Так как присутствие репетитора в доме объяснялось исключительно традиционно-престижными соображениями семьи, ибо все дети дома Страховых имели своих репетиторов, Люба могла позволить себе во время занятий с Богданом не вникать в суть того, что он пытался растолковать ей, но просто слушать его голос, дышать с ним одним воздухом и вспыхивать при каждом случайном прикосновении к рукаву его пиджака. Это не мешало гимназистке Любе хорошо учиться, что в представлении взрослых членов семьи являлось прямым следствием блеящих педагогических способностей репетитора. Было Решено повысить ему жалованье до двадцати рублей.

Как это нередко бывает в таком возрасте, девушка полюбила «на всю жизнь», тогда как ее репетитор навсегда сохранил в сердце благоговейное чувство, с каким посещал в те дни первые революционпые кружки.

Любовь делала свое благое дело. Она стала первой ученицей, а он из робкого первокурсника превратился в одного из активных студенческих организаторов многотысячной мартовской демонстрации на Казанской площади по случаю гибели в тюрьме ранее арестованной слушательницы Высших женских курсов Марии Ветровой.

Она знала, что круг его интересов не совпадает с интересами того круга, к которому принадлежала она, ни на что не надеялась и молилась лишь о том, чтобы у нее не отобрали возможность слышать, видеть, любить его. Она верила, что придет час, когда ему потребуется ее помощь, быть может, даже жизнь, и тогда, не задумываясь, она отдаст ее, и это будет лишь реальным воплощением, итогом ее любви, как у иных таким воплощением и итогом становится свадьба.

Разумеется, родители ничего не знали, ни о чем не догадывались. И Богдан, видно, не думал, что их связывает что-то еще, кроме доброй, хорошей, доверчивой дружбы.

— Вы куда-то спешите? — тщательно пытаясь скрыть оттенок ревности в голосе, спрашивала она.

— Да, — отвечал он, — сегодня собираемся вместе о бестужевками по поводу демонстрации.

Она была благодарна за то, что он так открыто говорит с ней. Он же пока просто не испытывал нужды в конспирации. Многие готовились к этой демонстрации — почти весь Технологический.

Ей нравилось, что его заботит общественное благо и трогает судьба несправедливо осужденной девушки, трагически погибшей в камере Петропавловской крепости. «Он хороший, добрый, совсем не такой, как другие».

Четвертого марта состоялась демонстрация. На следующий день он не явился на урок. По Петербургу ползли слухи об избиении студентов и о том, что несколько человек убито, многие арестованы. Кто-то сказал ей, что Богдан находится в полицейском участке.

В пять часов дня она вышла из дому с твердым намерением найти его. Решила обойти все полицейские участки города.

Когда вышла к Неве, резкий порыв холодного ветра чуть не свалил ее с ног. Все пространство между покрытой льдом мостовой и грязными, рваными, низкими облаками было наполнено колючей изморозью. Известное дело: март, весна — самое дурное время года в столице Российской империи.

Приходила в участок, называла имя, фамилию, отчество.

Ей отвечали:

— У нас нет такого. Интересовались:

— А вы-то ему кем приходитесь?

— Сестрой.

— Кнунянц, говорите. А вы, стало быть, его сестра?

Действительно, странно. Лицо у нее совсем русское.

Поэтому в другом месте называлась уже невестой. Ей отвечали:

— У нас такого нет.

Было уже поздно. Она наняла извозчика.

Ей отвечали: нет, нет, нет.

Она дала себе слово, что не вернется домой, пока не найдет его.

Дом Страховых пребывал в полном отчаянии. Люба пропала. Ушла, не сказала куда. Ее искали по всему Петербургу, а она по всему Петербургу искала Богдана.

И ведь нашла!

Узнала, что жив, что здесь, рядом, и была счастлива.

Конечно, к нему ее не пустили. Она решила дождаться утра в полицейском участке. Утром, как только откроются магазины, она купит ему еды. Взяла с собой все деньги, что у нее имелись, и золотые часы — подарок матери.

