— Тебя как звать? — спросили постояльцы.

Он не ответил. Долго любовался ружьём и наконец, подойдя к одному из студентов, спросил:

— Это ваше ружьё?

— Наше, — ответил студент.

Мальчик оглянулся на братьев и снова задал вопрос:

— А вы намного сюда плиехали?

— Намного.

— Насовсем?

— Нет, не насовсем.

— И облатно уедете?

— И обратно уедем.

— А что вы у нас забудете?

Постояльцы засмеялись, а мальчик пояснил, что у них уже жили приезжие люди. Один раз забыли складной ножик, второй раз — шесть патронов. Теперь братья ждут, когда кто-нибудь забудет ружьё.

— Зачем оно вам?

— В ведмедей стрелять, — ответил Коля.

Практиканты жили у Клавдии Петровны не постоянно. А просто ночевали в её избе несколько раз в месяц, когда выбирались из тайга в Строга— лево за продуктами да попариться в бане. Мальчики привыкли к ним, но всё равно говорил чаще всего один Коля. Обычно разговор длился долго, когда студенты чистили ружья и заряжали патроны. Мужичьё окружит стол и, положив на края его подбородки, внимательно следит за работой.

— Вы кто? Студенты? — спросит Коля.

— Студенты.

— А кто это студенты?

Минут десять ребята выслушивают что-то вроде сказки.

— Я вырасту и тоже буду студентом, — задумчиво скажет Вася и расспрашивает: во сколько раз институт больше их деревенской школы, сколько в институте классов, много ли задают уроков.

— Учителей много там?

— Много.

— Они злые?

— Нет, не злые.

И мальчик задумчиво улыбается глазами: должно быть, он доволен, что учителя там не злые

За Колей-старшим растёт Митя. Он беловолосый, хрупкий и несколько капризный. Но в то же время самый послушный и тихий, как девочка. Со стороны можно заметить, что мать любит Митю больше каждого из остальных детишек, хотя сразу это и не бросается в глаза.

Ваня и Коля-младший, то есть не родные дети Клавдии Петровны, как и Митя, — блондины. Но глаза у них тёмные, по-тунгусски раскосые, а кожа смуглая. Если смотреть на этих мальчиков издали, кажется, будто оба покрасили волосы или одели аккуратные парички. Почему же произошло такое смешение цветов?

Дед Клавдии Петровны держался веры своих предков. То есть он водку не пил и не курил. С мирскими людьми за стол не садился и каждый вечер молился подолгу богу в пристроенной к избе молельне. Основной завет предков был таков: жить можно только тем, что посылает господь бог, — бить зверя, птицу, собирать ягоды, грибы… Живущий на земле человек всем обязан только лишь богу, и потому он не должен признавать никаких мирских властей, сеющих среди людей грех да разлад. Иначе говоря, дед был закоренелый старовер, или по-местному кержак. До тысяча девятьсот тринадцатого года о деревеньке Строга— лево никто не знал. Мужики свезут пушнину, мясо к Енисею, там это продадут, накупят пороху, дроби и возвратятся путаной таёжной дорогой в свою берлогу. Случалось, прямо в деревню наезжал какой-нибудь дошлый купчишка за соболями, но такое бывало редко, деревенские смотрели на пришлого человека косо, хмуро. Большей частью отмалчивались и ничего не продавали. Потом, однажды летом, наехали в деревню полицейские власти. Жителей переписали, назначили старосту и, уезжая, дали ему наказ, чтобы через неделю доставил в Енисейск четырёх молодых мужиков для службы в армии. В деревне поднялся переполох. Старики и много молодых бросили обжитое место и ушли глубоко в тайгу. Там жили сначала в землянках, а затем построили избушку, и маленькая новая деревенька стала называться Беглово. Ушёл тогда и дед Клавдии Петровны, которому было в то время лет тридцать. А родная деревня опустела. Оставшиеся бабы днём отсиживались с детишками в тайге и возвращались только в потёмках.

В те далёкие времена тунгусы сплошь вели кочевую жизнь. Однажды дед и встретил в тайге молодую тунгуску, которая ему очень понравилась. Он и привёл её в свою землянку. Старики же были против женитьбы на дикой инородке, грозили проклясть деда, если он женится на ней. Тогда непокорный молодец покинул своих родственников и исчез в тайге вместе с молодой красивой тунгуской. Где он скитался с ней первое время, конечно, никто не знает. Но ведь жена была привычна к скитаниям. И может, жили они в охотничьих избушках или просто в курене. Однако когда появился у них ребёночек, маленькая семья объявилась в Строгалеве, и дед поселился в своей избе, которая пустовала. Вообще тунгуски некрасивы, но говорят, что бабка Клавдии Петровны была просто красавица, хотя и тонка в кости и мала ростом. Она-то и завела моду ходить по пятам мужа, нигде не оставлять его в одиночестве. И случись деду отлучиться надолго, она выла по — звериному в избе, бегала с растрёпанными волосами. И едва узнавала, куда поехал муж, мчалась к нему, несмотря на время суток и погоду. То ли боялась она за себя, оставшись одна, то ли боялась за мужа: а вдруг что-нибудь с ним случится? Может, ревновала?

