— Давайте с истории, Лидия Николаевна. И политической экономии.

— Хорошо, Ванечка, я постараюсь вам помочь. — Она перешла на шепот. — Все листовки, которые выпускались во время стачки, я сохранила.

Фиолетов благодарно кивнул.

Из библиотеки кроме книг, которые Лидия Николаевна называла «прочетными», Фиолетов унес брошюры «Второй съезд РСДРП», «Наши разногласия» и толстую книжку князя Кропоткина «Записки революционера».

И снова семилинейная лампа над кроватью Фиолетова стала гореть далеко за полночь. Чтение его утомляло, и он стал замечать, что, читая, ему приходится все ближе придвигать к глазам книгу.

— Что это ты стал щуриться, Ваня? — спросила мать.

Он отшутился, не сказал, что у него неладно с глазами, но решил сходить в балаханскую больничку к доктору Окиншевичу. Больничка была маленькая, и доктор лечил все болезни, рвал зубы и принимал роды. Он попросил Фиолетова назвать большие и маленькие буквы на таблице, закрыть то один глаз, то другой, после чего заявил, что зрение у его пациента оставляет желать лучшего и надо обязательно носить очки.

Очки ему подобрали овальной формы, с тонкими металлическими дужками. Он посмотрел на себя в зеркало и решил, что очки ему идут и даже делают его чуть старше и солиднее. Для конспирации это было не так и плохо.

В следующее свое посещение библиотеки Фиолетов попросил «Капитал».

— Сочинение Карла Маркса, — уточнил он, и Лидия Николаевна улыбнулась.

— Я знаю, Ванечка… Но эту книжку вы не прочтете залпом, как читали другие книжки. И если вам встретятся трудности, заходите, может быть, я помогу.

— Спасибо, Лидия Николаевна. — Он чуть замешкался. — Скажите, у вас не записана Банникова Ольга?

Еще в прошлый раз он хотел задать этот вопрос, но почему-то постеснялся.

— Нет, не записана.

…Он много раз вспоминал об Ольге во время забастовки, надеялся на чудо: вдруг увидит ее во время своего выступления. Но чуда не произошло. Ольга как в воду канула. Расспрашивать о ней было не у кого, она нигде не работала. Конечно, можно было справиться в конторе Русского товарищества «Нефть», на каком участке работает у них Иван Банников, а потом разыскать этого Банникова, но не хотелось: негоже молодому человеку спрашивать у мужа, где найти его жену.

Ольга нашла Фиолетова сама.

Библиотекарша сдержала слово и помогла ему устроиться в мастерские Питоева. Он недавно вернулся со смены, поужинал, вышел на улицу и уселся на водяной трубе почитать. Был у него такой закуток в тени, где не так пахло выгребной ямой и чувствовался маленький сквознячок. «Капитал» действительно оказался книгой очень трудной, и он читал ее с карандашом в руках — легонько подчеркивал непонятные слова, чтобы потом их выписать на отдельном листе и узнать у Лидии Николаевны, что они означают.

— Да никак это Ванечка! — вдруг услышал он знакомый голос, обернулся и увидел Ольгу.

— Леля! Какими судьбами?

— Неподалеку была, заказ относила, дай, думаю, загляну, живой ли Ванечка?

— Живой, Леля, живой! — ответил он, радостно суетясь. — Да ты садись. — Он подвинулся. — Тут хорошо, тенек…

Она села рядом.

— Что читаешь?

— «Капитал» называется. Карла Маркса… В новом кружке изучаем. Я думал — тебя там встречу.

— Не встретишь, Ванечка. Уезжаю.

— Уезжаешь? — Он удивился. — Куда?

— На родину. На Воткинский казенный завод.

— Чего ж так, Леля? — Он недоуменно и жалостно посмотрел на нее.

— Да за муженьком… Надоело ему тут. Решил вернуться.

— А тебе? Тебе тоже надоело?

— Мне не надоело, Ванечка. Только куда иголка, туда и нитка… Завтра вечером едем. Уже вещи сложили.

— Я тебя на вокзале провожу… Отпрошусь у мастера…

— Не надо… — Она погладила рукой его волосы. — А ты очки начал носить? Плохо видишь? Тебе идет в очках.

— Неужели мы с тобой больше не увидимся?