Почему-то решила, что, раз его арестовали, значит, навсегда. Мелькнула мысль: освободить, выкупить, подкупить. Сняла часы, подошла к сонному дежурному, протянула.

— Что нужно, барышня? И чего вы никак не угомонитесь?

В это время — шум, голоса. Какой-то чин вышел из двери за загородкой.

— Как ваша фамилия, барышня?

Ответила:

— Страхова.

Пусть и ее арестуют.

Чин ничего не сказал на это, только хмыкнул и удалился, закрыв за собой дверь.

Она задремала, сидя на лавке. Вдруг снова шум, голоса. Она решила, что уже утро. Но была по-прежнему ночь. Просто ее нашли те, кто искал.

Ее увезли домой. Мать в слезах бросилась павстречу. Обессиленная долгим блужданием по городу и бессонной ночью, Люба призналась матери, что любит Богдана и что это на всю жизнь.

Мать уговаривала, убеждали тетки, кричал отец. Она стояла на своем: без него ее жизнь не имеет смысла. Заплакала и ушла к себе.

На следующий день ее увезли в Москву, «погостить» к родственникам отца, а потом — за границу.

Через два дня освободили Богдана. Без последствий, если не считать негласного наблюдения полиции. В участке ему сообщили, что им интересовалась какая-то барышня. Фамилии не назвали. Он подумал: какая еще барышня? Решил, что ошиблись. Или пошутили.

В доме Страховых ему заплатили за месяц вперед.

— Люба заболела. Люба больше не будет заниматься.

Его вопрос, что с ней, остался без ответа.

Больше он никогда не встречал Любу и ничего не слышал о ее дальнейшей судьбе. Другого платного урока не взял. Занятия в студенческих кружках, руководимых «Союзом борьбы за освобождение рабочего класса», в который он вступил тогда же, занимали все свободное время.

Ему казалось, что он нашел наконец свое место в жизни, свою позицию, свой круг друзей, свою Истину.

Потом появилась другая девушка, Лиза Голикова. Она была моложе его на два года и училась на Бестужевских курсах. Они познакомились в кружке. Технологи по-прежнему поддерживали с бестужевками самые тесные отношения. В феврале и марте 1899 года они вместе принимали участие в выступлениях студентов против Драконовских правил, введенных в высших учебных заведениях страны.

Когда его исключили из института, Лиза сказала:

— Ты, Богданчик, у нас герой.

Она была славным, сильным, земным человеком, товарищем по борьбе.

В августе 1899 года, по окончании летпих каникул, Неразлучные привезли в Петербург младшего брата, Тиграна. Он должен был поступать в художественную школу барона Штиглица.

Вскоре после начала лабораторных работ, еще на втором курсе, словно бы в память о несостоявшихся опытах с надкислотами в тифлисском доме Меликонидзе, Богдан придумал забаву — безобидные химические «хлопушки», которые тотчас получили на факультете и даже за его пределами полное признание. Шалунам-приятелям удавалось, например, засунуть такую «хлопушку» в карман иного незадачливого студента, направляющегося в аудиторию. Когда «хлопушка» взрывалась, то это пугало одних, веселило других и возмущало третьих. Сам он «хлопушек» не подсовывал, но когда дело приняло серьезный оборот и доцент Пилипенко после очередного взрыва, свидетелем которого ему случайно довелось стать, учинил допрос, Богдан чистосердечно во всем признался.

Оставшись с нарушителем общественного спокойствия наедине, доцент потребовал от него объяснений. Богдан раскрыл доценту секрет химической шалости, и тот был весьма удивлен, поскольку способ изготовления «хлопушек» оказался оригинальным.

— За изобретение «хлопушки», — сказал доцент Пилипенко, — я поставлю вам в журнал отличную оценку, но если «хлопнет» еще хоть раз, подам на вас рапорт, и тогда пеняйте на себя. Вместо того чтобы глупостями заниматься, пришли бы поработать ко мне в лабораторию.

Потом, когда Богдана выгнали из института в связи с весенними студенческими волнениями 1899 года, доцент Пилипенко был одним из тех, кто ходатайствовал о его восстановлении.


Перейти на страницу:
Изменить размер шрифта: