Очнулся в землянке на топчане. У стены были сложены ящики. Рядом с ними на кровати, сделанной из досок, лежал человек в военной форме. Волосы у человека рыжие, короткие, голова большая. Рыжие усы, толстый нос, над закрытыми глазами белые пучки бровей.

— Куда я попал? — прошептал Геня, глядя на человека.

Маленькие глаза у военного раскрылись, он сел.

— А, проснулся! Долго же ты спишь. Я не дождался, пока ты очнёшься, и тоже вздремнул.

Военный встал и едва не упёрся головой в брёвна потолка.

Это был старшина батареи артиллерийского дивизиона тяжёлых дальнобойных орудий. Старшину звали Петром Васильевичем Андриановым. Несколько дней назад дивизион прибыл на это место, окопался и в прошедшую ночь открыл огонь по врагу. Сам Пётр Васильевич с вечера находился у старшины соседней батареи. После первого залпа Андрианов отправился в потёмках к себе и по пути чуть не наступил на что-то лежащее у куста. Старшина думал, это дохлая собака. Но при очередном залпе орудий понял — на земле лежит человек. Андрианов поднял его, послушал сердце и снёс в свою землянку. Беседовали они долго. Вначале задавали друг другу вопросы, потом задавал только Андрианов и, слушая ответы, чмокал своими большими губами и качал головой.

Старшина был родом из Орловской области. Уходя на войну, оставил там троих детей, жену.

Орёл находился в руках фашистов. Старшина постоянно думал о своих родных. И бездомный исхудалый мальчик с серьёзным лицом, с речью взрослого человека нагнал на него тоску.

То, что старшина не выспрашивал всё, как милиционер, а просто слушал, покачивая головой, подбодрило Геню. Он решил, что здесь скрывать нечего, и рассказал всё начистоту.

— Плохи, брат, дела, плохи твои дела, — говорил старшина, прослушав рассказ, — фронт тебе, Геня, не перейти. Это уж точно. Погибнешь там, как комар на огне, и дыма никто не заметит.

Андрианов рассказал, что Ленинград окружили и сейчас туда не пробиться.

— Самое верное, надо переждать, — советовал он. — А как прогоним фрицев, тогда и поезжай к матери.

Поговорив, сходили они к походной кухне. Худой, похожий на журавля с картинки, повар налил Гене в котелок борща, в крышку от котелка наложил макарон с мясом. Всё было очень вкусно.

Потом весть о поселившемся в батарее мальчике разнеслась среди артиллеристов. Больше того, все видевшие его говорили, что мальчик на редкость странный. Рассуждает как взрослый, прочитал уйму книг и беседует на любую тему. Солдаты и младшие офицеры изредка приходили в землянку старшины и хохотали там, слушая «философа», как они окрестили Геню.

В одну из суббот в расположение батареи приехал командир полка полковник Киреев. Он приехал в час отдыха. Солдаты и офицеры купались на озере. И когда дневальный крикнул во всё горло: «Дивизио-о-н, смирно!», только двое дежурных и часовых стали навытяжку. День был солнечный, тихий. Полковник обошёл орудия и двинулся вдоль землянок, изредка заглядывая в них. Дневальный шёл следом. Подходя к землянке старшины, полковник услышал взрыв хохота. Он удивлённо взглянул на дневального, спустился по ступенькам и открыл дверь. На коротком толстом чурбаке, лежавшем посередине землянки, сидел худенький черноволосый мальчишка. Руки у мальчишки сложены на груди, а глаза внимательно осматривают окружающих его солдат и офицеров.

— Ну ладно, — говорил младший лейтенант Авдеенко, сдерживая смех, — вот ты говоришь: Анне Карениной не давали покоя, преследовали её, не пускали гулять, ругали её и в конце концов отняли ребёнка. Поэтому она бросилась под поезд. Но скажи: разве она права в том, что обманывала своего мужа?

— Если человека не заставлять жить так, как он не хочет, он и обманывать не будет. Я же Петра Васильевича не собираюсь обманывать.

Все засмеялись.

Кто-то заметил полковника и крикнул «смирно!»

Полковник махнул рукой, сказал «вольно» и присел. Ему батарейный уже докладывал о мальчишке, и он тогда ответил: «Ладно, пусть пока поживёт, откормится».

Поговорив с Геней, полковник, уходя, приказал дневальному:

— Передайте старшине — надо одеть мальчика по форме. Неудобно так.