— Выходит, что нет. — Она вздохнула. — Мне самой не хочется ехать. Тут кружок был. Листовки расклеивала. На манифестацию ходила… А там что?

— Там тоже можно в кружок ходить. Наверно, есть. Теперь повсюду на заводах есть кружки. И забастовки бывают, и манифестации… Какой это губернии твой Воткинский завод?

— Вятской. А тебе зачем?

— Думаю, если ссылают в эту губернию, то, может, я туда попаду. Говорят, место высылки можно выбирать.

— Не знаю, Ванечка… А чего это ты о ссылке заговорил? Грозит что?

— Всяко, Леля, может случиться.

— Я тебе свой адрес дам. Может, письмецо когда пришлешь.

Он проводил ее почти до дома. Стемнело. Где-то тоскливо пела гармонь. Плакал ребенок.

— А теперь прощай, Ванечка. Вон окошко наше горит. Не хочу, чтоб мой Иван тебя видел.

— Прощай, Леля. — Он силился улыбнуться, но улыбка получилась жалкой и вымученной.

— Не поминай лихом… — Она вдруг обняла его и крепко поцеловала в губы. — Прощай!

«Ну вот и все», — невесело думал Фиолетов, возвращаясь ночью домой.

Кажется, совсем мало знал он Ольгу, и виделся с ней скудно, и разговоры с ней вел не столько наяву, сколько в мыслях, лежа на узкой койке, а глянь, ушла Ольга, чтобы никогда больше не встретиться с ним, — и что-то вдруг оборвалось у него внутри.

Не помня себя от огорчения, он долго шел без всякой цели, только бы идти, и очнулся лишь на какой-то незнакомой шумной улице. У большого магазина собралась толпа. Фиолетов машинально глянул на витрину и увидел там портрет адмирала Макарова, про которого часто упоминали сводки с театра военных действий. Все так же машинально он присоединился к толпе и тоже стал смотреть на витрину. К портрету подошел приказчик и обвил его черным крепом. И в этот миг все, кто был в толпе, обнажили головы, и кто-то тихо, но так, что все услышали, произнес: «Упокой, господи…»

Партийные активисты Баку работали в разных местах, порой очень далеких друг от друга. Вместе они собирались раз в месяц, а в экстренных случаях прибегал посыльный.

Сегодня к Фиолетову домой приехал на отцовском ослике Абдула.

— Здравствуй, Ванечка! — сказал он, просовывая в дверь голову. — Тебя можно на минутку?

Фиолетов вышел. Он знал: если Абдула не заходит в дом и не интересуется здоровьем всех его родственников, значит, он должен сообщить что-то секретное.

— Завтра после смены приходи к Красину, — шепнул Абдула.

…Собирались по одному, тихонько проходили в комнату с зашторенными окнами, здоровались. Фиолетов пожал руку Вацеку, Енукидзе, нескольким парням, которых видел впервые. Вздохнул, что нет Монтина — еще в прошлом году Петр попал в тюрьму. Наконец шумно отворилась дверь и быстрой, решительной походкой вошел, как всегда, подтянутый, щеголевато одетый Красин.

— Здравствуйте, товарищи! Простите, что заставил вас ждать.

Он не сказал, что, засучив рукава крахмальной сорочки, только что помогал рабочим кантовать ротор вспомогательной динамо-машины, которую должны были установить на станции.

— Как вы знаете, мне выпала честь принимать участив во Втором съезде РСДРП, — начал Красин. — Съезд был во всех отношениях примечательный. Достаточно сказать, что съезд принял революционную, — он выделил голосом это слово, — Программу партии. Проект Программы, принадлежащий Плеханову и Ленину, — вы все его читали, он был опубликован в «Искре» и «Заре» — отличается от всех других программ, в частности от программ партий Второго Интернационала, четко сформулированной идеей диктатуры пролетариата.

Красин умел говорить горячо, образно, и Фиолетову казалось, что он сам побывал на съезде, до хрипоты спорил с противниками Ленина, клеймил оппортунистов, противников «Искры», голосовал за Программу партии и за ее Устав, первый пункт которого вызвал такие ожесточенные споры.

— После всего, что вы услышали о съезде, — сказал Красин, — я бы хотел знать, с кем вы пойдете — с Лениным или с Мартовым? С большинством или с меньшинством?

Первым ответил Фиолетов:

— С Лениным, конечно!

За ним поднял руку Вацек: