думавшею, что она замѣнила собою вашу философію. Какъ вы видите, судьбы одной изъ великихъ націй зависятъ въ нѣкоторомъ смыслѣ отъ успѣха вашей системы. Пусть мы увидимъ, что когда нибудь среди насъ созрѣютъ всѣ плоды истинной философіи, и пусть мы будемъ обязаны этимъ вамъ?