Как бы там ни было, а на деревне осталось мнение, что бабка теперешних Строгалевых «страдала затмениями». Когда муж болел, она лечила его травами и день и ночь сидела над больным как полоумная, не отходя ни на шаг и не беря в рот ни крошки.

— Дикая в затмении, — говорили тогда деревенские.

И в одно из затмений она померла.

Уж были у них взрослые дети. Дед Строгалев уехал за пятьдесят километров зачем-то в Подкаменную. Должен был вернуться через сутки, но минуло двое суток, он не возвращался. И будто какая-то старуха шепнула «дикой» несколько страшных слов. Та вскочила на лошадь и ускакала в Подкаменную. Там она нашла мужа в избе рыбака. Самого рыбака дома не было. А деда она застала лежащим в постели вместе с белой женой его. С бабкой случилось затмение. Она и про лошадь забыла. Убежала в тайгу и на полпути к Строгалеву повесилась на сыромятном своём пояске…

Дед скончался уже после революции в тридцатые годы. От них осталось двое детей — сын и дочь. Сын уехал служить в Красную Армию. Дочь Вера была замужем и имела детей. Ольге было пять лет, а Клавдии два года. Великая Отечественная война прошла для девочек незаметно. В деревне не голодали. Имелась рыба, имелось мясо, было молоко, а хлебом служила картошка. Сразу же после войны появились здесь геологи. Где-то там, поближе к Тунгуске, вроде бы разыскали в земле олово, и поговаривали, будто и золото нашли. И в Строгалево однажды наехали геологи. В тайге лазили по оврагам, собирали куски породы. Пожилые сторонились пришлых людей. А детей отпугивали от них всякими страшными рассказами. То пустят слух, будто в какой-то деревне двое из приехавших увели в тайгу девчонку, высекли её там ремнями, привязали к стволу кедра и оставили на съедение комарам. Ещё: эти люди могут увезти кого угодно куда-то далеко-далеко и там посадить в тюрьму, огороженную колючей проволокой и обрытую глубокими канавами, заполненными водой. Всякую чепуху мололи старики, лишь бы отпугнуть молодых от чужих людей.

Геологи в то время даже в избах не жили, а только в палатках. И вдруг Ольга Строгалева сошлась с одним из геологов. Сама привела его от палатки через всю деревню к себе в избу, и стал он у них жить. Старики не выдержали подобного срама. Прокляли дочь и ушли в Беглово, забрав с собой Клавдию и младшую дочь Феню, которой шёл тогда восьмой годок. Но спустя зиму Клавдия сбежала из Беглова обратно в Строгалево.

… Родные дети Клавдии Петровны не от одного мужа, а от троих. Обычно, когда женщина рассказывает о своей неудачно сложившейся жизни, всегда она упомянет о виновнике или виновнице, положившей начало несчастью. В словах же и в тоне Клавдии Петровны не чувствуется жалобы на кого-то. Есть одна, и довольно странная, жалоба. Именно: беда вся в том, что она в молодости из-за красоты своей необычной долго не выходила замуж. Сидела в ней гордость от этой красоты. И всякий, кто ни сватался, получал отказ.

— Что и говорить, — рассказывала она, — красота виновата. Одному от неё счастье, а другому горе. Помню с молодости лет: кто ни зайдёт в избу, все говорят о моей красоте да про бабку вспоминают. Я эту бабку и во сне видела часто. Снилась она мне красавицей, одетой в какое-то одеяние особенное. Проснусь среди ночи и думаю о себе, что вот и я такая, и царица я, и всё тут. А на деревне вещали отцу: выйдет твоя Клавка за какого-нибудь начальника славного; не удержишь ты её в деревне. Отец-то злился от этаких слов, а у меня и сидело подобное в голове. Бывало, выбегу за деревню в тайгу, стану и стою слушаю. Вот сейчас выйдет молодец из-за деревьев и подойдёт ко мне. Застоюсь так, покуда жутко не сделается, и чуть живая бегу в избу. Как-то под какой-то праздник заявился сватать меня Васька Кутунин, наш деревенский парень. А я ему и скажи: «Добудешь триста соболей — пойду за тебя, а не добудешь — и не показывайся!» Отец, конечно, на меня с ремнём… А в те годы день за днём как вода в ручье журчали.