Эти слова окончательно решили Генину судьбу. В воскресенье он со старшиной съездил в соседнюю зенитную батарею. Там солдатами были одни женщины. Ему нашли сапоги, гимнастёрку, и вернулся он в свою батарею уже форменным солдатом. А вечером старшина сидел за столом с ручкой в руках. Перед ним лежал свёрнутый вдвое лист анкеты. Геня сидел напротив, привинчивал к пилотке звёздочку.

— Значит, так, — говорил Пётр Васильевич, — теперь, Фролов, ты солдат. Поставим тебя на довольствие. Присягу давать ещё молод, но пока и без неё поживёшь. А дело найдём тебе. Может, майор вестовым возьмёт, может, в штаб заберут, а может, у нас останешься. Пока запишем… Звать Геннадием. Отчество?

Геня пожал плечами.

— Не знаю. У меня его нету.

— Гм… Что ж, и не помнишь, как батьку звать?

— Я ни разу не видел его.

— А в метрике не смотрел?

— Нет, не смотрел.

— Да-а.

Старшина походил по землянке.

— Вот что, Фролов, — сказал он, — у меня сыновья Петровичи, так как я Пётр. Хочешь быть Петровичем? Раз отрубил — и на всю жизнь тебе полное имя.

— Давайте, Пётр Васильевич, — согласился Геня, — буду теперь Геннадием Петровичем.

Подсчитали возраст Геннадия Петровича, для порядка увеличили на два года и покончили с анкетой.

В свободное время старшина ходил гулять с Геннадием Петровичем. Так стали звать его все на батарее. Да Геня и сам отвечал на вопрос: «Кто идёт?» — «Гвардии рядовой четвёртой батареи второго дивизиона Геннадий Петрович Фролов».

Впервые так отрекомендовал он себя высокому толстому генералу во время осмотра личного состава. Геня стоял самым последним в шеренге. Генерал шагал в сопровождении трёх офицеров медленно. Изредка останавливался, что-нибудь спрашивал у солдат, выслушав ответ, кивал и шагал дальше. Дошла очередь до Гени. Генерал на секунду замер. Командир батареи хотел что-то доложить генералу, но тот бросил коротко:

— Кто такой?

— Гвардии рядовой четвёртой батареи второго дивизиона Геннадий Петрович Фролов!

В напряжённой тишине ответ прозвучал чисто и звонко.

Брови у генерала сошлись, в глазах юркнула усмешка. Взглянув на батарейного, генерал круто повернулся и попрощался.

После команды «разойдись» то и дело, слышалось:

— Геннадий Петрович!

— Геннадий Петрович! Молодец! Ты хоть моргнул или нет?…

Батарея стояла в берёзовом лесу. Для каждого орудия вырубили по полянке, между полянами росли кусты и деревья. Так что если стоять около одного орудия, то второго не видно.

Солдаты ходили купаться за лес к маленькому озеру с прозрачной чистой водой. За озером тянулись большие поляны, поросшие травой, а за полянами снова начинался лес. Геннадий Петрович изредка ходил со старшиной на поляны за ягодами или в дальний лес за грибами. Пётр Васильевич при разговоре с ним часто качал головой и приговаривал: «Ах, Генька, Генька… Геннадий Петрович, много всего знаешь, а что вокруг тебя, чем живёт человек и что под ногами у него — не знаешь».

Заведёт речь старшина о деревенской жизни — и сразу надо отвечать на вопросы: «А что это такое?»

— Вон видишь, трава кистью растёт. Так вот, это не трава, — просо колосится.

— А что такое просо?

— Пшённую кашу ел?

— Ел.

— Просо обрушат, и вот получается пшено. Как и гречиху, надо рушить.

— А гречиха что такое?

— Ах ты философ, философ…

Начинались объяснения.

Удивлялся Пётр Васильевич. Ещё бы! Звенел б воздухе жаворонок песней, подолгу держась на одном месте. Геннадий Петрович смотрел на него, спрашивал:

— Зачем он так подолгу с песней на одном месте держится?

Старшина оглядывался, смотрел на нетронутый луг, по которому пора бы давно второй уж раз пустить косу.

— Для нас, видно, Геннадий Петрович. — говорил он задумчиво, — вот война идёт, грохот стоит. А наступила тишина, жаворонок и поёт. Для нас поёт, Геннадий Петрович.